Страница 32 из 78
Она обвела рукой беседу, Далянка подняла глаза и встретила взгляд старосты Мысляты. И он улыбнулся ей, точно все это время ждал, чтобы она на него посмотрела.
А в беседе вокруг них кипело веселье, уже играли рожки и гудки, старые бабки пели надтреснутыми, но развеселыми голосами, почти с тем же задором, что и тридцать лет назад.
звенела удалая предсвадебная песня, бородатые старики и морщинистые старухи подмигивали друг другу, вспоминая юность, а Благотина мать выплясывала в кругу у очага, не жалея старых костей. И так весело было смотреть на нее, словно тут, в этой задымленной и душной братчине, пляшет древняя, но неутомимая богиня Макошь, празднуя обновление вечно юного человеческого рода.
Хазарских гостей, разумеется, на родинные трапезы не приглашали, поэтому им особенно хотелось поскорее ехать дальше. Но прежде чем пускаться в путь, предстояло одолеть верст семь волока через лес, до русла Неручи, впадавшей в Болву. За эти дни боярин приготовил катки и волокуши, чтобы перевезти ладьи и товар, но, пока не кончатся праздники, сопровождать хазар никто не соглашался.
Перед отъездом Лютомер предложил снова устроить охоту. И бойники, и хазары нуждались в пополнении съестных припасов.
– Гораздо умнее вам потратить здесь еще пару дней на охоту, чем ехать на Неручь и там охотиться без разрешения тамошних князей, – сказал им Лютомер, усмехаясь. – Вы уже возле Ратиславля поохотились… на свиней. Смотри, совсем без дружины останетесь.
– Ты совершенно прав, варга Лютомер. – Арсаман почтительно поклонился, выслушав перевод. – Мы должны соблюдать всяческую осторожность в этой чужой земле, обычаи и люди которой так настроены против несведущих чужаков.
Хазары держались с детьми Семилады с безупречным самообладанием и неизменной вежливостью, но Лютомер ясно видел, что и сам купец, и тем более его племянник в душе кипят от злобы, вспоминая то давнее происшествие. С Лютавой Арсаман был по-прежнему приветлив и почтителен, будто ее отказ ничуть его не обидел, но Лютомер знал, что все не так просто. Не будучи равен своему божественному отцу, он не умел читать мысли или заглядывать в чью-то память без согласия хозяина. В лучшем случае он мог уловить мысль, которую ему нарочно пытались бы внушить, или понять содержание речи, произнесенной на чужом языке, но вслух. Однако чувства и настроения людей были ему открыты, и за любезностью Арсамана он неизменно ощущал досаду, озлобление и угрозу. Этот человек вынашивал какие-то замыслы, грозящие их благополучию, поэтому Лютомер был с ним вдвойне острожен.
А им ведь еще предстояло вместе ехать до Десны и вместе предстать перед князем Бранемером, от которого неизвестно, чего ждать. В таком сложном деле и Лютомер, и Ратислав предпочли бы обойтись без хазар, но князь Вершина пожелал, чтобы они ехали вместе с гостями, и приходилось повиноваться. Леший их знает, может, и правда еще придется поклониться в благодарность за выход на ромейские торги!
– А приезжайте к нам, – сказал Мыслята, услышав разговоры бойников насчет охоты. Он как раз собирался домой. – У нас село-то знаете как называется? Медвежий Бор. Медведей у нас много, любят к нам на зиму собираться и гнезда свои вить, берлоги то есть. Я сам на лов наладился, как вернусь. Веришь – двух лошадей задрали, да два медведя разных! Один поболее, матерый, другой поменее, видать, медведица. Им ведь перед лежкой-то надо жиром запасаться, вот и отъедаются. Идемте с нами, завалите косолапого – и вам выгода, мясо да шкура, и нам помощь.
Это предложение Лютомеру понравилось. Туша медведя, отъевшегося за лето, надолго обеспечит дружину мясом, да и медвежья шкура именно сейчас, в месяц вересень, была наиболее ценной.
– Берите ваших узкоглазых, да поедем, – сказал Мыслята. – Мы же на Неручи и сидим. Поохотимся, проводите их, а там и домой.
– А не забоятся твои сродники «черного глаза»? – спросила Далянка.
– У нас, красавица, народ неробкий! – Мыслята улыбнулся. – У меня сын, Помогайла, ну, я говорил, семнадцать ему, так он на медведя не боится ходить. Одному, конечно, сил еще маловато, а смелый!
– Ну, дай тебе Макошь еще троих таких же.
– Спасибо, красавица. – Мыслята поклонился. – Пусть сбудется, как ты пожелала!
Далянка улыбнулась, и Лютава вдруг заподозрила, что они говорят о чем-то большем, чем видно постороннему взгляду.
Она вспомнила, как вчера вечером женщины сидели в беседе – для настоящих посиделок время еще не подошло, и женщины просто болтали, кто-то шил, кто-то вышивал. Они с Милемой и Далянкой опять сошлись втроем, рассказывая новости прочей родни: кто на ком женился, кто у кого родился. Заходили в беседу и парни, посмотреть на девушек из дальних сел, к которым просто так на посиделки не сходишь. Иногда кто-то из парней, взяв из пучка приготовленную лучину, зажигал ее от огня в очаге, подходил к какой-то из девушек и вставлял в светец около нее. Как шепнула им Милема, это был местный обычай: если кому-то из парней нравится девушка, он зажигает для нее лучину, чтобы, дескать, ей светлее работать, а ему лучше смотреть на ее красоту. У некоторых особоенно выдающихся чурославльских красавиц горело по две и по три лучины, неудачницы сидели в темноте, скрывающей их досаду. Причем Лютомеровы бойники, которым не предстояло в этих краях подбирать себе невест, быстро разобрались, что к чему, и уже вовсю щепали лучины, «чтобы виднее было, которые тут девки собой получше», как сказал Худота.
– Пока вы жениться соберетесь, этих всех разберут, новые подрастут, – усмехнулась Лютава.
– Ничего, мы своего не упустим.
– Ты куда, Худяк, лезешь, эта моя! – Теребила оттирал товарища от рыженькой малорослой девушки, востроносой и хорошенькой, а та смеялась, вцепившись в сестру и пряча смущенное и гордое лицо у нее на плече.
– Отойди! А то я тебе сейчас чуб оторву! Самое длинное, что у тебя есть…
Бойники шутливо перебранивались, девушки смеялись, народ вовсю потешался.
– А что же три такие красавицы в темноте сидят? Непорядок! – вдруг раздался голос рядом с ними.
Подняв глаза, девушки увидели Мысляту, который шел к ним с зажженной лучиной.
– Работайте, девушки, глаза свои ясные берегите! – Подмигнув, он пристроил лучину в светец. – А нам на вас так любоваться сподручнее!
Он отошел, а Лютава, заметив, каким взглядом он обменялся с Далянкой, затрепетала от удивления и предчувствия. Она не умела вот так с ходу предсказывать будущее, но неплохо понимала людей. Все восхищались красавицей Далянкой, но Мыслята смотрел на нее как-то по-особенному – с выражением, что вот эта как раз по мне! А Далянка отвечала на его взгляд с радостью, благодарностью и надеждой, будто у него было нечто, в чем она нуждается.
Но сейчас, утром, Мыслята только поклонился Далянке и отошел. Чаргай, не сводивший с нее ревнивых глаз, даже не посмотрел ему вслед. А Лютава подумала: хорошо, что Чаргай едет с ними на охоту, а Далянка остается в Чурославле. С тех пор как Хвалис исчез, Далянку стал одолевать пылкими взглядами молодой хазарин, так что девушка, заметив это, почти не показывалась в Ратиславле. Ее старшие братья, Рудоня и Ходилец, на прощальном пиру чуть не побили Чаргая – а то-де сглазит сестру своими глазищами черными! Мужчинам во главе с Богоней пришлось разнимать драку гостей. «Едва от Хвалиса избавилась, теперь этот леший на мою голову навязался! – жаловалась Далянка Лютаве. – А ведь и Хвалис за мной вернуться обещал!» – «Пусть-ка он вернется!» – многозначительно приглашала Лютава, но Далянка только вздыхала. Быть самой красивой девушкой в волости, к тому же знатной невестой, – опасная и беспокойная честь.
Выехали все вместе – Мыслята с несколькими родственниками, четырьмя женщинами и двоими мужчинами, сопровождавшими его на торг, Лютомер с бойниками и Лютавой и хазары всем обозом – Чаргай с верховыми, купцы с челядью и товарами на волокушах. За отдельную плату воевода Благота дал и людей, которые помогали собственной челяди купцов тащить ладьи.