Страница 2 из 9
Первоначально я думал, что мы вполне способны резким выпрыгиванием из кустов напугать двух-трёх французских мародёров, дабы законно подобрать и подкрепиться всем тем, что они только что отняли у наших крестьян. В конце концов, мы на своей земле! Вокруг Россия-матушка! И кто запретит голодному гусару съесть маленькую курочку, отважно отбитую у безбожного неприятеля?! Однако индейка-судьба внесла свои коррективы…
Войска Наполеона продвигались к столице. Общая бедственность нашего положения становилась особенно ясной по мере того, как я понимал свою оторванность от русской армии. Светлейший, дав леща французу под Бородином, тем не менее отступил, бросая мой отряд на произвол судьбы. Теперь по дорогам хозяйничали мощные банды фуражиров врага числом до трёхсот штыков, коих мы справедливо пытались избегать. Увы, не всегда успешно…
Если французов было больше, то мы не ввязывались в открытый бой, а храбро обкидывали неприятеля шишками и строили ему рожи из-за деревьев. Бонапартистов это страшно злило, обычно они обиженно бросали обоз с награбленным и бежали жаловаться бригадным генералам на недостойные методы ведения войны. Ну а если меньше…
Я помню, первый французский разъезд мои молодцы взяли без моей помощи. Просто окружили всех четверых и отвлекали художественным свистом – пока неприятель соображал, что бы это могло значить, казаки под шумок увели всю телегу. Никто ничего толком не понял, потому и обошлось без кровопролития и даже с рукопожатием…
Мы тогда лихо разжились колбасой и трофейным коньяком, после чего три дня гудели, не выходя на работу. Но служба есть служба, а служение Отечеству – дело святое, манкировать коим почитаю недостойным русского офицера! Наше первое, воистину геройское, сражение произошло у речки Вори, близ села Токарева. Собственно, мы всего лишь шли мимо и остановились без всяких затей, просто водички попить, как вдруг деревенские начали в нас бросаться топорами.
– Ки э ля?! – возмущённо вопросил я, по аристократичному воспитанию надеясь удивить крестьян моим безупречным произношением. – Жё ма пель – Дени Давидофф! Э ву?!
Топоров больше не было, видимо, кончились, но едва я направил коня к воротам, как из-за забора вылетел кривой жужжащий серп! Сияющий полукруг отточенной стали единым махом срезал беленький султан с моего кивера! Я чуть не подавился своим французским и уже был готов разделить недоумение прочих гусар, когда хорунжий Талалаев намекнул, что, «мабуть, они форму не просекають?!». Чушь несусветная! Как можно в трезвом уме и здравой памяти спутать коричневые доломаны Ахтырского полка с малиново-серыми ментиками конфланцев наполеоновской кавалерии?! Эдак сиволапые ещё скажут вам, что навскидку не отличат в тумане инфантерию противника от нашей пехоты… Смех!
Ради устранения недоразумений, а также по причине приближения времени к ужину я сам в сопровождении вахмистра Бедряги и поручика Макарова пошёл в переговоры. Кои, должен признать, едва не закончились весьма плачевно… Мужики, повысыпав с дрекольем из-за изб, мигом начистили рыло моим спутникам, а меня самого уже почти запихали в рогожу вместе с лошадью, когда само провидение подсказало мне нужные слова, сызмальства близкие и внятные всякому русскому человеку:
– Хамы! Холопы!! Быдло!!! Запорю! В Сибири сгною, мать вашу…
– Добрый барин, – уважительно переглянулись крестьяне, возвращая мне саблю, сапоги, чикчиры, носки и кивер. Тонкие лайковые перчатки кто-то успел промыслить…
Ну да и бог бы с ними! Главное – понимание и братская любовь друг к другу. Вы не поверите, как счастливы были бедные сельчане узнать, что мы не бежали от врагов, что остались их защищать, что Россия жива и у государя длинные руки. Последнее тоже было немаловажным, ибо находились малодушные личности, прельщённые слухами, дескать: «Буонапартий несёт всем вольную, и крепостных боле не будет»… Надо ли говорить, что то была ложь, гнусная и бесстыдная, и большинство рассудочного народа правильно разбиралось в сложившейся ситуации. Армия близко, барин вернётся, оброк платить надо, а шалить по усадьбам – ни-ни!
Крестьяне, окончательно уверовав в то, что мы и впрямь русские, тащили хлеб, пиво и пироги. Я же, вальяжно развалившись на соломе, милостиво беседовал со старостами.
– А что, мужички, отчего вы полагали нас французами?
– Да вишь, родимый, – тыкали они в мой ментик, – шибко на одёжу ихнюю схожо будет.
– Право, конфуз какой… Но знайте – ныне нет вседневных параллельных позиций! Лучший способ защитить предмет неприятельского стремления состоит не в параллельном, а в перпендикулярном или, по крайней мере, в косвенном положении к сему предмету, – начал было я, но смолк в изумлении, видя их непроходимую несознательность.
– Ага, ага… – неуверенно согласились они. – Урожай богатый, а тока свёкла всё одно не та, и коров от клевера пучит, хотя овёс бы сеять надо.
– Вы о чём это?
– А ты о чём, родимый?
– Да разве ж я с вами не русским языком разговариваю?
В ответ они так ревностно замотали головами, что я засомневался. Надо бы записать в книжечку, мол, на народной войне должно не только говорить языком черни, но и приноравливаться к ней в обычаях и одежде. Я твёрдо решил впредь ходить в мужицком кафтане, отпустив бороду, пахнуть чесноком и луком, мыться в бане только по субботам и стричь волосы под горшок…
Французы меж тем обнаглели настолько, что шайки их мародёров вдвое-втрое превышали наш отряд, причём негодяи грабили именно те места, кои находились под нашей охраной! Несколько раз нас таки вынудили принимать бой… Особенно памятливым выдалось сражение в окрестностях Вязьмы, куда мы успешно попали благодаря неверному чтению карты в темноте, на ходу, вверх ногами.
Смеркалось… В упоительности российских вечеров всегда есть что-то притягательное для мятущейся души одинокого гусара. Возвышающее пение петухов, далёкий крик козодоя с чьей-то крыши, молчаливый месяц, и где-то далеко горит-горит моя звезда… Дозорные казаки донесли, что впереди небольшое село, явно не тронутое неприятелем, и заглянуть не грех, так как ночевать всё равно негде. Однако прежде, чем мы подошли к селению, всё резко переменилось.
– Французы!
– Сколько их? – гордо вопросил я, доставая из ножен свою кабардинскую шашку.
– Да, поди, сотни две! – ответил молоденький казачок.
– Ночуем в лесу! – Я небрежно швырнул клинок обратно – нет большой славы в том, чтоб побить врага равного. Вот ежели бы на каждого нашего да по десять французов…
– А и врёт же он, ваше благородие, – вмешался хорунжий, – совсем со страху голову потерял – маленький разъезд, не больше двух дюжин сабель.
– Не след воину государеву от страха голову терять, – наставительно поддержал я, вновь выхватывая шашку. – А ну, за мной, донцы-молодцы!
Быстрее молнии вышли мы в тыл мародёрам, пинками и пиками принудив последних к позорному бегству. Эх, бесшабашная русская удаль! Ветер, поющий в ушах, грозно вздымающаяся грива верного коня и умилительные спины отступающего врага. Как только смели они прийти на землю нашу, осквернять храмы, жечь дома, сидеть в наших комнатах и вести в кабинеты наших девушек…
– Французы-ы!
– Бей их в песи! Круши в хузары! – безмятежно откликнулся я, ибо истинный смысл сказанного дошёл не сразу.
– Дык сзади же!
Пресвятая Богородица-а… И впрямь сзади нас старательно догоняли французские драгуны. Разумеется, в честном бою партикулярным оружием вёрткий гусар всегда одолеет неуклюжего драгуна, но мы никак не могли поворотиться и дать бой! Во-первых, драгун было мало не целый полк, а во-вторых, на шум сражения обернулись бы и те, кого мы гнали прочь. Наш маленький отряд рисковал быть зажатым между двух огней!
А посему я принял тактическое отступление, объединив оное с решительным наступлением, чем окончательно ввёл в заблуждение врага. Заспанные жители деревеньки у околицы в изумлении смотрели, как мы с гиканьем и свистом гонялись друг за другом, наматывая круги, как баба пряжу. Впереди фуражиры-мародёры, следом я с гусарами и казаками, а уж за нами тяжеловесные драгуны на костистых лошадях. Шум, веселье, суматоха!