Гечевара

– Ага-а! – дебильно протянул Артемий. – Я дурак, что ль? Мне обедать было нечем.

На тарелке оставалось полгриба.

– Ну… Я слышал… – хотел оправдаться программист. – Кто знает – говорили…

– Ни хрена они не знают! – заплетаясь, заявил Артемий. – Ал-л-лексей! С-садись на моё мес-сто! Б… будешь наб-бирать! С-спасибо, блин, Серёга… Ан-н-нд-д-дег-г-гр-р-раунд-д-д-д тольк-ко так и пиш-шет!

Утром в понедельник голова Алёши трещала от усердной помощи писателю. Было одиноко. Виктор не приехал, а второй сосед, Аркадий, не являлся больше суток. «Он у девушки» – сказал себе Двуколкин. Опять попробовал представить себе эту чаровницу, и внутри обрисовалась помесь мамы из Игыза с Лизой из «Мак-Пинка». Странно, почему он вспомнил эту девочку, когда решил, что всё взорвётся? Глупо как.

А поделиться – так ни с кем не удалось.

8.

– Короче, – сказал Виктор. – Вот чего есть! Угощайся!

На столе лежала жареная курица без лапки, уже сгинувшей внутри социалиста и оставившей на его пальцах и физиономии свой жирный след. Курицу Виктор привёз из дома. Там же дали денег, так что рядом с курицей стояла батарея пузырей с напитками.

– Не пью, – сказал Алёша. – Завтра на работу. День ответственный.

Возможно, завтра предстояло снова встретить двух преступников…

– Ишь! – усмехнулся Виктор. – Обязательный какой! А где работаешь?

Алёша застыдился и ответил:

– Да в кафе… Официантом…

– Ха-ха! Ананасовую воду подаёшь?

– Чего?

– Да так, я прикололся. Тухлая работа у тебя. Кафе! Хех! При советской власти все в столовых ели! Знаешь, как?

–…Ну, так это и есть почти столовая…

– Не знаешь! Ты с какого года? А, ну ясно! Чай, и Горбачёва-то не помнишь. Я с маманей был в столовках. Там берёшь поднос, встаёшь на линию раздачи, говоришь бабулькам, чего хочешь…

Виктор был уже немного пьян. Иначе б он не стал болтать так много и живописать перед Двуколкиным портрет «Мак-Пинка».

– А где ты работаешь? – спросил Алёша, чтобы сменить тему.

– Я? Я – грузчик, – проворчал сосед.

– И чего грузишь?

Виктор отвечал: «Картошку», а потом опять начал о том, о чём он так любил:

– …А знаешь, что мне больше всего жалко? Соцсоревнования. Ярче люди жили, веселее. Мне отец рассказывал: у них на производстве к майским праздникам всегда в футбол играли. По команде с цеха. Ихний цех всегда был лучше всех! – И Виктор опрокинул рюмку. – А сейчас что? Был энтузиазм! Сплочённость! А что щас, ну что щас, скажи мне?

– Ничего, – сказал Алёша.

– То-то ж! И работу все любили…

Виктор отпил ещё и размечтался:

– Только знаешь, чего не было? Чего не догадались сделать? Зря не догадались. А китайцы сделали. – Он любовно глянул на портрет над своей койкой. – Униформу!

– Форму?

– Эх… В Китае-то при Мао все ходили в униформе. Это дело! Представляешь: все равны, никто не вылезает, никаких маразмов вокруг шмоток, ни «диоров», ни «карденов»!

– Точно! Тогда и мажоров, которые за этим барахлом охотятся, тоже не будет! – подтвердил Алёша.

– Именно! Я считаю: униформа есть залог здоровья общества. Она будет бесплатной. Нет, точнее, общей. Поносил – сдал в государственную прачечную – взял другую, чистую. Что, классно? Эх, Алёшка… Если б только всё случилось… А ты веришь в Революцию?

– Не знаю, – сказал Лёша.

Виктор, кажется, пропустил неуверенный ответ мимо ушей и продолжал мечтать:

– В Китае униформа была синей. А у нас пусть будет красной. – Он ткнул пальцем в майку с «Гечеварой». – Под цвет знамени! Нет… Знаешь… Надо будет много воевать… За коммунизм… И если тебя ранят…

– Чтоб не видно крови?

– Да!

Вошёл Аркадий.

– Всем привет! – сказал он как-то мрачно. – Ну что, Лёша, значит, ты считаешь, что с буржуем надо воевать его же способом?

– Считаю… Да… А ты к чему?

Товарищ не ответил.

Спал Алеша снова плохо. Ему снился «Сникерс». «Сникерс» был большой, Двуколкин ел, и ему нравилось. Алёше было страшно, стыдно и приятно, а от этого ещё страшнее и стыднее. Оторваться он не мог, так было вкусно. Рядом были парни-антиглобалисты, с осуждением смотрящие на Лёшу. Тот пытался отвести глаза и сознавал отчаянную слабость и ужаснейший позор грехопадения. Потом явилась Бритни Спирс. Неведомые силы потянули Алексея к ней и приказали: «Восхищайся!». Тут позор зашкалил, а Алёша пробудился, весь в поту.

Ребята дрыхли. Было шесть часов, и засыпать вновь не имело смысла.

Алексей поплёлся на работу под дождём. Промозгло, серо, сыро – и снаружи, и в душе, и на дворе, и здесь, в подсобке. Алексей пришёл одним из первых. Обнаружил объявление на зеркале, на этот раз не насчёт тренинга:

«Уважаемые работники! 8 октября, в день рождения компании «Пинков и Ко», состоится состязание среди «Мак-Пинков» по футболу. Желающие могут записаться у менеджера смены. Поздравим фирму с 10-летием! Мы любим нашу работу!».

«Я не буду, – решил Лёша. – Пусть другие».

Он открыл дверь в раздевалку и нашёл там полный беспорядок. Видимо, вчера вечерние работники не удосужились отнести униформу в прачечную. Стало быть, теперь придётся надевать фуфайку, неизвестно кем и сколько раз поношенную: здесь, в «Мак-Пинке», шмотки были общие. Двуколкин пришёл первым, так что мог что-то выбрать: на обеих лавках, даже на полу, валялись кумачово-красные фуфайки, грязные и скомканные.

Алексей тоскливо начал рыться в униформе. Нет, это местечко, что ни говори, становится всё хуже с каждым днём. Алёша стянул куртку. На пол «конуры» с неё лилась вода.

– Ну и погодка! – заявила Лиза.

Она появилась в раздевалке в белых брючках, бывших, как ни странно, совершенно чистыми, игривых узких сапогах до самого колена, модной куртке и с зонтом. С зонта текло, он был «под леопарда», не складной, а длинный, в виде трости, так, что сразу наводил Алёшу на мысли о самообороне. «Львица», – вдруг подумал он, взглянув на Лизу. С мокрой головой и смоляными прядками, прилипшими к лицу, она смотрелась как-то по-особенному мило, и Двуколкин, ещё толком не поняв, что с ним случилось, захотел вдруг изо всех сил, чтобы в этой голове водились правильные мысли – мысли о Свободе и Прогрессе.

Лиза возмутилась бардаком, царившим в раздевалке, посмотрела на фуфайку, почти чистую, которую Алёша предложил ей, улыбнулась, словно что-то поняла и засмеялась:

– Ну, чего сидишь? Смотреть будешь, как я переодеваюсь?

Алексей смутился и ушёл.

Потом явилась Ира, злая, мокрая, нырнула в раздевалку, а он всё стоял, стоял у зеркала и, как дурак, смотрел на объявление про футбол. Противные девчонки «позабыли» крикнуть ему «Можно!». Лёша вошёл сам через несколько минут, услышав трели телефона.

Ира наслаждалась музыкой. Видимо, она, как и Алёша, отрывала от работы, где возможно, две-три-пять минуточек на отдых, получая радость от того, что сэкономила энергию, культурно отдохнула. Отдыхала она каждый раз одним и тем же образом – в компании телефона. Из Билайнова питомца пел Билан, а Ира просто-таки упивалась обладанием модной цацкой с наворотами и фичами. Бесцветная, со светлыми бровями, глухим голосом и внешностью, ничем не примечательной, она как будто раскрывалась рядом с телефоном. С ним в руках Ира жила по-настоящему. Телефон был её надеждой, её дверцей в мир успеха, средоточием мечтаний, достижений и символом власти. Сидя в раздевалке и перебирая в нём картинки и мелодии, Ира, вероятно, говорила своим видом: «Я не только стюарт! Я, блин, человек!».

– Что, клёво, да? О, класс! Какой пампусик! – Лиза изучала Ирину коллекцию. – Отпад! Почём качала?

– Оптом, по полбакса, – гордо заявила Ира.

– Где?

Та назвала какой-то адрес.

– А у тебя таких нет? Нет? Ну, как же… – Ира наслаждалась превосходством. – Вон, у Ксюхи ещё «Сопли» есть. Я тоже скоро закажу.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.