Страница 70 из 113
Вот же черт, придется еще и с Мойкой что-то придумывать...
Из огня да в полымя...
Подошли к зданию администрации, в котором на втором этаже, как знал по разговорам Спартак, находился кабинет начальника оперчасти лагеря, Кума. Стоявший на крыльце часовой открыл им дверь, и Спартак оказался тут вторично. Сейчас сержант повел его на второй этаж, и вскоре Спартак встал перед обитой дерматином дверью, сержант постучал и, услышав в ответ что-то похожее на «войдите», открыл дверь. Спартак услышал, как он докладывает: «Заключенный Котляревский по вашему приказанию доставлен!» – затем сержант вышел и кивнул Спартаку: заходи, мол.
Спартак зашел и, не дойдя до стола три шага, привычно уже отрапортовал:
– Осужденный Котляревский Спартак Романович, статья 58-1-б, осужден на пятнадцать лет, по вашему прика...
И посмотрел на сидящего за столом человека.
Человек что-то быстро писал в толстенном талмуде, напоминающем гроссбух. Потом поднял взгляд, посмотрел на Спартака в упор. Сердце в груди Котляревского тяжело бухнуло, и он испугался, что мотор сейчас вот возьмет и остановится... Но нет, наоборот, сердце лупило в ребра с такой силой, что казалось, выскочит из груди.
Твою мать...
Это было настолько неожиданно, невероятно и попросту невозможно, что Спартак остолбенел. А Комсомолец поднялся из-за стола, на какое-то мгновение повисла неловкая пауза – ни один из них не мог решиться сделать первый шаг. Наконец Комсомолец шагнул навстречу, и в Спартаке будто отпустили до предела сжатую пружину – он бросился к приятелю, раскинув руки. Комсомолец не стал уворачиваться от объятий, и они долго стояли, не в силах отпустить друг друга и не говоря ни слова.
Наконец Комсомолец отстранился от Спартака, держа руки на его плечах и глядя тому в лицо.
– Ну, здорово, – негромко сказал Кум. – Здорово, черт живучий... Не ожидал, да?
– Погоди, – через силу, с трудом выталкивая от волнения и радости слова, наконец смог произнести Спартак, – постой... Ты почему... ты какого ляда здесь? Ты же вроде...
– Это ты погоди, – сказал Комсомолец, – успеем еще... Ты вот что, ты, наверное, есть хочешь? Хотя что я спрашиваю, давай присаживайся, сейчас мы тут что-нибудь на скорую руку...
Комсомолец полез в объемистый серый сейф-шкаф, вздымающийся в углу, как пьедестал без памятника. Покопавшись, выложил на стол полбуханки хлеба, несколько банок, в которых Спартак, сглотнув набежавшую вдруг слюну, узнал «сардины в масле» и «тушенку свиную». Затем на столе появилась банка с солеными огурцами, полпалки колбасы. И в завершение всего Комсомолец выставил на стол початую бутылку и два стакана. Кивнул на все это изобилие:
– Давай не стесняйся, налегай, на что глаз упадет.
И Спартак не стал жеманно отказываться от угощения. Некоторое время они молчали – Котляревский жевал, а Комсомолец сидел, подперев рукой щеку, и смотрел на него. И выражение его лица Спартаку не очень бы понравилось, если б он смотрел на давнего приятеля, а не на жратву.
– Ну что, теперь расскажи мне, что за история с тобой приключилась. Я, конечно, твое личное дело внимательно, как говорится, от корки до корки изучил – ну чистый Дюма.
– Да уж, – усмехнулся Спартак, – Дюма такого ни в жизнь не выдумать. Только рассказ мой долгий будет.
– Ничего, у нас время есть, – чуть жестче, чем следовало, сказал Комсомолец.
Спартак малость подумал: а не разгласит ли он какие-нибудь секреты своим рассказом, но потом решил: а какого, собственно, ляда? Подписок он не давал, в государственные тайны его не посвящали... Да и если б посвящали, то что теперь, арестуют? Ой, не делайте мне смешно.
– Ну тогда, о великий царь, – вздохнул Спартак, – слушай мою историю...
...Комсомолец слушал внимательно. Изредка задавал уточняющие вопросы – явно основанные на информации, почерпнутой из личного дела осужденного Котляревского. И постепенно напряжение, не покидавшее Кума с момента последнего разговора с Марселем, растворилось. Исчезло.
Черт знает почему, но Комсомолец верил Спартаку. В конце концов, на войне случались вещи и позаковыристее... И не мог, просто не мог Спартак оказаться подсадкой. Не тот это был человек, а уж в людях Комсомолец научился разбираться, тем более что лагерное житье-бытье, знаете ли, весьма способствует тому, что очень быстро наружу вылезает потаенная человеческая сущность, о которой обладатель ее, сущности, и сам, вероятно, до сих пор не подозревал. Комсомолец видел, например, как хитрый и безжалостный налетчик в новых – далеких, ясное дело, от курортных – условиях существования стремительно превращался в тварь дрожащую, а скромный и щуплый скрипач, севший по какой-то ерунде, вдруг становился несгибаемым как скала. По-всякому случается.
Некоторое время молчали. Комсомолец вдруг поймал себя на том, что думает: а вот интересно, кому жизнь надавала больше пинков – ему или Спартаку?.. И тряхнул головой, прогоняя малодушные интеллигентские мыслишки.
– А ты изменился, – неожиданно нарушил тишину Спартак, внимательно глядя на приятеля.
– Изменишься тут, – криво усмехнулся Кум.
– Нет, я не в том смысле.
– И я не в том. Зато ты все такой же.
– Почему Марсель меня избегает?
Кум неопределенно пожал плечами:
– Спроси у него.
– Легко сказать...
Опять замолчали.
– Ты о Владе что-нибудь слышал? – после паузы спросил Спартак. – О маме?
– Нет больше Влады, – просто сказал Кум.
Сердце бухнуло гулко, где-то возле самого горла... и остановилось. Качнулась комната, воздух застрял в горле мозолистым кулаком. Спартак судорожно вдохнул... и на выдохе издал каркающий звук:
– Как?..
Кум взял бутылку, набулькал себе полный стакан, а Спартаку треть. Объяснил глухо:
– Чтоб запаха меньше было.
Спартак бездумно выпил. Водка стекла в желудок как кипяченая вода. А затем во рту откуда-то появился привкус чеснока – оказывается, колбасой закусил и сам не заметил.
Комсомолец сидел опустив голову. Потом заговорил бесцветным голосом, но быстро, словно желая поскорее высказаться, облегчить душу, поделиться тем, что камнем лежало на сердце несколько лет. Однако начал он издалека, со многими ненужными подробностями, как будто боялся приблизиться к самому страшному эпизоду в его жизни.
...После отбытия Спартака в летное училище, из своего райкома ушел и Комсомолец – по партийно-комсомольскому набору он был принят на службу в НКВД. «Понимаешь, Спартак, ведь репрессии врага народа Ежова закончились, стало ясно, что его руку направлял Запад; а товарищ Берия – честный и преданный коммунист, ему нужны честные и преданные сотрудники». И уже в форме со «шпалами» сделал Владе предложение, не надеясь особо, что она согласится. Она и отказала – заметила («пошутила, наверное, да?»), что может вернуться к этой теме, если на Комсомольце будет форма не с какими-то «шпалами», а с настоящими погонами. «И, знаешь, я пообещал, что в следующий раз буду в погонах»...
...А потом началась война. Марсель ударился в бега вместе с блатными, Владу призвали в качестве переводчика, и Комсомолец, который мог бы выбить себе бронь, подал заявление добровольцем в военкомат. Естественно, заявление приняли и, естественно, направили Комсомольца в Особый отдел фронта... И хотя он этого не сказал впрямую, но Спартак догадался, что Влада в последний вечер пожалела соседа и ночь они провели вместе...
...Разумеется, он искал Владу. Между поездками, во время работы, даже вместо работы. Пробивал информацию по всем каналам. И единственное, что удалось узнать – разведотделение, в составе которого Влада Котляревская отправилась за линию фронта, назад не вернулось. Погибла геройски? «Погоди, Спартак, это еще только начало»...
...А потом, это когда наши уже вовсю наступали, служебный ветер занес Комсомольца в Восточную Пруссию. И там...
– Уж не знаю почему, – сказал Кум, – но одно из власовских соединений вдруг повернуло оружие против немцев и сдалось нашим. Наверное, поняли, что дело их проиграно, и решили вымолить прощение. Не тут-то было – есть совершенно четкий приказ казнить всех, даже сдавшихся. Причем не расстреливать, а вешать... Я не успел, Спартак. В списках приговоренных было ее имя. Я опоздал на несколько часов. Примчался – но она... ее уже... И на ней была форма капитана...