Страница 67 из 113
– Ладно, – задумчиво пробормотал он, приступая к подбородку. – А и в самом-то деле, все выяснилось, отчетность не нарушена, бедный финн свободен... Вольно, сержант, вольно. Молись богу, которого нет, что у нас не возникло проблем. Ты в бога веришь?
– Никак нет! – возмутился Степанов, однако на миг Куму показалось, что возмущение его было малость неискренним.
– И это правильно, бога нет. А есть материя. Вот и слава материи, что легко отделались.
– Слава... Только не материи, а тому летчику, который насчет финна дежурному доложил, а тот не поленился и проверил. Кабы не они, так чухон у нас бы и закуковал всерьез и надолго...
– Что еще за летчик?
Самое деликатное – это участок под нижней челюстью. Кожа там дрябленькая – а что вы хотите, чай уже не мальчик, – и щетину приходилось удалять с особенной тщательностью. Кума бесили плохо выбритые места.
– Ну, не в смысле – залетный, а в смысле настоящий летчик. Пилот. В том же вагоне ехал, – ответил сержант. – Статья 58-1-б, пятнашка. Автоматчик[32], в общем. По фамилии Котляревский.
Чирк.
Проклятье.
Кум мысленно ругнулся, отложил бритву и промакнул порез на скуле полотенцем. Надо будет потом газетку наклеить. Спросил равнодушно, не поворачиваясь к сержанту – чтобы тот не увидел выражения его лица:
– Поляк, что ли?
– Да вроде нет. По-русски, во всяком случае, говорит.
– 58-1-б, значит...
– Так точно.
– А чего так мало дали?
– Не могу знать, – пожал плечами Степанов.
– Ты вот что, сержант... – помолчав, решил Кум и вытер лицо. Порез немного кровоточил, но в целом ритуал был завершен успешно. – Ты дело этого летчика мне принеси-ка. Посмотрим, что за поборник справедливости такой выискался... Уловил? Все, закрыли тему. Еще что?
И пошли обыкновенные доклады, собранные операми за сутки: что слышно в среде контингента, какие там царят умонастроения, кто из авторитетных граждан прибыл с последним этапом и чем это грозит расстановке сил в лагере. Рутина, в общем, но рутина необходимая: должен же начальник оперчасти знать, что делается в подведомственной ему, так сказать, среде обитания?
Пока все было относительно мирно, мелкие стычки и разногласия не в счет...
– ...но, поговаривают, скоро все изменится, – нерешительно сообщил сержант. – Поговаривают, что одна война закончилась, и теперь жди другой...
Кум слушал вполуха, заключенный Котляревский не шел из головы.
Котляревский. Он ненавидел эту фамилию. Старался навсегда стереть ее из памяти – потому что именно она разрушила всю его жизнь, поломала судьбу и загнала в этот медвежий угол. И вроде бы уже забыл, уже успокоился – и на тебе. Спартак собственной персоной.
Т-тварь...
...Сквозь сон Спартак почувствовал, как его тормошат за плечо, и тут же чья-то сухая и шершавая, как наждачка, ладонь закрыла ему рот. Он дернулся спросонья, машинально ловя руку в болевой захват – рука оказалась крепкой, как полено, – и тут же услышал шепот возле самого уха:
– Тихо. Не шуми. Это я-а.
Спартак рыпнулся еще разок, но хватку ослабил. Ладонь исчезла, он приподнялся на локтях, всмотрелся в полумрак.
Время белых ночей только начиналось, однако в барак сквозь оконца пока еще сочилась серая муть, и он разглядел нависший над шконкой кряжистый силуэт. Грубые черты лица, ясные голубые глаза...
Фу ты, дьявол... Хямми!
Видя, что Спартак проснулся и, более того, в драку лезть не собирается, пожилой финн грузно сел на краешек шконки.
– Я хочу скасать тебе спасипо, – негромко произнес он.
Ну и провались ты... Спартак помотал головой – голова была как туго накачанный футбольный мяч – и не столько спросил, сколько констатировал факт:
– Так ты, хрен чухонский, оказывается, по-русски балакаешь.
Хямми едва заметно усмехнулся в усы.
– Ну, умею немношко...
На это Спартак зевнул во всю пасть и, буркнув: «Не за что», – отвернулся. Финн, однако ж, уходить не думал.
– Ты странный человек, Спартак, – сказал он. – Непонятный. Как и все русские. Почему ты заступился за меня?
Ага, момент истины. Нашел время, рыбоед фигов.
– Потому что я честный, справедливый и добрый, – негромко ответил Спартак, не поворачиваясь. – И вообще очень-очень хороший. Как и все русские. А теперь можно я посплю малость?
– Ты сражался против моей Родины, а теперь ты меня спасаешь... – чуть ли не нараспев сказал Хямми, не слушая. – В тридцать девятом вы говорили, что хотите помочь моей родине, а сами начали войну против нас, вдруг, без предупреждения... Помнишь песню про Суоми-красавицу, с которой вы входили в наш дом?
Спартак отчего-то сразу понял, о чем именно толкует финн.
– И сейчас, победив и помогая, – продолжал Хямми, – вы отнимаете мои земли, сажаете в лагеря моих земляков... – Он замолчал, а потом проговорил с тоской: – Я не воевал, я не состоял в «Шюцкоре»[34], я жил, никому не мешая, – но именно я оказался в русском лагере. Почему так? Почему бедной Суоми все время не везет с соседями? Старики рассказывали, что даже шведы, воюя с Россией, всегда сражались до последнего финна... Почему так всегда, а, Спартак?
Сна, мать вашу разэдак, уже не было ни в одном глазу. Да что за дела, и здесь нема покоя! Нет, ну это ж надо – финн, болтливо сетующий на судьбу, это ж кому рассказать – не поверят. Ну я щас тебя, чухня задрипанная... Спартак повернулся на спину и, глядя в засиженный клопами потолок, проникновенно, но с едва сдерживаемой яростью – хотя Хямми-то тут при чем? – произнес:
– Бедные вы бедные, ах как все вас, сиротинушек, обижают... В восемнадцатом году, например, – ой как обидели, да? Помнишь такое дело?.. А Густав ваш – прямо-таки овечка невинная...
– Маршала только не трогай, – глухо сказал Хямми. – Он настоящий солдат. Вы первые ударили – он ответил...
– Ага, конечно, – едко отозвался Спартак. – Чего его трогать! Маннергейм-то своих коммунистов поди не резал и с Гитлером совсем не ручкался... А знаешь, сколько людей, вот как ты, которые «не воевали, а просто жили, никому не мешая», – знаешь, сколько их перемерло от голода в Ленинграде, пока твой настоящийсолдат...
Он вдруг замолчал – своих в Ленинграде вспомнил – и резко отвернулся.
Хямми не уходил, тоже молчал. Молчал долго. Так долго, что Спартак начал было кемарить. Потом наконец пробормотал отрывисто:
– Мир сошел с ума, Спартак. Людей на планете совсем мало, а свободного места сколько угодно... но люди почему-то любят жить кучно. Толкаясь в тесноте. Строя высокие дома и сидя на головах друг друга. Хотя пустой земли вокруг полно. Но нам отчего-то нравится жить всем вместе. А вокруг столько свободного места! Оттого-то и все беды, все войны оттого. Места нам мало... А что, разве на земле мало места? Разве мало места в Суоми? Посмотри, сколько у нас места! Лес, озера, рыба... зверя много. А в других местах что, хуже?.. Зачем драться за города? Построй дом где угодно и живи...
«Да чего ж тебе надо от меня, Руссо ты наш деревенский, – с тоской подумал Спартак, – Жан-Жак домотканый...»
И спросил сквозь сон:
– Ты где по-русски научился калякать-то?
– Мир сошел с ума, – не слушая совершенно, тянул свою волынку Хямми. – Знаешь, простые финны, крестьяне, сейчас часто переходят границу – новую границу – и убивают простых русских, крестьян, которые селятся на наших местах[35]... – Он порывисто встал, выдохнул шумно. – Я в наши леса уйду. К себе. Где нет городов, людей и войны...
32
Здесь – дезертир.
33
Эта песня, написанная в самом начале Финской кампании, после войны не исполнялась вовсе и даже не была включена ни в один песенник.
34
Финское добровольное ополчение – организация, от регулярных частей финской армии отличавшаяся жестокостью и антикоммунизмом. Иностранные волонтеры (главным образом, норвежцы и шведы) зачислились именно в нее.
35
И в самом деле, до конца сороковых годов финны тайно переходили границу под Выборгом и резали тех русских, которые пытались строиться на старых финских фундаментах. До сих пор можно увидеть на Карельском перешейке пустующие шикарные фундаменты, а рядом построенные русские избы.