Страница 38 из 113
– Слушайте... панове! – воскликнул Спартак негодующе.
Панас неторопливо расстегнул кобуру, достал увесистый черный «парабеллум» и привычно передернул затвор, так что он на миг сложился домиком. Поднял дуло на уровень Спартакова лба и сказал с прежним спокойствием:
– Тебе ж сказано человеческой мовой: спускай штаны и кажи хозяйство. По разговору и по личности вроде не похож, но кто ж знает наверняка...
Глаза у него нехорошо сузились. Ясно было, что пристрелит и усом не поведет. Задыхаясь от злости и унижения, Спартак справился с пуговицами и, продемонстрировав требуемое, бросил с вызовом:
– Уж не посетуйте, панове – чем богаты. Кому как, а я доволен, да и дамы не жаловались что-то...
– Застегнись, – пробурчал Панас, пряча «парабеллум» и с некоторым разочарованием покачивая головой. – Сам бачу, що не жид...
– А може, вуйко Панас, он этот... современный? – заторопился шкет, поддергивая на плече винтовочку. – Необрезанный, а все равно – жид...
– Остынь, – веско ответил Панас, даже не оборачиваясь к нему. – Тебе, сдается, еще долго уяснять насчет порядка. Каковой у немчуков зовется красиво и четко – орднунг... Словцо-то каково, будто на камне... Порядок должен быть. Если не обрезан, значит, не жид. Жалко, конечно...
– А то, – вздохнул третий. – И жидочку було б грустно, и людям веселее некуда...
Ох, не нравились они Спартаку, решительно не нравились, и не в ударе дело: они были из какого-то другого мира, в котором он никогда прежде не бывал, со своими законами, неизвестными, но заранее отвратными...
– Панове, – сказал он, словно в холодную воду бросался, стремясь побыстрее избавиться от давящей неизвестности. – Кто вы такие, в конце-то концов, позвольте осведомиться?
– Отрекомендуемся – легче станет? – хмыкнул безымянный третий.
– Ясность появится, – сказал Спартак.
– От то-то, – проворчал тот. – За що ни зацепись, вам, комунякам, подавай полную ясность, як на блюдечке, без того...
– Постой, – сказал Панас. – Не будем, як дурные псы, перегавкиваться. Хлопец тебе не кто-нибудь, хоть совдеповский, да офицер...
– Яки у них офицеры? Без погон? Я ж паментаю, у них на воротнике одна геометрия – уголки, полосочки... Разве ж то офицер – без погон и с геометрией на воротнике?
– С вострономией, – подмигнул юный Кость.
Панас терпеливо сказал:
– С астрономией – это було у австрияков, чего ты по молодости лет помнить не можешь. Но именно так и було: не на погонах гвяздки, как у Российской империи, а именно что на воротнике. А самое, я вам скажу, смешное – то, что гвяздки были шестиконцовые, в доподлинности как у жидов. Панове австрияки жидов терпеть не могли, совсем как я, а вот гвяздки отчего-то были шестиконцовые, даже у генералов... Вот. А у совдепов – именно что геометрия. Ты, хлопче, навязем говоря, кто будешь по воинскому чину?
– Да так, – сказал Спартак осторожно. – Как-то около того, и вообще...
– А может, он – нижний чин? – громко предположил юный Кость.
– Сомневаюсь, – сказал Панас серьезно. – Бомбовец – офицерская функция, это ж не винтовочка, какую могут навесить любому молокососу, вот тебя хотя бы взять... Аэроплан, – он значительно поднял палец, – принадлежность офицерская, как всякая сложная военная машинерия... Ну, хватит языки чесать. О чем мы серьезно начали? Ага. Хлопец, я так подозреваю, офицер, хоть и совдеповский. А коли он не жид, то и потехи не буде. А надлежит его, согласно порядку и дисциплине, предъявить.
– Кому? – не удержался Спартак.
– Ну не чащобному ж лешему, – пожал плечами Панас. – Наличной власти. Каковой является германское командование.
– А вы тогда кто? – тихо, серьезно спросил Спартак.
Панас так же серьезно разъяснил:
– А мы, хлопче, – панове украинская варта. Или, щоб тебе було понятнее, господа жандармерия из щирых украинцев. Имеем тут дислоцироваться для пригляда за ляхами, которые есть элемент подозрительный и безусловно относящийся к недочеловекам. Ты не смотри, что мы в цивильном – это мы запросто по утреннему времени гуляем. А для официальных надобностей и форма имеется – все честью по чести, как полагается.
Он достал тяжелый серебряный портсигар, раскрыл, приготовился было запустить туда пальцы, но в последний момент передумал, протянул раскрытый портсигар Спартаку. Третий недовольно пробурчал:
– Еще табачком голубить совдепа...
– Учись, друже, быть мыслью выше обычного холопа, – сказал Панас спокойно. – Осознавай державность картины. Хлопец – офицер, хоть и вражеский, мы тоже не быдляке хвосты крутим. Здесь потребна шановность. Да ты бери, бери, у тебя ж вон пальчики желтые, значит, смолишь...
Спартак взял сигарету и наклонился к протянутой зажигалке – красивой, блестящей, вроде бы немецкой. Затянулся от души, понимая, что неизвестно когда такая удача выпадет во второй раз. Сигарета была хорошая, и весьма. Он мимоходом присмотрелся к портсигару: на крышке сверкал разноцветными эмалями какой-то замысловатый герб – который этому деревенскому батьке Махно ну никак не мог принадлежать. Сразу видно, что человек непростой, не серая скотинка, но на обладателя столь заковыристого герба никак не похож...
– Это именуется – военный трофей. Был пан, да весь вышел. Чтобы ты не думал чего-то для меня унизительного, спешу внести ясность: я его не из кишени у мертвого вытаскивал. То есть из кишени, конечно, только светлейший пан граф совсем незадолго до того, как лечь падлиной, палил в меня что есть мочи из серьезного пистолета. А я в него, соответственно. И положил справнего шляхтича за все, что его прадеды над нашими вытворяли. А после такого не грех не то что сигаретницу забрать, но и сапоги снять... Как смотришь?
– Да пожалуй что, – сказал Спартак искренне.
– Рад, что понимаешь, – кивнул Панас. – Ну что, подымили, пора и в дорогу? Кость, волоки сюда одяг пана офицера.
Он мотнул головой в сторону, где Спартак увидел свой летный комбинезон и сапоги – американское обмундирование, что греха таить, и скроенное лучше советского, и выглядевшее красивее.
– Може, ему еще кофею с профитролями? – буркнул третий. – И босиком бы до постерунка дотопал, не бог весть яка птица...
– Вот теперь я точно бачу, что рано тебя повышать в чине, – сказал Панас с легкой брезгливой усмешечкой. – Державности не чуешь, я тебе это повторять замучился... Пан вартовый комендант предъявляет пану оберштурмфюреру пана радецкого офицера с бомбовца. Державное дело. И мы повинны быть в полной форме, и летчик, и пан оберштурмфюрер уж наверняка не будет в расхристанном кителе щеголять... – На его лице, вот чудо, отразилась даже некоторая мечтательность, свойственная скорее поэту, и он повторил нараспев, значительно подняв руку: – Державность... Не песье лайно! Кость...
Юнец кинулся за комбинезоном. Окурок сигареты обжег губы, Спартак c превеликим сожалением выплюнул его подальше в пыль. От тоскливой безнадежности сводило скулы – он оставался самим собой, невредимым, неслабым и неповторимым, но от него теперь ничегошеньки не зависело, им, как вещью, распоряжались другие. «Значит, плен, – подумал он потерянно. – Плен. Вот так это и выглядит...»
– На медаль рассчитываете, пане Панас? – спросил он язвительно.
– А чего ж? – без тени обиды кивнул комендант. – Если есть медали и если они полагаются, чего ж не хотеть? Дело житейское, а як же ж. Вот тебя хотя бы взять, хлопче. Ты, когда людям на головы смертушку рассыпаешь с бомбовца, тоже, есть у меня подозрения, мечтаешь заиметь на френч блестящую цацку на ленточке. Вы, хоть и совдепы, а свои ордена имеете... Не прав я?
Спартак пожал плечами.
– Прав, сам признаешь... И, я так полагаю, кое-что на груди уже имеешь? Ты помалкивай, коли хочется, твоя воля. Я ж с тебя не допрос снимаю, я с тобой шановно беседую, как лицо державное с лицом державным... Допрос тебе устроят панове немчуки. Есть у меня соображение, что птичка ты непростая, ох непростая. Радецкий офицер в американской одеже – тут явно какая-то хитрая военная комбинация, не из звыклых. Так что будет немчукам о чем тебя порасспрашивать, чует моя душа... Кость, тебя за смертью посылать?