Страница 17 из 113
Глава шестая
Троеборье
Спартак поискал, с чем можно сравнить мелодию, которую исполняла женщина на сцене, и нашел – с густым терпким вином, какое он пробовал однажды на восемнадцатилетии соседа по дому Борьки Корнилова. Вино привез в плетеном кувшине из Сухуми какой-то родственник матери. Вливалось несколько тяжеловато, но от него сразу же приятно кружилась голова. Как кружит сейчас голову голос певицы – густой и волнующий... как то вино.
Посетители ресторана парами поднимались из-за столиков, выходили на площадку перед сценой и танцевали, как показалось Спартаку, нечто среднее между вальсом и фокстротом.
– А вот это уже интересней, – Жорка Игошев утер губы салфеткой, отодвинулся от стола. – Вижу цель. Летчики, на взлет!
Игошев направился к столику, за которым сидел пышноусый мужчина с двумя спутницами – одну из них он как раз повел танцевать. Над второй склонился бравый советский летчик Жорка. А ведь пришлось Жорке ее еще поуговаривать! Под лейтенантским напором та, конечно, не устояла, но все же, все же... В Ворошиловграде, завидев подходящего к ней летчика, девушка сама бы сделала шаг навстречу.
Спартак с любопытством поглядывал на то, как Игошев танцует этот облегченный вариант фокстрота, вряд ли ему знакомый. А ведь и ничего, и получается. Знай наших!
Взгляд Спартака как-то сам собой перескочил с Игошева и его спутницы на спутницу того самого пышноусого мужчины. За столиком она сидела к Спартаку спиной, но даже со спины ею можно было любоваться. Что за прелесть эти волосы, волнами спадающие на плечи, сколь поразительно прямо держит спину, как ест и поднимает бокал, как наклоняется к собеседнику, как откидывает волосы, – все это она делает, словно находится на сцене и играет в пьесе благовоспитанную дворяночку, какую-нибудь княжну, только что окончившую институт благородных девиц. Но ведь она ничуть не играет, она совершенно естественна, и оттого, как говорят в этих краях, «глаз от нее отвести не можно». Завораживает взгляд сие зрелище. Наверное, все потому, подумал Спартак, что подобных изысканных манер (именно это слово пришло на ум) он у девушек никогда прежде не видел. (Фабричные работницы, колхозницы, дети пролетариев из коммуналок, откуда взяться манерам!) Сейчас же он узрел ее еще анфас, и в профиль, и в полный рост. И уже не смотрел ни на кого другого. Черт возьми, бывает же такая красота! Как жарко здесь...
Спартаку показалось, что она перехватила его взгляд, и он поспешно отвел глаза, уткнулся в тарелку с варениками. Негоже в откровенную пялиться, неудобно, он все ж таки не рядовой какой-нибудь, а младший летный комсостав. Советский военный летчик в первую очередь, а не страдающий от безделья буржуазный хлыщ. Еще только рот не хватало раззявить. Или игриво подмигивать.
Что бы он себе ни говорил, а не смог не поднять снова на нее взгляд. «Как же я уйду отсюда и больше никогда ее не увижу», – с тоской подумал Спартак.
Отбивать девушку у мужчины, с которым она пришла в ресторан, он не стал бы и у себя, чего уж говорить про Львов, – дурной тон, жлобство, советского командира недостойное. А в этом Львове еще и политика может примешаться. Ведь их с Игошевым специально инструктировали: с местным населением держаться предельно вежливо, на провокации не отвечать, самим не провоцировать, вы не у себя дома, вы на прифронтовой территории, и вести себя надо соответственно, бдительности не теряя ни на минуту, и все в таком роде...
Ну что-то же надо делать! Стоп, стоп. Игошев! Конечно! Пусть он поближе сойдется с ее подругой и все у нее выспросит, адрес возьмет, а там... там посмотрим. Главное – не потерять ее вовсе. Спартак воспрял духом.
Комсомолец стоял, прижимаясь к холодной каменной кладке жилого дома. Когда кто-то проходил мимо, он старательно изображал пьяного, который возится со своей ширинкой. Ночные прохожие бормотали что-то недоброе в его адрес и ускоряли шаг. Комсомолец ждал условного сигнала. И прождать его, может быть, придется всю ночь. Может, никакого сигнала так и не будет и утро он встретит у этой стенки. А может, прямо сейчас будет дан знак «отбой».
По-всякому бывает в их работе.
Единственное, что знал Комсомолец, – поступило сообщение от надежного оперативного источника, что в таком-то месте примерно с такого-то по такое время будут находиться лидеры львовского отделения ОУН. Их требовалось или взять, или уничтожить. Но лучше бы, конечно, живыми. А с мелкой сошкой, что будет поблизости, разрешено не церемониться. Трудовые будни...
Месяц назад его вызвали в кабинет Деева.
За окном – Литейный проспект. В кабинете – сизая завеса из папиросного дыма. На зеленом сукне стола – пепельница с горой окурков, стопки бланков, кипа газетных вырезок, вскрытые конверты с разломанными сургучными блямбами, исписанные листы бумаги. На одной стене – портрет Сталина, на другой – Дзержинского.
Напротив Комсомольца – комиссар госбезопасности второго ранга Деев. Его новый начальник.
– Хороший оперативный работник, – Деев в такт словам сжимал-разжимал кулак, – обязан уметь пить. Он должен быть способен при необходимости перепить того, кого разрабатывает. Если он не умеет пить, то лучше всего тогда... что?
– Разыгрывать непьющего, – так ответил Комсомолец на внезапный вопрос.
– Правильно. Соображаете. Теперь представьте. В камере сидит, ну допустим, англичанин. И в ком он скорее заподозрит подсадку: в англоговорящем или в том, кто ни бельмеса не знает по-английски, с кем ему приходится объясняться жестами?
– Во втором. Только...
– Так вот, – начальник дослушать счел лишним, – то же можно отнести к хохлу, который на дух не переносит русских. Вы слышали об ОУН?
– Так точно.
– Они нам очень досаждают сейчас на Западной Украине. Как могут, мешают становлению там советской власти. Нечего объяснять, какое стратегическое значение имеет для нас этот район. Он граничит с Германской Польшей. Немецкие шпионы, большинство из которых принадлежат к ОУН, туда просачиваются, как вода в дырявую лоханку. Обстановка там, прямо скажу, чрезвычайно сложная. На местное население опираться трудно. Местное население пока, откровенно скажу, не на нашей стороне. Есть, конечно, сознательные, актив, но мало их пока, мало... Вот почему я рекомендовал в эту группу именно вас.
Деев поднялся из-за стола, направился к окну.
Комсомолец знал, зачем его пригласил к себе Деев, это известно всем со вчерашнего вечера. В Москве создается сводный отряд из оперативных работников со всей страны для борьбы с украинскими националистами на Западной Украине. Значит, его собираются направить в этот отряд от ленинградского НКВД.
– Тут нужен не только хороший оперативник, но и политически грамотный человек, – говорил товарищ комиссар госбезопасности второго ранга, стоя лицом к окну и спиной к кабинету. – К тому же вы работали с людьми, сумеете, значит, объяснить, провести в массы. Как-нибудь так, – Деев крутанул пальцами, – не по шаблону объяснить, чтобы вышло доходчиво. Это там сейчас, может быть, важнее, чем изобличать и задерживать. Впрочем, и задержать вы при случае сможете, уже убедился. Словом, вы должны справиться. Но вы мне скажите, вы сами чувствуете в себе силы заниматься сейчас работой?
Деев обернулся.
Нет, Комсомолец и не думал отказываться. Наоборот, он был рад, что комиссар госбезопасности второго ранга выбрал для этой командировки именно его. Но почему-то, перед тем как сказать «да», он подумал: интересно, а что будет, если он откажется? Как в этом случае изменится его жизнь? Неужели не изменится?
Но он, конечно, согласился. И вот он, Львов...
Спартак вышел из зала не столько из-за того, что потянуло в заведение, которое хоть раз за вечер, а посещать приходится. Это уж так, попутно, заодно. А захотелось ему – стыдно кому признаться, потому и не станет признаваться, а то засмеют, – захотелось проверить, рассеются ли чары. «Может быть, виноват чертов полумрак вкупе с некоторой духотой и двумя бокалами сухого вина, – вот что пришло в голову. – Надо проветриться, а то не ровен час и вовсе голову потеряю».