Возвращение пираньи

– Эх, родимый, – печально сказал Кацуба. – Там, где я бывал, в основном жрут тамалес, зажав их в кулаке, а если что на тебя и капнет, собственным локтем вытирают... Опа! Ну-ка, вон к тем орлам прислушайтесь...

Мазур, притворяясь, будто рассеянно озирает зал, повернулся в ту сторону. Шумная компания из четырех рослых мужиков средних лет, одетых, в общем, элегантно, уже успела опростать с полдюжины бутылок – и один на чистейшем русском рассказывал анекдот про Красную Шапочку и Серого Волка, отнюдь не годившийся для нежных детских ушей.

– ...а это не молоко, – сказала Красная Шапочка и густо-густо покраснела!

Общий хохот. Вопреки классическим книгам и фильмам, у Мазура при виде явных соотечественников в душе вовсе не расцвела пышным цветом ностальгия. Вообще никаких особенных чувств не было. Да и в прошлом, в схожих ситуациях, чувствовал себя примерно так же – ничего, кроме легкого любопытства. Что поделать, не Штирлиц, по двадцать лет за пределами Отечества не сидел, и потому, видимо, не успевал соскучиться по родным осинам...

Гораздо интереснее было другое ощущение – он впервые оказался внутри игровой доски. До сих пор, даже если и пребывал в чужой стране законно, пусть и под чужим именем, в чужом обличье, всегда был выключен из местной жизни. Разве что забредет мимоходом на особо колоритный местный базарчик или посидит в разрешенном кабачке. А теперь он оказался именно внутри, был одним из тех, кто имел полное право тут сидеть, вкушать сложные яства, косясь на сцену, явно предназначавшуюся для каких-то действ.

Это ощущение, разумеется, ничего не меняло ни в его прошлом, ни, надо полагать, в будущем – просто-напросто было новым, чуточку будоражившим...

Внезапно сухой рассыпчатой дробью затрещали кастаньеты в умелых руках невидимых оркестрантов, сцена ярчайше осветилась, и по краю рампы и над эстрадой вспыхнули ряды разноцветных лампочек, заметались лучи прожекторов. Вереницей, лихо выстукивая каблуками чечетку – или как оно здесь называлось, – вылетело с дюжину танцоров. До сих пор Мазур видел такое только в кино – расклешенные брюки с рядами золотых бубенчиков и алыми вставками, коротенькие, выше пупа, камзольчики, красные широкие пояса, надвинутые на глаза жесткие широкополые шляпы.

Моментально умолкли звякавшие вилки и ножи, настала тишина. Под кастаньеты и стук бубнов показалась пара солистов – кавалер в том же тореадорско-киношном наряде и классическая Кармен: широченная пестрая юбка с воланами, белая кофточка с пышными рукавами, волна пышных черных волос...

Только когда они начали танцевать – прищелкиванье кастаньет, четкий стук каблуков, юбка вьется волнами, – до Мазура дошло, что мужчин на сцене нет ни одного, все поголовно – девушки в мужской одежде.

Очень скоро последовал сюрприз номер два – танцовщицы синхронно и ловко освобождались сначала от шляп, потом от поясов, камзольчиков, блузок... Таким образом, что характер действа выяснился через пару минут. Дольше всех сохраняла целомудрие Кармен, но вот и она, сопровождаемая бесконечной трескотней кастаньет, в лихом кружении волчком оставила конец юбки в руках партнерши, оказалась лишь в золотых туфельках и короткой развевавшейся блузке, очаровательно и невинно улыбаясь, прошлась в танце вдоль края рампы.

– Это что, бордель? – спросил тихонько Мазур.

– Да ты что, – фыркнул Франсуа. – Это не бордель. Это дорогой, закрытый, респектабельный и эксклюзивный бордель... Что делать, где-нибудь в консерватории наша теплая компания смотрелась бы не в пример подозрительнее, особенно если бы мы вздумали после концерта всем гамузом набиваться в гримуборную главной скрипачки...

На сцене в зажигательном танце кружили уже совершенно голенькие наяды, дриады и прочие сильфиды, декорированные лишь золотыми туфельками да бижутерией с крупными камнями, вполне возможно, и настоящими. «Мушкетеры» захлопали вместе с залом, во всю глотку изливавшим эмоции.

Потом обнаженные феи вереницей покинули сцену, и там тут же засуетились три девушки, ничуть не выпадавшие из общего стиля, – прикрытые лишь в самых интересных не только для секс-маньяка местах позолоченными ракушками скупых размеров. Судя по причиндалам, которыми они ловко уставляли сцену, вторым номером должен был выступить фокусник. Музыканты давно умолкли, и в зале стоял легонький гомон.

– Кирилл! А я все глаза проглядел, думаю, ты это аль не ты, потом подумал, что все-таки ты! Какими судьбами, оглоед?

Мазур оторопело поднял голову. Над ним с широкой пьяной улыбкой возвышался один из соотечественников, давешний рассказчик позоривших светлый образ Красной Шапочки анекдотов. Краем глаза Мазур видел, как подобрался Кацуба, как Франсуа нахмурил лоб, пытаясь принять решение...

– Каперанг, ты что? – уже с некоторой обидой тянул поддавший. – Ну ты что? Кирилл! Мазур! Не узнаешь? Девяносто пятый, я год имею в виду! Дальний Восток, «Бе-20», это ж я вас вез на острова, мареманов! Ну? Майор Адаскин, морская авиация славного ТОФа! Крабов ловили, помнишь? Ты что, тоже здешним технику перегоняешь?

Теперь Мазур вспомнил – конечно же, Дальний Восток, «Бе-20», реактивная летающая лодка, этот болван в форме морской авиации, крабы, коньяк, как ни намекал этот Костя насчет баб-с, Мазур не оскоромился, он же тогда с Ольгой жил всего-то третий месяц. Матери твоей черт, и ведь они тогда прилетели не на задание, на рутинную тренировку, вот и не было надлежащих мер секретности... Но встреча, а?

– Только по-английски, – бросил Кацуба. – Ты его не знаешь!

– Извините, – сказал Мазур по-английски, пребывая в неописуемых чувствах. – Вы, должно быть, ошиблись, и я вас не понимаю...

Франсуа, полуотвернувшись, делал кому-то скупые жесты.

– Ты что такое лопочешь? – удивился бравый летун, явно не владевший английским в должной степени. – Кирилл, кончай ваньку валять, я тебя моментально срисовал с профиля и фаса, не каждый день таких встречал, мне потом про тебя такое порассказали... Ты чего?

– Я вас не понимаю, – сказал Мазур, добросовестно пытаясь надеть маску ледяной холодности.

– Какой там «андестенд»? Мазур, ты чего, особо секретный? Ну тогда – тс-с! – Он приложил палец к губам и зашипел на весь зал: – В таком случае – салфет вашей милости, красота вашей чести... Пардон, обознались! Мы не темные, кое-чего понимам-с!

К нему мрачно приблизились со спины двое верзил в нарядах гаучо, но летчик уже отходил, с пьяными ужимками разводя руками и раскланиваясь, твердя:

– Пардон, ошибся! Пардон, обознался! И вовсе это не Мазур!

– Пошли отсюда, – решительно сказал Франсуа. – Время. Послал же черт...

Он вышел первым, свернул налево, там за высокой пальмой в майоликовой кадке оказалась неприметная дверь. Все трое гуськом поднялись по узкой винтовой лестнице, остановились перед черной дверью, покрытой узорами из золотистых гвоздиков, на вид чертовски тяжелой. Но, когда Франсуа постучал, распахнулась она легко – очередная декорация...

За дверью обнаружилась Кармен, наряженная на сей раз под испанскую крестьяночку. Мазур видел в сувенирных лавках таких кукол: белый корсажик с пышными рукавами и низким вырезом, алая короткая юбка колокольчиком, синие воланы, белые гетры, в волосах огромный блескучий гребень.

– Прошу, сеньоры, – сказала она на хорошем английском, ничуть не удивившись. – Вы вовремя, дон Херонимо только что прибыл... – и послала Мазуру лукавую улыбку: – Как вам у нас понравилось?

– Великолепно, – светски улыбнулся он.

– Прошу, проходите...

Шагая за ним следом, Кацуба прошептал на языке родных осин:

– Ну разумеется, все улыбки и ужимки вновь достаются бравым водоплавающим...

Это была просто-напросто небольшая уютная квартирка без малейшего намека на обитель высокооплачиваемого греха. Разве что присутствовала в небольших дозах местная экзотика в виде оскалившихся индейских идолов, парочки старинных мушкетов и ковров в ярчайших, зигзагообразных узорах, но это было совсем другое дело.