Стервятник

– Давай поговорим о деле, – сказал он сухо.

– Родик, ты растешь на глазах…

– Давай поговорим о деле.

– Ро-одик… Дай ты возможность много выстрадавшей женщине хоть на миг почувствовать себя совершенно раскованной и веселой! Мне через два часа предстоит тащиться на роскошнейшие похороны, если бы ты знал, сколько там будет вульгарнейшей пышности и натужной скорби… Ну, не столь уж натужной – многие из тех, кто будет провожать мое сокровище в последний путь, станут поневоле примерять на себя столь же унылый финал… И под ложечкой будет посасывать довольно мерзко… Бог ты мой, как надоело все, и какой прекрасной теперь видится нищая студенческая юность… Выпьем?

– Я за рулем.

– Ладно, тогда и я не буду. Давай о деле… – Она достала из сумочки пухлую пачку серо-зеленых бумажек, перетянутую черной резинкой. – Держи.

– Здесь все? – солидно спросил он, взвесив пачку в руке.

– Пока пять тысяч. Родик, я понимаю, что невероятно перед тобой виновата… – Она подняла узкую ладонь, предупреждая его то ли удивленную, то ли сердитую реплику, так и не сорвавшуюся с губ. – Но это все, что удалось наскрести по сусекам.

Не скрывая раздражения, он демонстративно снял резинку, поворошил купюры с бородатым Грантом.

– Неужели опасаешься «куклы»? – Ирина обиженно надула губы, и в ее голосе Родиону почудилась нотка презрения.

– Да нет, смотрю просто. Мы же договаривались… Ирина подняла глаза, потемневшие на миг:

– Родик, не надо на меня давить…

В голосе явственно прорезался металл. Пожалуй, именно так могла держаться вышеупомянутая императрица, когда сделавший свое дело убийца потребовал бы вместо оговоренной платы пожаловать ему еще и патент на чин фельдмаршала. У Родиона в голове промелькнула фразочка из Дюма: «Только Елизавета Английская и Екатерина Великая умели быть для своих фаворитов и государынями, и любовницами». Из бархатных перчаток вдруг выскочили, прорвав тонкую ткань, острые коготки…

Он не смутился и не поддался ее превосходству – но понял, что Ирина тверже, чем ему раньше казалось. Впрочем, мягкая домашняя кошечка не смогла бы хладнокровно нанять киллера и держаться сейчас столь непринужденно…

– Я на тебя ничуть не давлю, – сказал он, как можно небрежнее пряча доллары во внутренний карман. – Но полагался всецело на честное купеческое слово…

Ирина лукаво усмехнулась:

– Родик, демагогии ради можно напомнить, что конкретных сроков я не называла, верно? Милый, я вовсе не собираюсь тебя, как выражаются юнцы, прокидывать. Что обещала, то и заплачу. До последнего президентика. Но ты, как человек серьезный, должен понимать ситуацию. В шкатулках, ящиках стола и карманах пиджаков оказалось гораздо меньше, чем рассчитывала. Снять сейчас со счета такие деньги буквально после убийства означает дать пищу… ну, не для прямых обвинений, для ненужных пересудов. Иногда пересуды оказываются сильнее обвинений… Причем, извини за цинизм, твое положение, если у тебя найдут в кармане полсотни тысяч баксов, будет гораздо хуже моего. Мне не придется объясняться, а вот тебе…

– Это намек? – угрюмо спросил он.

– Бог с тобой, Родик! Ты сегодня просто несносный. Трудный день?

– Говорю же, поверил в честное купеческое слово…

– Которое никто и не собирается нарушать. Я только хочу, чтобы ты вошел в мое положение… – Она ослепительно улыбнулась. – Родик, я была с тобой в чем-то неискренней?

– Нет, – вынужден был он сказать.

– Я в тебя вселяла какие-то надежды? Обещала нечто вовсе уж невероятное? Наконец, позволь тебе напомнить, ты первый об этом заговорил, и никак нельзя сказать, будто тебя сбила с пути истинного инфернальная дива… Ведь правда?

– Я тебя и не обвиняю ни в чем. – Он никак не мог прогнать зудящее раздражение, чувствовал себя словно бы обворованным. – Просто думал, что сегодня…

– Потерпи, – сказала она серьезно, глаза вновь стали чистыми, как ясное весеннее небо. – Все оказалось чуточку труднее, но это не смертельно. Через пару недель обязательно найду способ снять нужную сумму, не привлекая внимания.

– Через пару недель я уеду из города. Навсегда.

– Значит, постараюсь управиться раньше. Иди сюда. – Она похлопала по обширной кровати узкой ладонью, казавшейся какой-то иной без всегдашнего брильянтового сверкания. – Как я ни храбрюсь, мне, между прочим, холодно и одиноко. Тебе не понять – ты мужик. Какой бы спившейся скотиной дражайший ни был, все же прожили вместе немало лет, а «вдова» – слово всегда печальное, без поправки на обстоятельства…

Родион присел рядом, утонув в ненавязчиво-нежном облаке ее горьковатых духов. Осторожно обнял обнаженные плечи. Она и в самом деле казалась угнетенной нешуточными переживаниями, и сердце у него помаленьку отмякло. Ее колдовское обаяние было сильнее, чем представлялось.

– Я бы тебе предложила одну глупость, – сказала она тихо. – Но ведь не согласишься?

– Принцем-консортом? – усмехнулся он. – Нет уж…

Ирина отрешенно положила его ладонь себе на грудь, скрытую лишь тончайшим бархатом, полузакрыла глаза:

– Я наклонюсь над краем бездны, и вдруг пойму, сломясь в тоске… – Ее голос звучал невероятно устало. Не освобождаясь из объятий Родиона, она стала медленно откидываться назад, и он поневоле опускался вместе с ней. – Там было еще что-то, не помню, вот досада. Люби меня светло… Что-то то ли гасло, то ли взошло… – и открыла глаза, отсвечивающие легким безумием. – Вот и люби меня – такую…

Поддаваясь страсти, он так и не понял, был ли в ее словах двойной смысл.

Глава двадцать шестая

Топор дровосека

Автобусная остановка, где он чинно сидел на лавочке, была невероятно современной: элегантно-изящная коробочка из прозрачного прочного пластика, покрытого цветными рекламами шантарских банков и фирм. Такие павильончики вошли в моду недавно – настолько, что шпана еще не завела привычки их вандальски раскурочивать.

Правда, данный павильончик от юных вандалов был защищен надежно – грозной аурой правоохранительных органов. Чуть левее, по ту сторону неширокой улочки, располагался райотдел милиции, и соседство это на противозаконные подвиги вдохновить не могло.

За спиной у него безмятежно посверкивал многочисленными окнами институт искусств, уродливое здание времен позднего сталинизма, до сих пор украшенное бронзовым барельефом оседлавшей земной шар советской работницы, смахивающей то ли на распатланную вакханку, то ли на опрометью вылетевшую из гроба вампирицу Создание это эстетические чувства оскорбляло несказанно – но, как краем уха слышал Родион, не снимали его из уважения к создателю, заслуженному мэтру Бугурщукурову, каковой здравствовал до сих пор, громогласно отрекся и от пережитков сталинизма в сознании, и от партийного билета, а ныне ваял скульптурную группу «Классик Мустафьев, передающий президенту народные чаяния» (те, кто видел эскизы, говорили, что зрелище еще похлеще советской работницы).

Впрочем, вечерняя жизнь возле института кипела самая современная, симпатичных студенточек в темпе подхватывали разноцветные иномарки, а «синие чулки», чужие на этом празднике жизни, гуртовались на автобусной остановке.

В точности напротив, зажатое меж зелеными железными воротами, ведущими во двор райотдела, и кирпичной пятиэтажкой времен критики всеобщей кукурузизации, помещалось здание, которое Родион и собирался навестить: поделенный меж офисами нескольких фирм симпатичный небоскребчик, облицованная гранитом сталинская семиэтажка, где вот уже второй час Лика вкушала греховные радости.

Спешить не было нужды – вдобавок он только что купил свежий номер «Завтрашней газеты», и на первой же странице обнаружил известия о незадачливом криминальных дел мастере Олеге Кирееве. Терпения не хватило, и он, усевшись на скамейку, пробежал страницу глазами, потом перечитал уже не спеша, со смаком. Как и следовало ожидать, летальный исход пострадавшему не угрожал, от заряда дроби, выпущенного в задницу, умирают редко. Зато шум поднялся до небес – коллеги вынужденного лежать на пузе репортера изощряли умы, пытаясь выдумать версию позавлекательнее, но особенной фантазией похвастать не могли, как один ухватившись за гипотезу, по которой бесстрашный журналист чересчур глубоко вник в загадочные криминальные сложности «теневой стороны» града Шантарска, за что и был обстрелян недремлющей мафией. Расхождения имелись лишь в фигурах возможных кандидатов на роль заказчика – перечислялись совершенно незнакомые Родиону клички, ссылки то на махинации вокруг платинового прииска на речке Беде, то на историю с вагоном японских компьютеров, самостоятельно укатившимся куда-то с товарного двора. Ни один из борзописцев даже на шажок не приблизился к истинной подоплеке. Родион, сколько ни ломал голову, так и не понял, печалиться ему или радоваться, что нежданно-негаданно оказался творцом очередного «идеального преступления». Его, правда, торжественно обещали изловить и начальник областного УВД Трофимов, и начальник городского УВД генерал Дронов, а также некие подполковник Воловиков и майор Шевчук из уголовного розыска, прокурор города, чин из ФСБ, чин из департамента общественной безопасности и еще парочка грозных дяденек. Все вышеперечисленные при большом стечении журналистов заверяли, что следствие успешно продвигается вперед, в распоряжении сыскарей уже имеются многочисленные наработки и определенные подвижки, равно как и следы, а посему поганый киллер будет обезврежен в самом скором времени. Прочитав все это с чувством глубокого удовлетворения, носившим некоторые черты оргазма, Родион вспомнил Марка Твена, гениально подметившего касаемо напавшего на след сыщика: след, увы, не повесишь за убийство…