Стервятник

Рядом, на полочке, светился ночник – букет освещенных изнутри пластиковых перьев. В прихожей явственно похрапывал малолетний бультерьер Макс – страшный засоня, как выяснилось. Родион уже успел отойти душою от скандала и всего сопутствовавшего, навалилась покойная и приятная усталость – была своя пикантность в том, что Лика так и не сумела втоптать его в грязь, как ни пыталась, хотела унизить, а оказалось, прямо-таки отправила в постель к сестре… Интересно, что она сейчас думает и что делает? Спит, скорее всего, не дождешься от нее терзаний…

– А ты почему во Вроцлаве притворился, будто не понял, к чему я тебя склоняю? – вдруг спросила Маришка.

– Тогда ты маленькая была, – сказал Родион.

– Ох уж…

– Я человек старого закала, – усмехнулся он.

– Ага, а что это за блондинку Лика поминала, человек старого закала?

– Ну, это мои дела, – сказал он, не особенно и смутившись. – Или начинаются сцены ревности?

– Да ну, какие сцены, интересно просто… Я-то вижу, ты не такой тюфяк, каким она тебя считает…

– Я загадочный, – согласился он, рассмеявшись. – Ты поняла, а вот она не поняла…

– Я тебя, между прочим, лучше понимаю, чем ты думаешь, – заявила Маришка многозначительным тоном.

Он усмехнулся во весь рот, полуотвернувшись, – девочка хотела замуж и шла к цели на всех парусах…

– Слушай, – сказал он с интересом. – А не есть ли я случайно твоя детская любовь? Так приятно было бы для самолюбия, сроду ничьей детской любовью не был…

– Да нет, – сказала она серьезно. – Когда вы с ней женились, я с одним шестиклассником гуляла, чисто платонически была влюблена… Тут, наверно, получился сплошной синдром младшего ребенка. Я какую-то книжку про это читала, сплошная психология, автор импортный… В общем, младший всегда завидует старшему и хочет иметь все то же самое. Ты знаешь, и правда. Я стою голенастым цыпленком, ни бюста еще, ни фигуры, а она – в пышной фате, госпожа новобрачная, парень ей достался – отпад. Машина, квартира, вы с ней студенты оба, а меня кавалеры на великах катают купаться…

– Это у тебя уже столь женские мысли были в двенадцать-то лет? – фыркнул он.

– Ну, вряд ли, я, скорее всего, потом все это продумала и проанализировала… А тогда просто завидовала, побыстрее повзрослеть хотелось.

– И повзрослела… – сказал Родион, нахально распространяя руки. – И ты знаешь, стоило взрослеть…

Она какое-то время лежала молча, покоряясь и учащенно дыша, потом вдруг, легонько отстранив его руку, выпалила:

– А она тебе с размахом изменяет, знаешь?

– Предполагаю, – после короткого молчания сказал Родион.

Не рассказывать же ей про фешенебельное заведение и чертова доктора?

– А я вот не предполагаю, а знаю. Хочешь, покажу что-то?

– Ну, давай…

Она вскочила, быстренько запахнувшись в халатик, – в отличие от Лики, стеснялась расхаживать обнаженной перед лежащим в ее постели мужиком, прошлепала босыми пятками к серванту, повозилась там и вернулась с большой фотографией.

Родион всмотрелся – и не испытал особого потрясения, куда там после камерного видеопросмотра… Скорее уж ощутил удовлетворение охотника, узревшего на мокрой земле четкий след…

Интерьер был Родиону совершенно незнакомым – уголок комнаты, оклеенной пестренькими обоями, больше похожей на обычную квартиру, чем на какой-нибудь офис, красивый мини-диван, обитый вишневой тканью.

И обнаженная пара на этом самом диване – сидят в спокойной, непринужденной позе, обнявшись и держа на лицах легкие улыбки довольных жизнью и друг другом людей. Лика – и тот тип, что был с ней в усачевском заведении. Родион его моментально опознал, совсем нетрудно было…

– Помнишь, у меня был день рождения? – сказала Маришка. – Она тогда здорово поддала, вот и почирикали две сестрички за жизнь крайне откровенно. Ты уснул, набравшись, а мы на кухне шампанское доканчивали, она определенно жалела потом, что распустила язычок, жуткие клятвы с меня брала, я и молчала старательно целых полгода – а теперь вот не выдержала. Фотку то ли она забыла, то ли я сперла, уж и не помню сейчас, обе были хороши. Она и не хватилась потом, там штук десять было – да и я ее только через два дня нашла под книгой…

– А это что за хрен? – спросил Родион грубо. – Говорила она?

– С ее фирмы, тоже какая-то шишка ее полета.

Родион замолчал, разглядывая фотографию в тусклом сиянии ночника. Фыркнул сердито – представил, насколько безобидно она выглядит на фоне иных запечатленных изысков…

– Только ты меня не закладывай… – с неподдельным беспокойством сказала Маришка – молоденькая фермерша, боровшаяся за свое счастье чисто крестьянскими методами…

– Могила, – сказал Родион серьезно.

Наконец-то он понял, что вывело его из себя: не цветной снимок в стиле «ню», а поэтическое содержание, если можно так выразиться, мать его за ногу…

Самое удручающее – в этой фотографии не было ни капли вульгарного, порочного, похабного. Даже здоровой эротикой не пахло, пожалуй. И не имело значения, что оба сидят обнаженными, – лица и позы столь безмятежны, естественны, чисты, что любой, самый предвзятый наблюдатель узрит непременно влюбленную пару. Людей, связанных настоящим чувством. У Родиона хватило беспристрастности это понять.

Это-то и бесило неимоверно – не то, что Лика валялась под чужим мужиком, не то, что они устраивали раскованные сексуальные забавы, даже не то, что некий посторонний предмет побывал в ее губках – а то, что она, сучка, была в этого скота влюблена. И сама была для него чем-то большим, нежели обыкновенная любовница, с которой хорошо потрахаться на уютной безопасной хате…

Просматривая видеозапись, он злился, и не более того. Зато теперь чувствовал себя обворованным. Ограбленным. Неимоверно униженным чужой любовью, обращенной на принадлежащее ему, – любовью, не оставшейся безответной…

– Слушай… – неуверенно протянула Маришка.

– Я спокоен, – сказал он сквозь зубы. – И даже весел…

– Правда? – с сомнением спросила Маришка. – А лицо у тебя злое…

– Ну, а что же ты хочешь? – хмыкнул Родион, поймав ее за край халатика и усадив рядом с собой. – Чтобы я с каменным лицом встречал такие новости? Как-никак законная супруга… А что она вообще говорила?

Маришка замялась. Родион опрокинул ее на кровать и принялся щекотать. Она вырывалась, отчаянно повизгивая, шлепала его по рукам, но освободиться не могла.

– Защекочу ведь, – сказал он весело, и в самом деле не мучаясь уже нисколечко. – А то и хуже – халат сниму и голенькой по комнате пущу…

– Родька…

– Колись, несчастная…

– Ну, что… Говорила, завелся друг, и давненько. Настоящий мужик, мол, не то что некоторые, и на ногах-то он уверенно стоит, и по жизни идет уверенной походкой бульдозера на дизельном топливе…

– Разводиться со мной не собиралась, часом?

– Вот это нет, – серьезно сказала Маришка. – У него, изволите ли видеть, двое очаровательных карапузиков, и они ухода папочки не перенесут. Похоже, правда. Лика говорила, ужасно мучаются они оба, и жаждут соединить судьбы, и карапузиков не хотят сиротить…

– Как-кое благородство души… – процедил Родион сквозь зубы. – Мариш, а ведь не любишь ты сестренку, нет?

– Как тебе сказать… – вздохнула Маришка, сбросила халатик и нырнула под простыню, тесно прижалась к нему. – Есть у нее одно поганое качество – вечно стремится над окружающими властвовать, как царица – пажами… Если бы не это…

– В точку, умница ты моя… – задумчиво кивнул он.

…То ли он совершенно притерпелся к вольной и наглой разбойничьей жизни, то ли немного зачерствел душою – как бы там ни было, не испытывал ни малейшего волнения, только пронизывавший тело, подобно кровеносной системе, спокойный азарт, казавшийся теперь столь же неотъемлемой принадлежностью тела, как кровеносная система. Даже обидно было чуточку за собственное спокойствие.

По Соне тоже незаметно было, чтобы ее терзало беспокойство: сидела, время от времени старательно заправляя под воротник пятнистого комбинезона туго заплетенную косу. Курила лишь самую чуточку чаще обычного, да глаза лихорадочно поблескивали. Собранная и малость циничная боевая подруга Клайда, способная на все ради беспечального будущего, прошу любить и жаловать…