Рыцарь из ниоткуда

«А почему бы и нет? – подумал вдруг Сварог. – Почему бы и не стать генералом доисторической конницы? Как бы там ни обстояло, хуже не будет. Это главное. Хуже не будет. Понижают в должности здесь наверняка просто – булавой по темечку. Зато и не превращают в дерьмо собачье в огромных кабинетах, не заставляют строить социализм на другом конце света, бегать за водкой для столичного генерала и нежно поддерживать его превосходительство за локоток, пока оно блюет с крыльца. Деньги здесь не деревянные, а золотые, а подлецов можно вешать, если найдется поблизости дерево. И все такое прочее. Но самое, Самое главное – здесь попросту режут и жгут, не подводя под все это идейную базу…

Вот только – воздух… «Мы обрушились с неба, как ангелы, и опускались, как одуванчики». Все правильно, и некоторых из наших в самом деле кончали еще в воздухе (отчего оставшиеся в живых им порой завидовали), но все равно непосвященному не понять, что такое для десантника, отнюдь еще не старого, провести остаток дней своих прикованным к земле. К тому же…» Сварог чутко прислушался. Где-то над самым ухом явственно слышалось далекое ворчание моторов, гудение дрянных, советской работы, водопроводных труб, орал магнитофон, под гром оркестра с божественной хрипотцой надрывалась Эдит Пиаф:

Звуки его квартиры прорывались сквозь Необычное.

И Сварог понял, что не сможет. Он не в состоянии был уйти от прежней жизни, хоть и похожей на фантасмагорию, от ее идиотизма и надежд.

От неба. Высокие слова отчего-то чаще приходят на ум, когда стоишь голый на берегу. Шум утраченного было мира становился все навязчивее, громче, явственнее, и не потому ли лохматый старикашка, на котором амулетов больше было, чем одежды, ошарашено заметавшись, вдруг побежал к массивной трехногой курильнице, чадно дымившей неподалеку?!

Сварог кинулся к недалекому берегу, заметив краешком глаза, что всадники рванули галопом ему наперерез, и отметив краешком сознания, что они непременно опоздают. Он сам не знал, почему поступает именно так, – его словно бы вела чужая непонятная убежденность, опытная воля. Плащ полетел в сторону.

Всадники должны были опоздать. Они никак не поспевали. Но…

Как тогда, когда вынырнул в этой реке, в которую стремился вновь погрузиться, он услышал за спиной свист, вмешавшийся в перестук копыт и гиканье. «Арканы, так их! – зажегся в мозгу красный сигнал тревоги. – Наново могут спеленать – хорошо ведь бросают, черти. Ну, еще посмотрим».

До воды оставалось всего ничего, какой-то десяток метров, но времени, которое потребуется на их преодоление, вполне достаточно, чтобы уже раскручиваемые над головами воинов Нохора петли настигли его на этой финишной прямой. И тогда Сварог резко и, конечно, неожиданно для преследователей поменял направление бега. Он рванул вдоль берега к притулившимся у реки кустам. Нырнул в ракитовые заросли. И тут же услыхал, как вслед за ним в переплетение листьев и веток врезалось еще что-то. Теперь пускай ловят сучки!

Знакомая работа: за тобой гонятся, ты спасаешь шкуру. В этом-то он кое-что смыслит. Правда, удирать голышом от одетых и вооруженных ему вроде не доводилось, но надо же когда-то попробовать. Хотя продираться в чем мать родила сквозь кустарник, пускай и не такой густой, пускай и не колючий, – развлеченьице никакое. Особенно беспокоит сохранность библейского места, и ведь не будешь же его прикрывать руками – темп потеряешь.

Он вывалился из зарослей. Если слева и справа кусты подступали прямо к воде, то в том месте, где он выбрался – или ракиты не добрались еще, или река здесь отшатнулась от них, – но между зеленой стенкой и потоком оставалась еще полоска песка шириной шагов в пять. Пустяк. Но боковое зрение поймало движение слева. Он повернул голову и увидел, как на песчаную полянку из-за кустов и одновременно из реки выскакивает по колени мокрый один из воинов Нохора.

Этот из догадливых. Вовремя смекнул, что задумал беглец, но главное – вовремя покинул седло и сообразил обогнуть кусты по воде. Грамотно выполненный перехват. И ведь перехватывает, собака. Ну ничего, прорываться с боем тоже не внове, обучены и в теории, и на практике. Лишь бы до прибытия всей сотни успеть управиться.

Сварог побежал. И бежал он, нагой и безоружный, прямо на воина в чешуйчатой броне, желтом плаще, остроконечном шлеме с лисьими хвостами и с саблей в кожаной петле на боку, за которую тот не спешил хвататься. Ну, ясно, брать-то нужно только живым. «А вот кнут и аркан, милый друг, ты напрасно не прихватил с собой. Впрочем, я смотрю, ты и не сомневаешься в своем успехе», – успел подумать Сварог, прежде чем прыгнул.

Недавний всадник, кряжистый, с безжалостным и бесстрашным взглядом, видя, что зверь сам бежит на ловца, остановился и ждал, ударяя кулаками в кожаных рукавицах, обшитых медными бляхами, друг о друга. Он усмехался в бороду алебастрового цвета. Вот туда-то, под бороду, под эту улыбочку, в кадык, и нанес взлетевший над песком Сварог поставленный на «отлично» еще в училище удар пяткой.

Да, восточные единоборства тут, пожалуй что, не изобрели. К такому повороту ратник Нохора был ну никак не готов. И потому свалился, как подрубленный. Не успев выставить защиту, вообще как-то среагировать, даже не успев сменить улыбочку на что-нибудь еще, более подходящее поражению в поединке.

Путь к реке, до которой оставалось полтора шага, Сварог для себя расчистил. В голове у него мелькнула озорная мысль: если его сейчас перенесет обратно в его мир, то не попробовать ли захватить отсюда какой-нибудь сувенир. Скажем, эти рукавицы всадника. Свой трофей он честно заслужил. Там, у себя, подарит археологине Свете, она тоже вроде заслужила от него хороший презент, а двухтысячелетней давности рукавицы должны принести археологу такое же счастье, какое испытывает дама полусвета от бриллиантового колье, поднесенного любовником.

Так бы Сварог, может, и поступил. Но – не дали.

Маршрутом первого воина уже выбирались на песчаную полянку другие. Позади слышался треск ломаемых сучьев – к нему продирались, и его же собственным маршрутом. Пора, и срочно пора.

Сварог прыгнул. В воду он вошел косо, шумно. Целеустремленно и тупо, словно торпеда, пошел на глубину. Сильными гребками разметывая воду, рвался неизвестно куда, плыл словно бы уже не в воде, а в густом синем тумане, липнущем к телу. Потерял всякую ориентацию, не соображал уже, где он и двигается ли вообще. Разноцветные круги перед глазами превратились в плывущий навстречу бледный свет. Удушье стиснуло грудь, Сварог открыл рот, но не почувствовал хлынувшей в горло воды, совсем ничего не почувствовал, ни воды, ни воздуха, и это оказалось самым страшным. Он дернулся всем телом к свету.

И взмыл из родной ванны, расплескивая воду на пол. В горячке выскочил, перевернув магнитофон, дернул хлипкую задвижку, вывалился в комнату, запаленный, голый и мокрый.

Родная жена, изучавшая в кресле не особенно старый номер «Плейбоя», посмотрела поверх цветной красотки в строгом деловом костюме, но с провокационным вырезом до пупа; хмыкнула, спросила с надеждой:

– Ну что, крыша едет? Зуеву звонить? В трезвой полосе сейчас ваш Зуев, отходняк обеспечит… Вон там, под столом, есть кто-нибудь? Черти, скажем, или душманы?

Сварог, опамятовавшись, ответил ей простыми русскими словами (правда, по слухам, происшедшими от китайцев) – в том смысле, что под столом нет никого, а в кресле сидит… и… Жена, видя, что с ним все в порядке, разочарованно вздохнула и заслонилась замусоленным прапорами журналом. Сварог вернулся в ванную, быстренько обтерся, наскоро подтер воду и убрался в комнату смотреть телевизор, а точнее – быть на глазах у этой стервы, что исключало новые неприятности в виде удаленного на два тысячелетия, но оказавшегося таким близким вербовочного пункта. Странно… Считалось, что две тысячи лет назад стремян еще не было, не изобрели. Выходит, были, раз Сварог сам их видел, – они и сейчас еще позвякивали в ушах, как ни орал телевизор.