Рыцарь из ниоткуда

– Нет, – сказал Сварог. – Я – майор Сварог. Нас в вертолете…

Что-то странное и неладное случилось с глазами. В той точке, куда он в данный момент смотрел, все виделось резким и отчетливым, но боковое зрение отмечало, что все, оказавшееся не в фокусе, зыбко колышется, расплывается…

И еще он совершенно точно помнил – не было никакого вертолета. Он с полгода не садился в вертолет. Да что же это с глазами такое? Там, куда переводишь взгляд, все вновь становится четким, стабильным, но захваченное краешком глаза лицо врача, такое ласковое, такое участливое, напряженно внимательное, словно подергивается пеленой раскаленного воздуха, дергается, гримасничает, нос стекает к подбородку, уши оплывают, проваливаются внутрь…

Он моргнул, присмотрелся к сирени. От нее совсем не пахло сиренью.

– Ну же, – торопил доктор. – Значит, в вертолете вас было… Вы майор Сварог… дальше! – В голосе у него промелькнуло что-то визгливое, скрипучее.

– Не было никакого вертолета, – сказал Сварог.

– Был, – мягко сказал врач. – Он упал. Вы хорошо помните, кто вы? Назовите себя!

– Вы не знаете, кто я? – спросил Сварог.

– Знаю. Скажите сами. Ваше полное имя.

– Не было никакого вертолета! – сказал Сварог. – Слышите?

Он приподнялся на постели, вскочил рывком, сгреб за халат этого лучезарно доброго врача с заботливыми усталыми глазами. Врач остался неподвижен, как манекен, а Сварог ощутил, что его рука вместо накрахмаленного белейшего халата намертво ухватила что-то жесткошерстное, мохнатое, горячее, живое, – и оно испуганно рванулось, так, что Сварога дернуло следом, он врезался головой в грудь застывшего на стуле врача. И голова прошла насквозь, Сварог свалился с постели, кудрявая шерсть выскользнула из руки, он барахтался на чем-то твердом и холодном, не мог вскочить, как ни пытался. Звуки, цвета, запахи, осязаемость предметов вместе со всеми предметами – вообще все, кроме самого Сварога, вдруг полетело, теряя формы, переплетаясь и сливаясь друг с другом, понеслось куда-то вверх. Словно, сдернув, утаскивали гигантское одеяло с картинками. Человека оставили наедине с чернотой, непроницаемой настолько, что она казалась вещественной и плотной до того, что хотелось резать ее, как пирог.

Это более всего походило на ощущение, какое испытываешь на морском берегу, лежа на линии прибоя, когда одна волна, обдав тебя мощью принесенной воды, отступила, но ты знаешь: сейчас накроет волна вторая, и ты сжимаешься, готовясь принять ее на себя. Сварог знал: то, что отхлынуло, вернется вот-вот, чтобы обрушиться на него новой мощью.

Не заставив себя ждать, это пришло. Дождем из мерцающих частиц, молниеносно сложившихся в новые декорации.

Дождь своей световой внезапностью в кромешной тьме ненадолго ослепил Сварога. Он прикрыл глаза ладонью, а когда отвел ее, его уже ждали. По ту сторону решетки. А по эту находился только Сварог, и за спиной у него мрак. Влево, вправо и вверх решетка уходила тоже во мрак, скрываясь в нем, как в черном тумане.

Со стороны перекрещивающихся, с палец толщиной и почему-то ржавых прутьев, в двух человеческих шагах от них скалилось существо. Довольно взвизгнувшее, когда встретилось взглядом с человеком. Нет, на этот раз его не пытались напугать. Они приготовили совсем другое.

В лапах существа дрожала белая от испуга девочка. Обыкновенная земная девочка, лет десяти, с косичками, с горошками на платье, с голубыми глазенками, огромными от страха и влажными от слез. Существо приставило к горлу девочки мясницкий нож, грязный от несмытой крови, с покрывавшими клинок бурыми оспинами ржавчины.

Сварог понял: сейчас начнется торг. И торг начался.

– Назовись. Или она умрет. – Оно говорило, и слюни стекали по подбородку на темно-синюю хламиду, на кожаный фартук. – Девочка из твоего мира. Взятая оттуда из-за тебя, по твоей вине. Она не вернется к маме.

Существо провело туда-сюда, как при бритье, ножом по шее девочки.

Игрун, мать его. Ведь блеф, провалиться мне еще глубже, чистый блеф, полное фуфло, уж больно все театрально, вычурно мелодраматически. Печенками понимаю, готов биться об заклад на что угодно – они просто берут дешево на понт, но… Все ломается об это «но».

Но вдруг девочка настоящая? Один шанс из сотни, но вдруг… Дешевку проворачивают, а ведь расчет ими сделан верно. Ведь могу сломаться на жалости.

– Я ее буду резать медленно. Постепенно превращу хорошенькую девочку в изрубленный кусок мяса. На твоих глазах. Ты можешь спасти ее. Назови имя! – знай старалось существо.

«Вокруг бушевал огонь, кожу жгло, а нательный крестик холодил ее, не подвластный адскому пламени», – вот именно в таком виде вдруг пронеслось в голове чьим-то тихим шепотом. Кто-то напомнил ему недавние ощущения.

Сварог уловил подсказку. Через голову, но быстро он снял нательный крестик и прыгнул на решетку. Вцепившись одной рукой в прутья, он выбросил другую вперед, на ту сторону, к существу. Крохотное распятие пролетело столько, сколько позволила длина спрямившейся ниточной петли. Отпустить нить, бросить крестик и разорвать между ним и собой связь Сварог не решился. Но распятие коснулось существа, чиркнуло по кожаному мясницкому фартуку, в который для пущего эффекта вырядилось это пугало. И нитки хватило.

Существо взревело, будто из него вынимали душу, которой у него, наверное, и не было. И выпустило из лап девочку. Собственно, девочка уже перестала существовать. В платьице в горошек путалось, сучило мохнатыми лапками нечто паукообразное. С синими бантиками на рожках и в коричневых советских босоножках…

Тяжелая тьма обрушилась сверху под зазвучавший со всех сторон вой, посвист, визг.

И он провалился в эту тьму, потеряв опору под ногами, под невыносимый вой и визг, выходивший за пределы слуха, сотрясавший каждую клеточку тела, летел куда-то вниз, как камень; сердце захолонуло и словно бы перестало биться от дикой скорости падения и бесформенного хаоса вокруг. Тяжелые клубы мрака кружили вокруг, метаясь во всех направлениях, – а может, это его переворачивало и вертело… Призрачно-белый свет прорывался короткими вспышками неизвестно откуда, и в эти секунды Сварог успевал заметить вокруг, на косматых и плоских черных облаках, свое многократное отражение, нелепо распяленную кружащуюся тень, охваченную плотным кольцом дергающихся нелюдских силуэтов, сопровождавших его с хохотом и воем, писком и царапаньем, их спутанный клубок напоминал странный венок, то и дело менявший очертания, но остававшийся отвратительным для глаз.

Он не знал, сколько продолжалось падение в неведомые глубины. Падал сквозь тьму, сквозь колючие вспышки мертвенно-белого света, отбиваясь от тянувшихся отовсюду лап, тонких, как сожженные сучья, изгибавшихся самым невероятным образом, как не способна изогнуться человеческая рука, царапавших то ли длинными когтями, то ли уродливыми пальцами, отбиваясь от каких-то морд, оравших и вывших в уши. Падал сквозь мир двух красок – черной и белой, сквозь странно изменившийся воздух, врывавшийся в легкие волной удушливого сухого жара, смердящего так, что вонь понемногу перестала ощущаться, застыла в ноздрях, во рту, в глотке плотными пробками, перехватывавшими дыхание.

Падение оборвалось столь же неожиданно, как и началось, умолкли визги и вой, уродливые тени отхлынули во все стороны и пропали неизвестно куда. Остался смрад, окутавший так плотно, что собственное тело казалось Сварогу пустым мешком, надутым жарким вонючим воздухом. Зато под ногами наконец-то оказалась твердая поверхность, напоминавшая шероховатый, выветрившийся камень, покрытый слоем невероятно сухого пепла, в котором ступни утопали по щиколотку. Пошевелившись и переступив с ноги на ногу, Сварог не услышал звука собственных шагов – все звуки терялись и глохли в идущем неведомо откуда-то ли вопле, то ли стоне, столь громком и неумолчном, что он скорее казался составной частью окружающего воздуха.

Осмотревшись, он понял, что стоит на крутом склоне невообразимо глубокой пропасти, исполинской воронкой уходившей в бездну, где дна словно бы и не существовало. Сварог это чуял, хотя и не смог бы объяснить, откуда знает. Повсюду, куда ни глянь, на фоне прямо-таки космической черноты отблескивало ало-багровое пламя – оно вздымалось лохматыми языками и тут же опадало, чтобы через миг вновь взмыть рваными гигантскими лоскутьями, оно изливалось тяжелыми фонтанами, гнувшимися к земле, струившимися медленными ручьями, оно светило высокими кострами, рассыпалось на мириады пожарищ, сливалось в чудовищные омуты. Но светлее от обилия огня не становилось ничуть – это был мир без теней, без света, мир, состоявший лишь из мрака и огня. И повсюду, куда ни глянь, корчились, бились, метались черные человеческие фигурки – словно мураши в охваченном огнем муравейнике, их было столько в окружающем необозримом пространстве, в реках и струях пламени, что к горлу подступила дурнота и все чувства, казалось, вот-вот откажутся служить, растворившись в безумии огня.