Первый бросок

– Но я же…

– Все понимаю. А что поделать? – развел руками Лаврик. – Нет у меня своих людей для такого мероприятия, те, что есть, на конкретных участках пашут… Выше головы своих хлопот.

– Ну, а если она все же – резидент?

– В таком случае, естественно, будет тебя вербовать. Вербуйся, коли начальство разрешает. Поломайся, конечно, как семиклассница, когда ее физрук к стеночке притиснет в спортзале, попищи – мол, я не такая, я жду трамвая, я этого в жизни не делала, страшно мне… Ты ж у нас парень неглупый, а? Только не переигрывай, побольше естественности… Мелкие проколы сойдут – в конце концов, не каждый день тебя вербуют. Самое-то главное – никто тебя, орла нашего, наказывать не будет. Сорвется – так сорвется. Не Штирлиц, ежели по большому счету.

– Озадачил ты меня… – честно признался Мазур.

– Извини, меня тоже начальство озадачило.

– Может, она все же журналистка без двойного дна? – вслух подумал Мазур. – Нормальная баба, хоть и старовата, годочков тридцать пять… Раскованная только…

– Вообще хорошо, – усмехнулся Лаврик. – Масса сложностей снимается автоматически. Но скажу тебе честно: что-то у меня свербит в районе ответственного за нюх органа. Так и свербит. Словами внятно выразить не могу, а инстинкт чечетку выбивает… – Он полез в карман. – Вот тебе, кстати, полсотни фунтиков, которые стерлинги. Чтобы не выглядел совершеннейшим альфонсом. Свои, поди, все до пенсюка на адмиральскую дочку Ирочку потратил? Бери-бери, это у нас официальные командировочные, скажем так.

Мазур неловко засунул деньги в карман, пожал плечами:

– Самарин, это все-таки, как серпом по известному предмету…

– Привыкай, – ухмыльнулся Лаврик. – Уж прости циника, но после этого дела тебе хар-рошая запись добавится в личный листок: участие в контрразведывательном мероприятии и проявленные при этом… Пусть даже тянем пустышку – но мероприятие-то тем не менее состоялось, а? То-то… А теперь иди себе, танцуй дальше, только, я тебя умоляю, помни, что пальчики ты беречь обязан, как пианист…

Он поднял крышку пожарного ящика, бросил на кучу песка обе половинки кирпича, хмыкнул и подмигнул.

Глава третья

Ай люли, се тре жоли…

С утра на судне стараниями товарища Панкратова прямо-таки нагнеталась торжественная обстановка: динамики, включенные на полную громкость, в данный момент как раз сообщали на всю прилегающую акваторию:

Сам же товарищ Панкратов, сияя надраенными регалиями, суетился, что твой колобок, он то исчезал в недрах «Сириуса», то вновь возникал на палубе, неутомимо напоминая всем и каждому, что товарищи мужского пола обязаны надеть галстуки, а лица пола женского – особое внимание уделить длине юбок, понятно, в сторону максимума, отличающих советского человека за рубежом приличий. Натолкнувшись на Мазура, он, видно, замотался уже настолько, что прошипел:

– Комсомольский значок есть, а награды где?

– Това-арищ Панкратов… – сказал Мазур тихонько. – Мне что, «За боевые заслуги» нужно было с собой прихватить? Вопреки строжайшим инструкциям начальства?

Панкратов очнулся:

– А? Н-да, точно… Галстук поправьте. – Он с определенным сомнением покосился на пенсне принаряженного Лаврика, явно настроенный недоброжелательно по отношению к сему нехитрому оптическому прибору. Не удержался:

– Вид у вас…

– Вы никогда не видели портретов товарища Луначарского в пенсне? – преспокойно осведомился Самарин.

– А, ну да… Ладно, проходите в автобус. – Он покосился вправо и, стараясь проделать это понезаметнее, от души сплюнул: – Тв-варь такая, расстрелял бы…

Справа, на палубе «Русалки», калифорнийский облом Драйтон прилагал все усилия, чтобы испаскудить святой для каждого советского человека праздник: вся его компашка, состоявшая из него самого, ослепительных блондинок Гейл с Моникой и четырех бездельников мужского пола, маршировала взад-вперед от носа к надстройке, причем Драйтон что есть мочи колотил в местный барабан, похожий на половинку дыни. На шее у всех алели куски материи, долженствующие, надо полагать, изображать пионерские галстуки, вся банда, включая девушек, была лишь в плавках. Мало того, по сигналу Драйтона они время от времени дружно орали:

– Лье-нин! Парртия! Комунисм!

И еще что-то неразборчивое, что, скорее всего, было вовсе уж исковерканными русскими словами. На Панкратова жутко было смотреть, он клокотал и кипел, как распаявшийся самовар, но прекрасно понимал, что ничего не в силах предпринять, – провокаторы не покидали суверенной американской территории, каковой согласно международным законам являлась «Русалка», мало того, вели себя так, словно и не подозревали о присутствии метрах в пяти от их корыта советского судна «Сириус»…

– Послу напишу докладную, – жалобно пропыхтел Панкратов. – Пусть подаст ноту…

– Не получится, – изображая полнейшее равнодушие, пожал плечами Лаврик. – Зацепки не усмотрит. Вот если бы они к нам на палубу полезли… Пойдемте?

…Бюст Ленина располагался в весьма живописном месте – совсем неподалеку от берега океана, под величественными пальмами. Мазур впервые участвовал в такой церемонии и поначалу увлекся, смотрел во все глаза. Самого президента островной республики так и не дождались, должно быть, занят вовсе уж неотложными государственными делами, зато на черном «Ситроене» под эскортом четырех мотоциклистов в белых шлемах и белых крагах прибыл его высокопревосходительство Арман Лажевен, губернатор острова, по здешнему обычаю соединявший в своих руках все мыслимые власти, от судебной и полицейской до таможенной и культурно-просветительской. Осанистый и вальяжный был господин, смуглый и курчавый, с четырьмя наградами на груди. Мазур таращился на него и свиту во все глаза, он так и не успел привыкнуть к весьма экзотическому облику местных жителей. Здесь, на островах, смешалась кровь африканских рабов и пиратов всех европейских национальностей, французских колонистов, английских и арабских моряков, китайцев, индийцев, мадагаскарцев. И потому проще всего было сказать, что коренные ахатинцы походили исключительно сами на себя: смуглые, курчавые, с выразительными чертами лица, то недвусмысленно напоминавших о близкой Африке, то казавшихся инопланетянами-гуманоидами с неведомой планеты. Попадались настолько красивые девушки, что мужику их даже не хотелось – трудно представить этих марсианок в прозаической постели.

Увы, постепенно все стало оборачиваться неинтересной рутиной – сначала возложили гирлянды ярких тропических цветов советские дипломаты и губернатор со свитой, потом к бюсту с такими же гирляндами потянулись местные, потом произносили речи, гости и хозяева, потом подростки устроили длиннющий концерт с песнями и декламацией на четырех языках. Становилось все скучнее. Мазур, когда Самарин незаметно подтолкнул его локтем, переключил внимание на кучку иностранных журналистов – те тоже уже откровенно скучали, засняв все достойное внимания.

Мадлен он отыскал взглядом довольно быстро. Она тоже, полное впечатление, умирала от скуки, лениво облокотясь на капот своего простенького зеленого «джипа», ее оруженосец-оператор, положив камеру на капот, старательно пускал кольца дыма, с той же скукой озирая многолюдное собрание.

Конечно, она старше Мазура лет на десять. Но все равно была хороша – синеглазая блондинка в защитного цвета шортах и белой блузке, небрежно расстегнутой ровно настолько, чтобы ничего не явить нескромным взглядам, но заставить мужские мысли свернуть на избитую тропку. Добросовестно попытавшись усмотреть в ней хоть какие-то отличительные признаки разведчицы, Мазур вскоре мысленно расписался в полнейшем бессилии: он попросту понятия не имел, что это должны быть за признаки. Даже темных очков не носила. З-заданьице… Но как ее блузка обтягивает, господа офицеры, товарищ Панкратов все глаза украдкой проглядел…