Летающие острова

В одном сидел скелет, откинувшись на косую спинку, вытянув руки вдоль широких пушистых подлокотников. Сварог подошел поближе, немилосердно пачкая ковер вонючими следами. Скелет без малейших повреждений, раскинувшийся в спокойной позе решившего вздремнуть человека. Ни одна косточка не сдвинута.

Брат Тивадар аккуратно притворил за собой дверь, и этот будничный жест, легкий стук, казалось, разбудили неведомые силы. Скелет дернулся, пытаясь встать. Не рассуждая, не сообразив отшатнуться, Сварог толкнул его обухом топора – кости, будто только и ждавшие этого сигнала, осыпались кучей на кресло и на пол. Никто даже не успел удивиться, предпринять что-то, вскрикнуть. Необычное на этом и закончилось – кости больше не шевелились.

Все уже подняли забрала. Вид у них был самый плачевный – кольчуги зияют прорехами, свисают гроздья вырванных колечек, доспехи заляпаны жуткой мешаниной древесного сока и крови неизвестных созданий. Вот только лица, кое у кого исполосованные кровавыми царапинами, несмотря на всю усталость, выглядят именно так, как надлежит лицам победителей. И это заставило Сварога вспомнить, что последнего удара они пока что не нанесли.

Снаружи, за окнами, он увидел совсем не те джунгли, сквозь которые они только что прорубались добрую тысячу лет. Там багровело чужое небо с пронзительно-колючим, белоснежно-ледяным солнцем, по буро-желтой равнине протянулись длинные черные тени от непонятных громад – то ли утесов, то ли грубо обтесанных статуй, и в небе проплывали бахромчатые черные лоскутья, чересчур осмысленно двигавшиеся для гонимых ветром листьев или туч. Но эти странности его уже не занимали – пора было кончать работу.

Все объяснения он помнил назубок. Не произнеся ни слова, стал подниматься по широкой лестнице из розового камня. Следом молча шли остальные. Черный скелет, лежавший навзничь на втором этаже, дернулся, зашарил руками, ища опоры. Носком сапога Сварог угодил по черепу, и кости, как в прошлый раз, тут же рассыпались, будто лишившись враз невидимых скреп.

На втором этаже задерживаться нет нужды. Третий. Здесь уже нет роскошных покоев, ковров и малахитовых ваз – огромный зал, наполовину занятый непривычного вида пультами, черными, синими и белоснежными, и там нет ни кнопок, ни клавиш. Только странные рычаги, смахивающие то на птичьи лапы, то на цветы, то на плавники. И половодье огней всех цветов радуги – вспыхивающие прямо в воздухе акварельно-прозрачные цифры, символы, знаки, полосы, зигзаги, круги с разноцветными секторами, параболы, гиперболы, спирали, огни, огни, огни… На сей раз даже Сварог не мог разобраться во всей этой причудливой мешанине и определить, что работает исправно, а что разрегулировалось за сто двадцать лет.

Три черных скелета в синих креслах шевельнулись при их появлении, подняли руки, касаясь рычагов, – и пляска огней кое-где изменилась резко, а кое-где осталась прежним монотонным чередованием непонятных фигур и знаков. Сварог с застывшим лицом прошагал мимо, ребром ладони сшибая угольно-черные черепа, к светло-синей стене с черной широкой дверью, снабженной золотисто-овальной нашлепкой кодового замка. Казалось, снаружи нарастает тоскливый нелюдской вой, пронизывающий каждый атом воздуха и стен.

Кода Сварог не знал. Никто у Гаудина его не знал – нельзя было запрашивать Магистериум, чтобы там не заподозрили неладного, не поняли, что готовится покушение на одну из их любимых игрушек.

Он оглянулся. Мара, не двигаясь с места, растерянно развела руками.

– Потеряла? – рявкнул он сгоряча, спохватился. – Прости…

Отмычки у нее больше не было. Сделанная в виде небольшого браслета электронная отмычка после пребывания в Хелльстаде превратилась в бесполезный кусок бронзы – как и парочка других приборов, бывших при Маре. Заклятья покойного Фаларена, защищавшие его от вторжения любой техники ларов, действовали исправно и после смерти незадачливого короля – а у Сварога не было тогда времени проникать в эти тонкости…

Он нацелился было топором на то место, где предполагались запоры, но передумал вдруг и поманил Паколета.

Беспутный внук благочестивой бабушки, звеня изорванной кольчугой, сосредоточенно и важно положил ладони на замок. Сварог затаил дыхание. Мелодично звякнуло, прозвучала бесстрастно-бесполая, простенькая электронная мелодия из трех нот – и двери машинного зала дрогнули, створки разошлись в стороны, скрылись в стенах.

Ничего особенно уж экзотического внутри не оказалось – лес соединяющих стены и потолок толстых белых колонн, усеянных змейками мигающих огоньков и мерцающих знаков. Иные покрыты бледно-золотистой оплеткой, косой решеткой, иные – пушистой пленочкой инея, а две – прозрачны и внутри колышутся, переливаются тяжелые густо-золотые струи. Пульт, к которому они так долго добирались и так яростно стремились, выглядел и вовсе уж скучно: синий грибок на тонкой синей ножке, украшенный золотым контуром человеческой ладони.

Первым положил туда руку Сварог – из желания увидеть, в какую форму будет облечен отказ. Убийственных в прямом смысле слова сюрпризов он не боялся: во-первых, что бы то ни было, метательное на него не подействует, а во-вторых, что весомее, убежден был, что никакой стреляющей защиты нет.

Нерационально было бы снабжать замок чем-то убойным – кто-то из членов экипажа мог оказаться молодым любителем шуток и сунуть туда руку из чистого озорства, что же, убивать его за это?

Грибок засветился венчиком густо-алых огней, откуда-то сверху рявкнула басовитая сирена – коротко и пренебрежительно, словно плюнула смачным матерным словечком. Сварог отступил, кивнул Делии.

Златовласая принцесса, прекрасная даже в мешковатой серебряной кольчуге, изодранной и испачканной, в сбившемся на сторону шлеме с маской, торчавшей козырьком над глазами, с косой, уже подсохшей царапиной на щеке и спутанными грязными локонами, сделала шаг вперед, не выпуская меча. Сварог осторожно высвободил из ее пальцев черную рифленую рукоять и отбросил клинок, не глядя. Царапая подушечки пальцев, сорвал застежки и стянул с ее руки кольчужную перчатку. Делия протянула руку и, сжав губы, накрыла ладонью золотой контур.

Венчик зеленых огней по кромке грибка. Гриб медленно ушел в пол. Гасли покрывавшие колонны огоньки и знаки, замедлялось круженье золотых струй, они словно бы замерзали, прозрачные колонны становились непроницаемо белыми. Корабль засыпал. Сварог повернулся и зашагал прочь, по-прежнему ничего волнующего не испытывая. Великие предприятия всегда кончаются буднично, как осенний дождь.

В зале уже погасли почти все огни и краски. Спускаясь вниз по лестнице, они видели, что за окнами вместо угрюмых картин неизвестного чужого мира появились не менее отвратительные, но здешние как-никак джунгли. Диковинная чащоба умирала на глазах – одни ветки истаивают, как уходящий призрак, другие рассыпаются струйками дыма, гибнут, пропадают, стекают крупными каплями мутной слизи, лес растворяется, как злой мираж, как кошмарный сон, и сквозь него проступают дубы и сосны вдали, синее небо, облака, солнце, два высоченных камня – пресловутые Ворота. И наваждение сгинуло окончательно, не оставив следа.

Встав у двери, Сварог пропустил всех наружу. Достал из мешочка бабки-гусятницы красную ленту, бросил через левое плечо, произнес все нужные слова, пришедшие бог ведает из какого далека. Потому что в уснувших машинах дремала память, готовая к употреблению в любой момент, – память о мире, откуда приходит Зло, и ее никак не стоило отдавать лихим экспериментаторам из Магистериума, способным походя, из неутолимого научного любопытства, подпалить мир. И экспертам Гаудина тоже не следовало этот трофей отдавать. Гаудин безусловно не одобрил бы – ну и черт с ним…

Выскочил под солнце. Все его люди уже что есть духу бежали прочь, угадав его намерение, сообразив, что он замыслил напоследок какое-то безобразие, – и за ними, как верные псы, скользили над самой землей четыре стареньких, продранных и потертых ковра. Сварог не спеша двинулся следом.