Четвертый тост

Она опомнилась настолько, что вякнула что-то вроде:

– Мальчики, вы поймите, я…

– Что тут непонятного, – хмуро сказал Сергей, бесцеремонно шаря в нагрудных карманах ее камуфляжа.

На сухую землю сыпалась всякая дребедень – косметические карандаши, зажигалка, мятые долларчики, носовой платок… Вытянув двумя пальцами потрепанную записную книжечку в темном кожаном переплете, Сергей ее привычно пролистнул – сталкивался уже с такими гроссбухами.

– Ну да, Гера, – сказал он скучным голосом. – Стандартный списочек боевых побед. Седьмое марта, последняя запись, «двое»… А ведь это, пожалуй, колонна тюменцев, а? Шагин говорил, у них как раз двое «двухсотых» именно от снайпера… Ну, и далее, то есть – ранее. Лизавета-Лизавета, я люблю тебя за это, и за это, и за то, что ты пропила пальто…

Девушка вскрикнула:

– Ребята, ну вы поймите…

– Заткнись, проблядь, – устало поморщился Сергей.

Ни капли тут не было непонятного. Наоборот, все понятно до донышка: жизнь тяжелая, работать не хотца, денежек не хватает то ли на свадьбу, то ли попросту на красивую жизнь, а здесь за каждую мишень платят зелененькими, в зависимости от званий… Все понятно, незамысловато и противно до тошноты.

– Она Булгака положила, – сказал Краб внешне равнодушным голосом. – Груз «двести» теперь Булгак.

– Ну да? – переспросил Сергей тем же мертвым голосом, лишенным эмоций и чувств. – Что ж она так, стерва?

– Мальчики, я…

Краб врезал ей по смазливой мордашке даже не зло – словно отмахнулся от надоедливой мухи. Она охнула, замолчала, прижала ладонь к ушибленной скуле, смаргивая слезы, пытаясь найти некие слова, после которых ее если не помилуют, так хотя бы пожалеют. Как будто были такие слова…

Сергей быстро, хищно оглянулся. С радостью отметил, что никто не обращает на них никакого внимания – не дети малые, в конце концов, чтобы за ними присматривать. Майор Влад говорил по рации, Курловский и Юрков, разойдясь по сторонам, держали боевое охранение на случай чего-нибудь непредвиденного. Остальные, в том числе и Самед с Токаревым, которым командир до того строго-настрого велел сидеть во втором эшелоне и в схватку не лезть, собрались вокруг субъекта, извлеченного живехоньким и невредимым из-под «уазика».

Благоприятнейший был расклад.

– А, Гера? – спросил Сергей, растянув губы в подобии улыбки.

– Ну, а что тут… – утвердительно кивнул Краб.

– Мальчики, поймите…

– Молчи, сучка, – сказал Краб, на сей раз не делая никаких попыток ударить. – Беги отсюда живенько… Кому сказал?

И, взяв за шиворот, сильным толчком послал в сторону сваленного дерева, куда она совсем недавно стремилась. Она пошатнулась, но удержала равновесие, оглянулась на них пару раз – и, охваченная совершенно идиотскими надеждами, кинулась прочь…

«Вектор» с глушителем в руке Сергея глухо хлопнул два раза – словно молоток забил два гвоздя. Бегущая подломилась в коленках, нелепо всплеснув руками, закидываясь назад, повалилась лицом в прошлогоднюю траву. Не было смысла подходить и проверять – не для того его учили, чтобы промахнулся с десяти метров по такой вот поганой цели…

Именно поэтому, между нами, мальчиками, говоря, так до сих пор и не предъявили общественности ни единой снайперши – не потому, что их нет, а оттого, что их попросту недоводят. Не доводят, и все тут. Если вспомнить кое-какие прецеденты, то любой непредубежденный человек согласится, что очаровательной Лизочке чертовски повезло: их, сучек, не доводят по-всякому, кому что выпадет…

Он старательно запихнул «Вектор» в кобуру-«горизонталку», не ощущая никаких особенных эмоций: после черного блокнотика и Вити Булгака все эмоции были незатейливыми и односторонними…

Подошел майор Влад, поинтересовался:

– Снайперша ваша где?

– При попытке к бегству… – пожал Сергей широченными плечами. – Не имея конкретного приказа брать живьем, поступили согласно обстановке, по условиям боя…

– Так точно, – поддержал Краб безразличным тоном. – По обстановке поступили…

Майор, конечно же, все знал и понимал – ну и что? Он лишь неопределенно покрутил головой, не одобряя и не порицая, просто принимая рапорт подчиненных к сведению, кивнул Сергею:

– Иди посмотри. Кажется, везет вам с Костиком сегодня на старых знакомых, спасу нет…

И поднял к уху ожившую рацию, отошел, внимательно слушая. Сергей с Крабом переглянулись философски, пошли к машине.

– Действительно, – ухмыльнулся Сергей, оказавшись нос к носу с пленным. – Классический представитель свободной прессы самой что ни на есть цивилизованной Европы… Привет, господин Нидерхольм! Как ваше ничьего? Уж извините, в теплые объятия заключать не буду, чутье мне подсказывает, что пришли вы в гости совсем не так, как приличные люди ходят…

Их с Костей знакомый, с коим встречались в суверенной прибалтийской державке, почти не изменился с тех пор – и понятно, что с ним могло такого случиться в благополучных мирных Европах? – но выглядел теперь, ясное дело, вовсе не столь уверенно и уж никак не комфортно. Весь из себя в качественном камуфляже натовского образца, изрядно перепачканный пылью и морально ушибленный нехилой перестрелкой, посреди которой оказался, варяжский гость выглядел, пожалуй, странновато. Легко можно было определить, что на душе у него царит полный раздрай, борются довольно противоречивые чувства – и страх имеет место, и попытки сохранить гордое достоинство избалованного свободами и гражданскими правами европейца. Первое просекалось мгновенно, а вот второе получалось плоховато, что вполне объяснимо, учитывая окружающую обстановку и все происшедшее… Обступившие его люди, увешанные серьезным оружием, смотрели сурово и хмуро, явно не собираясь дискутировать о свободах и петь осанну западной цивилизации…

– Видал? – сказал Костя. – Нидерхольм, самый настоящий…

– О, и ви сздесь? – оживился Нидерхольм, узнав Сергея. – Но позвольте, это значит…

– Догадливый ты у нас мужик, – недружелюбно сказал Сергей. – Ребята, вы ему успели представиться?

– А как же, – заверил Токарев, державшийся ближе всех к импортной добыче, кося на окружающих ревнивым взором собственника. – По всей форме, и документики предъявили, и евонные успели посмотреть…

– И что?

– А что тут может быть? – пожал плечами Самед, глядя на лысого столь же хозяйски, словно на черноокую красотку, которой жаждал обладать единолично. – Паспорт его далекой родины российской визой отчего-то не отягощен – одна грузинская наличествует. Через границу шлепал по горам, тоже мне, бином Ньютона…

– До того знакомо, что даже неинтересно… – кивнул Сергей. – Ну рассказывай, лысина, как ты дошел до такой жизни? Это тебя дома научили без визы через границы шастать?

– Я биль приглашен в качестве аккредитованного журналиста! – взвизгнул Нидерхольм, косясь на утвердившегося у него за спиной Курловского.

Ничего такого особенного не делал белокурый великан Курловский, всего-то стоял и дружелюбно скалился, похлопывая себя по ладони лезвием внушающего уважение ножа, – хищное было лезвие, выгнуто-внушительное, напоминавшее акулу в профиль…

– И где ж тебя аккредитовали, под каким дубом?

– В консульстве Ичкерии…

А ты, милый, часом не слышал, что никаких прав на консульства означенная Ичкерия не имеет? – лениво поинтересовался Сергей. – Ну что с ним, с таким, делать? В Махачкалу отвезти, чтобы его там Абукар щучьей икрой накормил?

– Не станет Абукар щучью икру на такое дерьмо переводить, – мотнул головой Самед.

– Вот и я так думаю… – задумчиво отозвался Сергей.

Оглянулся на майора Влада с немым вопросом в глазах и, получив разрешающий кивок, осклабился. Вызванные вертушки придут не скоро, и, благо делать все равно нечего, можно пока что, пользуясь ситуацией, побеседовать по душам с клиентом. Потом-то с ним будет затруднительно вдумчиво толковать: оказавшись в более цивилизованных местах, о своих гражданских правах вспомнит, начнет означенные права качать, пугая известными адвокатами Резаком и Падлой, Страсбургом, Советом Европы, ООН и прочими жутиками… И ведь культурно придется обращаться с этим сукиным котом, какавой поить, консула вызывать, на запросы отвечать, перед журналюгами прогибаться…