Три розы

Что до миссерихордии, то Бофранк, следивший и за церковными, и за светскими делами без особенного тщания, все же заметил, что грейсфрате Баффельт начал изыскивать врагов короля и веры уже внутри самой церкви. Двух епископов, абсолютно благонадежных и богобоязненных, обвинили в ереси и казнили – одного сдиранием кожи, второго четвертованием… Неожиданно ушел в отставку кардинал Дагранн, один из ближайших сподвижников Баффельта в первый год его службы. По слухам, доходившим из королевского окружения, где у Бофранка были кое-какие знакомые, королю не было дела до происходящего в вотчине Баффельта – был бы порядок в государстве! И то верно: по отчетам Секуративной Палаты, число преступлений как в столице, так и в иных городах снизилось едва ли не вчетверо. Способствовало тому и подписание нового королевского “Указа о соизволении продажным женщинам употреблять свое тело в целях получения денежной или иной мзды”; теперь отнюдь не возбранялось заниматься таковой работою, но с уплатою налогов и под строгим контролем со стороны специально заведенного в Палате отделения. Кое-кто возроптал, но церковью было сделано необходимое разъяснение о том, что налоги пойдут на дело богоугодное и есть достаточно примеров в священных писаниях, когда женщины служили телом и всем посредством тела заработанным во благо вере и в процветание государства.

Поутру Бофранк собрался было позавтракать, и хозяйка принесла уже еду, как кто-то постучал в двери. К сожалению, хозяйка отправилась к прачке, и конестабль вынужден был сам спуститься вниз и отворить.

На ступенях стоял юноша, почти мальчик, в дорогом костюме, дорогой же фиолетовой шляпе, в коротком плаще, служащем защитою от дождя, что шел с самой ночи, и со шпагою на поясе. По эмалевому значку на эфесе Бофранк сделал вывод, что перед ним – его коллега по Секуративной Палате, а по крупному аграфу зеленого золота, скрепляющему плащ пришельца на правом плече, заключил о несомненном богатстве гостя.

– Прошу простить меня, хире, но мне нужен прима-конестабль Хаиме Бофранк, – сказал юноша с напускной важностью, долженствовавшей скрыть робость.

– Я и есть Хаиме Бофранк. Юноша коротко поклонился:

– Меня зовут Мальтус Фолькон, хире. Я всего лишь младший архивариус, но прошу не делать из этого поспешных выводов, равно как из того, что мой отец – грейскомиссар Фолькон.

– Я и не успел еще сделать никаких выводов, – с досадою промолвил Бофранк. – Я всего-навсего собирался позавтракать… Что вам угодно, хире Фолькон?

– Я хотел бы рассказать вам об одном недавнем печальном событии, которое, несомненно, вас заинтересует.

– Что же это за событие?

– Нельзя ли войти в дом, хире Бофранк? Я расскажу вам все по порядку.

– Что ж, прошу, – сказал Бофранк, пропуская неожиданного гостя внутрь.

Ничем не выказав своего мнения о скромной обстановке и еще более скромном завтраке, что остывал на столе, юный Фолькон сел на стул, поставив шпагу меж ног, и попросил:

– Если я нечаянно прервал вашу трапезу, хире Бофранк, то прошу вас, не стесняйтесь, продолжайте, меня это ничуть не смущает.

– Могу предложить вам вина, – не слишком приветливо сказал Бофранк, беря вилку, но Фолькон покачал головою:

– Еще слишком рано, к тому же я почти совсем не пью.

– Тогда рассказывайте; мне уже скоро на службу.

– Дело в том, – начал юноша, – что в архиве я работаю по причине своего возраста, недостаточного для поступления в Академию. Однако я попросил отца устроить меня хотя бы туда. Это, знаете ли, дисциплинирует, к тому же я хочу приучить себя ко всему, с чем придется столкнуться, заранее.

– В архиве?!

– Я по возможности посещаю места преступлений, в том числе весьма омерзительных, и переношу это не в пример лучше многих великовозрастных гардов, – с достоинством произнес Мальтус Фолькон. – Но к делу. Недавно, разбирая бумаги, я обнаружил ваш подробный доклад, описывающий ряд убийств, совершенных в некоем удаленном поселке.

– Это дело давно все забыли, и сам я предпочел забыть! – резко сказал Бофранк.

– Может, и так, хире… Признаться, я никак не выделил доклада среди иных документов, которые я прилежно прочитываю и изучаю. Я бы и не вспомнил о нем, если бы не вчерашнее происшествие на улице Поденщиков.

– Что за происшествие? – Бофранк налил себе вина, поймав при том укоризненный взгляд юноши, и нарочито сделал большой глоток.

– Продажная женщина, хире… – Фолькон покраснел. – Возможно, вы слышали, что на улице Поденщиков убили продажную женщину.

– Стану я собирать слухи, – с раздражением заметил Бофранк, ковыряя вилкою еду. – Мало ли убивают продажных женщин в городе с населением в добрые пять сотен тысяч? Коли мы станем грустить о каждой, не хватит времени на добрых людей.

– Да, но не каждую убивают подобным способом.

– Что же с ней сделали? – довольно безразлично спросил Бофранк.

– Старик, у которого она снимала угол, лишился чувств, обнаружив тело. Голова была отсечена, притом доселе неизвестно, где оная обретается, а промеж ног несчастной был вставлен хвост коровы, украденный, вероятно, с бойни. На теле вырезан был странный знак, напоминающий наложенные друг на друга два квадрата.

Бофранк отложил вилку.

– Далее. Говорите далее.

– Больше мне нечего сказать, хире Бофранк. Разве что назвать имя несчастной девушки – ее звали Роза Эма Рената, двадцати семи лет от роду.

Продажную женщину двадцати семи лет от роду трудно назвать девушкою. Про нее не скажешь, подобно поэту:

Но Бофранк оставил это незначительное упущение без ответа. Чтобы оттянуть разговор, он еще немного поел, не обращая притом никакого внимания на пристальный взгляд юного Фолькона, запил пищу вином и только после этого спросил:

– И чего же вы хотите от меня, хире Фолькон?

– Я вспомнил ваш доклад… – повторил юноша в смущении. – Я нашел ряд несомненных совпадений и подумал…