Страница 34 из 42
Он дотронулся до листика. Листик был холодным и скользким.
– Осторожнее! – крикнула из окна Ксения. – Может, он жжется.
– Нет, не жжется, – возразил Удалов.
И хотел сорвать грушу.
Но груша не сорвалась.
– Корнелий! – предупредил его Минц.
И тут груша рассыпалась в руке Удалова, и из нее прыснуло во все стороны облако микроскопических семян.
Минц отскочил.
А Удалов даже и не пытался отскочить.
Махонькие семечки комариными укусами вонзались в его подбородок, щеки и даже небольшой нос.
– Фу ты! – возмутился Корнелий Иванович. – Это еще что за агрессия? Так себя братья по разуму не ведут.
Он интуицией понял, что имеет дело с братьями по разуму, хоть и в растительной форме.
Растение – назовем его космическим гренадином, потому что его как-то надо назвать, а настоящего названия мы не сможем выговорить, – думало примерно так:
«Как приятно попасть на гостеприимную и теплую Землю, как славно увидеть аборигенов, таких здоровеньких и бойких. Как желательно включить их в собственную суть, сделать их одними из нас, чтобы мы вместе могли радоваться наполненности жизни, мирно философствовать и осваивать во благо местного населения все новые и новые космические тела. Вот этот, лысенький, курносенький, с проседью – он уже пронзен нашими стрелами любви, он скоро станет одним из нас, он присоединится к Мировой Яблоне. И счастье, владеющее нами, станет и его счастьем!»
Из этого внутреннего монолога нетрудно сделать вывод, что на Землю действительно угодили братья по разуму, готовые дружить с нашим населением и ждущие взаимопонимания. Сколько раз в ее истории приходилось сталкиваться с агрессорами, извергами, а то и просто скотами, но вот наконец повезло!
Удалов склонен к идеализации космической дружбы, он потянулся к растению, хоть и рассердился на уколы.
Минц устроен иначе. Он ученый, он ищет сути. Он допускает, что под личиной друга может таиться враг.
Поэтому он вытащил свой большой носовой платок, прикрылся им от летучих семян пришельца, а когда тот истощил весь запас, свернул платок вместе с захваченными орудиями агрессии и понес к себе. В это время во двор вошел новый редактор газеты «Гуслярское знамя» Михаил Стендаль, сменивший ушедшего на пенсию товарища Малюжкина. Он публиковал с продолжением в своей газете мемуары Корнелия Удалова, Гражданина Вселенной. Писал их он сам – благо жизнь Корнелия Ивановича прошла на глазах горожан, а Удалов лишь уточнял детали.
– Что, – спросил он, – к Корнелию Ивановичу гости из космоса?
– Нет, – сказал Минц, который уже почти ушел со двора, – это, боюсь, агрессия.
– А красивое дерево, – заметил Стендаль.
Минц его не слышал. В дверях он столкнулся с некогда персональным, а теперь обыкновенным пенсионером Ложкиным. Тот и в девяносто лет держал себя орлом и строчил кляузы в центральную печать, на которые никто не отвечал.
– Милицию вызвали? – спросил Ложкин, который пришельцев не терпел и к космической дружбе относился враждебно. – Весь двор загадили. – Он подошел к растению и сказал ему в лоб: – Чего расселся! Тебя звали? А ну, собирай манатки и мчись на свой Альдебаран. Небось оттуда тебя метлой выгнали!
Растение мысленно поежилось.
«Странное существо», – подумало оно.
Оно попыталось мысленно дотянуться до Ложкина и поведать ему о вселенской любви, но не дотянулось, потому что до Ложкина еще никто не смог дотянуться.
Ложкин подобрал с земли камень и кинул его в дерево. Дереву не было больно, и оно отнеслось к поступку Ложкина с пониманием, так как увидело в нем мятущуюся душу одинокого старика.
Ложкин выругался нецензурно и пошел домой вызывать милицию.
Он так спешил, что растение не успело выпустить по нему серию острых стрелок-семян.
Михаил Стендаль наблюдал за этой сценой, не скрывая сардонической усмешки. Он подумывал о том, как напишет фельетон о г. Л., который площадно ругался с не понимающими его инопланетянами.
Улыбаясь, он поднялся на второй этаж, не заметив, что ему в затылок вонзилось несколько стрелочек – семян пришельца.
Инопланетное растение огляделось. Оно впервые попало в земную квартиру и было потрясено, как сложно, неудобно и даже бессмысленно живут люди на этой планете.
Глазами Удалова, ставшего уже фактически частью растения, оно осмотрело мебель, столь ненужную разумному существу, посуду, различные вещи и даже жалкие растения на окнах. А одежда – зачем же таскать на себе эти тряпки? Антигигиенично, некрасиво и унизительно!
Ксения спросила:
– Ты чего, Корнелий?
– Думаю, – ответил муж. – Думаю о том, что мы с тобой неправильно прожили жизнь.
– Начинается! Где ты еще этого нахватался?
– Мы мелочились, суетились, куда-то стремились. А зачем?
– А затем, чтобы до зарплаты дотянуть, – разумно ответила Ксения.
– Не опускайся на грязную землю, – попросил Корнелий супругу. – Ничего ты там не найдешь, кроме мелочности. Смотри вдаль.
– Корнелий, не заболел ли?
– Спустись вниз, подойди к посланцу Истины, убедись, насколько ты не права.
– Только этого мне не хватало! А кормить тебя, оболтуса, кто будет, Пушкин?
Удалов вздохнул, но не отчаялся. Как настоящий миссионер, он понимал, что миссии легкими не бывают. Сколько святых людей закончило свои дни на кострах, а то и в желудках каннибалов! Мысль Удалова, хоть и была подсказана растением, частью которого он уже становился, сохранила некоторую земную самобытность, потому что понятия каннибализма среди гренадинов не существовало.
Пришел Стендаль.
Он, конечно, значительно отстал от Удалова в процессе превращения в инопланетное растение, но был на верном пути.
– Будем трудиться? – спросил он.
Удалов посмотрел на него ясным взором и произнес:
– А есть смысл вообще в воспоминаниях? Разве не отвлекают они нас от слияния с Космосом?
– Странно, – ответил Стендаль. – С одной стороны, я положил немало сил для того, чтобы запечатлеть для потомков ваши героические деяния…
– Ах, оставьте! – ответил Корнелий Иванович. – Мне теперь стыдно даже думать о том, на что ушла моя жизнь, вернее, ее первая половина.
– Понимаю вас, понимаю, – согласился Стендаль. – Но жалко, а?
– Нет, не жалко!
Ксения смотрела на мужа и Мишу, не понимая, что с ними случилось. Разумеется, она не связывала это поведение с прилетом во двор инопланетной штуки. Но была встревожена. Тем более что и Корнелий, и Миша категорически отказались поесть.
Тут со двора донеслись голоса.
Внутренним чутьем – а ведь Корнелий был теперь связан невидимыми нитями с главным деревом – Удалов понял, что шум связан с инопланетным гостем.
Оказывается, пришел милиционер Пилипенко-младший, тут же к нему присоединился Ложкин.
Милиционер был в бронежилете, с дубинкой и автоматом.
Это не означает, что такое вооружение ему было необходимо в мирном Гусляре, но раз такое завели в Москве, то мы ведь не хуже? Мы этого достойны?
Милиционер обследовал дерево, не подходя к нему близко, за ним ходил Ложкин и громко ругался на то, что во двор уже выйти стало нельзя, так все загадили, а спросить надо с Удалова, потому что тот приманивает непрошеных гостей.
Дерево, конечно же, слушало этот разговор и не все понимало, однако ему было неприятно ощущать отрицательные эмоции Ложкина, и потому оно принялось кидать в Ложкина стрелки, не забыв, конечно, и о милиционере.
Ложкин пострадал почти сразу, но не заметил в пылу битвы, а вот сержант Пилипенко-младший устоял, так как был в бронежилете, а его семенами, даже космическими, не пробить.
Вышел Минц.
– Я согласен с Ложкиным в одном, – сказал он милиционеру, – мы не знаем действительных целей этого синего монстра. Хочет ли он нас любить или будет порабощать?
– Любить! – крикнул со второго этажа Корнелий.
– Я согласен с мнением предыдущего товарища! – поддержал его редактор газеты.