Старый год

– Только деньги тратить, – презрительно ответил Пыркин.

Никто не засмеялся.

– А когда ночь будет? – вдруг спросила Люська.

– Ночи, моя красавица, здесь не бывает, – сказала Марфута. – Здесь всегда так.

– А когда же спать? – спросила Люська.

Марфута переглянулась с Партизаном. Ответил Пыркин:

– Ты, конечно, можешь подумать, что мы уроды и даже привидения. В таком случае отвечу: от такой же и слышу. Но самое печальное в том, что здесь можно не спать. Правда, можно себя уговорить, особенно если устанешь или перенервничаешь. Но проспишь немножко – и вскочил. Проснулся, и ничего, блин, не изменилось. Партизан фуражки меняет, а Марфута пасьянс раскладывает. Тьфу ты!

– Вениамин прав, – сказала Марфута. – Как вы уже догадались, времени у нас нету. Попался бы преподаватель хороший, я бы за пятьдесят лет сто языков выучила. Пошла бы по всему миру, из страны в страну, всюду бы людей встречала, беседовала с ними. Давно собираюсь на Эйфелеву башню поглядеть. Ты не видал?

– Нет, не видал, – признался Егор.

– И мы с генералом в Отечественную не дошли. Немного не дошли. Берлин взяли, а мой генерал говорит – теперь, говорит, Сталин даст приказ, и будем мы брать Париж малой кровью. Но, к сожалению, наступил праздник Победы, и не побывала я в Париже. Думала я тогда: выйду замуж за генерала, поедем с ним в Париж как почетные гости...

– Марфута была боевой подругой, – пояснил Партизан. – Мы таких, как она, понимали, но не уважали.

– Всю войну, – подтвердила Марфута, – не отходила. Раны перевязывала, самогоном отпаивала, на руках от поля боя до «Виллиса» носила. На Новый, 1946 победный год стояли мы тогда в стратегическом резерве главнокомандующего в Польше на случай обострения. Пошла я в парикмахерскую, чтобы маникюр сделать, краковская была там парикмахерская, но маникюр хорошо делали. Платье на мне гражданское было, трофейное, из крепдешина, пальто на заказ, а он ждал меня на торжественный ужин. Я прихожу без пятнадцати двенадцать, как сейчас помню, меня его денщик Эдик встречает, с такой гадкой улыбкой. К генералу, говорит, нельзя. У них сурприз. Какой еще сурприз? А такой, что приехала к нему его супруга Мария Тихоновна с их сыном Матвеем... Так что генерал Василий Федорович делает вид, что праздник готовил к приезду жены, а мои шмотки, какие дома были, покидал в заднее окно, а офицерские жены их разобрали. Ах! Если бы вы знали, как гадко он смотрел на меня! Это за то, что я раньше отвергла все его притязания. Я вышла. Путь один – кидайся в реку Вислу, но даже смерти не хотелось. Главное, не хотелось жить на одной земле вместе с ним. Он же обещал мне жениться, говорил, что как только первая возможность – развод. Понимаешь?

Она взмахнула толстыми руками, и зазвенели браслеты. Егор увидел ее иначе, чем до рассказа. Это была пышная, курчавая, чернокудрая, страстная женщина. Егор мысленно употребил эти слова, хотя они были книжными и в жизни Егор их никогда не употреблял.

– Со Старым годом! – воскликнула Марфута, поднимая свою недопитую чашку с водкой. – За Родину! За Сталина! За Победу!

– Совсем рехнулась старая, – сказал Пыркин. – Пойду погляжу, как на том берегу, продолжают наблюдение?

Он взял с полки бинокль. Егор тоже поднялся.

– Я с вами, – произнес он.

Он услышал, как за спиной Марфута сказала:

– Вот тебе, Людмила, новогодний подарок. Сережки из чистого золота с малахитом. Носи от моего имени.

– У меня уши непроколотые, – ответила Люська.

Пыркин стал смотреть в бинокль на тот берег, не обращая внимания на гостей, которые появились на набережной.

Плотная сутулая девушка с длинными черными волосами, в бесформенном сером платье с накладными карманами и в шлепанцах, толкала перед собой инвалидное кресло, в котором обвисло сидел толстый юноша со спутанными длинными жирными космами.

– Кто это? – спросил Егор.

– Не обращай внимания, – сказал Пыркин. – Психи разного рода. Здесь кого только нет. Это скоро кончится.

– Кончится? Как стулья?

– Да. Как стулья. Соня Рабинова, я с ней знаком, хорошая была девушка, ее хотели на вокзал взять, но она объяснила, что попала сюда из-за сифилиса. Представляешь, ее завкафедрой заразил. Здесь она этого нашла... идиот, идиот, а ведь тоже сюда захотел. Тоже ему дома, видите ли, плохо было. Вот она его и возит. Искупает свои грехи.

Марфута услышала этот разговор, вышла из бытовки и крикнула длинноволосой девушке:

– Сонька, заходи к нам, мы Новый год провожаем.

– Нет, спасибо, – ответила девушка. – Это развлечение не для нас.

– Откуда тебе знать? – сказал Пыркин. – Может, твой идиот желает с нами выпить водки?

– Нет, я знаю, он не пьет, – ответила девушка. – Он думает.

Здесь есть вокзал, подумал Егор. И есть Париж. Значит, здесь не кусочек Земли, а целая планета. Наверное, здесь много людей.

Он встретился взглядом с идиотом. Глаза смотрели сосредоточенно и остро. Шевельнулись толстые мокрые губы, шепча что-то. Егор испугался, потому что понял притворство юноши. И тут же его взгляд погас.

Сердце Егора сжалось. По набережной не спеша ехал велосипедист. Может быть, здесь один велосипедист, а может быть, их много, но они одинаково одеты.

– Смотри! – сказал он Пыркину. Пыркин быстро обернулся. Велосипедист уже подъезжал к ним.

Тот же велосипедист. В черном блестящем плаще, в пожарной каске, надвинутой на уши, и в черных очках, отчего его лицо казалось маленьким.

– Эй, Марфута! – крикнул он. – Подержи велосипед.

– Я сам, сам, – отозвался Пыркин.

Он сбежал по ступенькам и затрусил к велосипеду.

– Марфута, – сказал велосипедист, – я тобой недоволен. Неужели все еще генералу верность хранишь?

– Храню, – ответила Марфута.

– А ведь я тебя в Париж отвезти могу, – сказал велосипедист.

– Кишка тонка, – сказала Марфута.

Велосипедист сошел с велосипеда. Пыркин держал машину, как боевого коня, за сиденье. Переднее колесо было с него ростом.

– Показывай, какого полку у вас прибыло, – спросил велосипедист.

– Малолетки, – сказала Марфута.

Из бытовки вышел и Партизан.

– Я бы завтра с докладом пришел, – сказал он.

– Велели сегодня. Есть мнение, что вы заманили к себе чужих людей.