Космический десант (Сборник)

И Пупыкин зашелся в смехе, совсем под стол ушел, такой махонький стал, одним ногтем придавить можно.

– Не в этом дело, – сказал Удалов. – Мне и с Ксюшей неплохо было.

– Ну это ты брось! Нам такие Ксюши не нужны. Пускай знает свое место. Нет, дорогой, мы с тобой еще молодые, мы еще дров наломаем, на всю землю прославимся. Так что об этой интриганке забудь!

«Ага, – подумал Удалов, – значит, Ксения чем-то Пупыкину не угодила. Может, двойник ее все же любит? Хорошо бы любил – приятнее так думать».

– Чего задумался? Не согласен?

– Как скажете, – ответил Удалов.

– В покорность играешь? Ой непрост ты, Удалов, ой непрост. Скажи мне, дружище, ты чего сегодня утром на шоссе картошку собирал? Или тебе из распределителя мало картошки выдают?

– А как вы думаете? – нашелся Удалов.

– Есть у меня подозрение, – произнес Пупыкин. – Но такое тяжелое, такое, можно сказать, страшное, что и не смею сказать.

– А вы скажите.

– А я скажу. Я скажу, что, может быть, ты врагам нашего народа картошку носил?

– Каким таким врагам?

– Вот видишь, таишься, значит – врешь! По глазам вижу, что врешь! Кому носил? Все равно донесут, все равно дознаюсь!

– Нет, просто так, – решил спасти своего двойника Удалов. – Увидал, что рассыпанная, вот и собрал.

– Это чтобы в моем городе кто-то картошку рассыпал? Опять врешь. И что делал в такое время на шоссе, тоже забыл?

– Гулял.

– А о чем с Савичем на рынке разговаривал? – Пупыкин вскочил и побежал по кабинету. Удалов увидел, какие у него высокие каблуки. Вопросы сыпались из него быстро, один за другим: – Зачем в магазине изображал черт знает что? Зачем хотел картонную лососину покупать? В оппозицию играешь? А на площади, у моего монумента, зачем крутился? Зачем народ агитировал, что я уже умер?

– Я Льва Толстого имел в виду.

– Кто у нас предгор? Я или Толстой?

– Вы.

– Ты меня свалить захотел?

– Все – набор случайностей.

– Случайность – это осознанная необходимость, – сказал Пупыкин. – Учить теорию надо. Ну что, будешь каяться или разгромим, в пример другим маловерам?

– Как знаете. – Удалов посмотрел на часы. Скоро перерыв кончится. А надо еще настоящего Удалова предупредить, что его ждет.

– Тогда идейный и организационный разгром, – подвел итог беседе Пупыкин.

– Ну, вы прямо диктатор.

– Не лично я диктатор, – ответил Пупыкин, – но осуществляю диктатуру масс. Массы мне доверяют, и я осуществляю.

– Ох раскусят тебя массы, – предупредил Удалов. Он тоже поднялся, и от этого движения Пупыкин метнулся в угол, протянул руку к кнопке. – Не зови свою охрану, – сказал Удалов. – Я пойду перекушу в буфет.

– А вот в буфет тебе вход уже закрыт, – осклабился Пупыкин. – Мне на таких, как ты, тратить икру нежелательно.

– Значит, еще до начала разговора со мной знал, чем он кончится?

– А моя работа такая – знать заранее, что чем кончится. Подожди в приемной, далеко не отходи. Никуда тебе от меня не скрыться.

Удалов вышел из кабинета. Спортсмены с повязками дружинников его пропустили. Удалов поглядел на секретарш. Вот черненькая – могла бы стать его женой и таить личико под занавеской, а вот и беленькая – тоже мог получить. «Где же ты, Ксюша, где же ты, родная моя?» И Удалов затосковал по Ксюше за двоих – за себя и за своего двойника.

На улице моросил дождик, но работы вокруг монумента не прекращались. Детишки вскапывали клумбы, воспитательницы сажали рассаду, монтажники крепили к боку статуи руку с портфелем, бригада дорожников сыпала щебенку под асфальтовое покрытие.

Удалов, отворачиваясь от людей, быстро прошел к памятнику. За массивным постаментом таился невысокий полный мужчина в плаще с поднятым воротником, в шляпе, натянутой на уши, и в черных очках. «Значит, вот как я выгляжу со стороны», – подумал Удалов и подошел к двойнику.

– Ждешь? – сказал он.

– Тише! Тут люди рядом. Ты куда пропал?

– Пупыкин меня допрашивал.

– Ой, тогда я пошел! Лучше сразу в ноги!

– Погоди, разве не хочешь послушать, что тебя ждет?

– А что?

– И переодеться не хочешь?

– Зачем?

– Затем, что Удалов не может выйти на перерыв из кабинета в одном костюме, а вернуться в другом. Вижу, ты, мой брат, совсем поглупел.

– Тогда бежим – вон там подсобка, вроде пустая.

– Бежим.

Они побежали, а Удалов сказал по пути двойнику:

– Ты хорошенько подумай, прежде чем туда возвращаться.

– А что?

– Как только они икру съедят…

– Сегодня икру в буфете дают? – с тоской спросил двойник. С такой искренней тоской, что Удалов даже остановился.

– Ты что, серьезно?

– Но мне же положено, – ответил двойник.

– А раз положено, надо взять?

– Как же не взять, раз положено?

Они побежали дальше, забрались в вагончик. Он в самом деле был пуст. На крючках висели пиджаки, на столике стояли пустые миски.

Двойник сразу начал раздеваться. Удалов последовал его примеру.

– Смотрю я на тебя, – сказал он, – и думаю: если ты, мой полный двойник, смог так превратиться в такое… значит, и во мне это сидит?

– Что сидит? – не понял двойник.

– Рабство. Лакейство.

– Я, прости, не раб и не лакей, – ответил второй Удалов, – я на ответственной работе, не ворую, морально устойчив…

– И воруешь, и морально неустойчив, – отрезал Удалов. – Только сам уже этого не замечаешь. Если икру тебе в буфете дают, а другим не положено, значит, ты ее воруешь. Понял?

– Ты с ума сошел! Разве ты не понимаешь, что мы, руководящие работники, должны поддерживать свои умственные способности? У нас же особенная работа, организационная!

– А в детском саду икру дают?

– Не знаю. Там молоко дают.

– Ну и погряз ты, Корнелий, не ожидал я от тебя.

– А чем ты лучше?

– Я светлое будущее строю.

– Я тоже. Под водительством товарища Пупыкина. А ты под чьим водительством?

– Дурак ты, Корнелий. У нас водительство демократическое.

– У нас тоже.

– Не путай демократию с круговой порукой.

Второй Корнелий начал натягивать брюки. Разговор с двойником его встревожил и даже разозлил.

– Может, у вас и демократия, – сказал он. – Только твоей заслуги в том нет. Не прижали тебя, вот и гордый. А попал бы на мое место, куда бы делся? Некоторые сопротивлялись. Что это им дало? Что это дало народу? Где Стендаль? Где Ксения? Где Минц? Где Ванда?

– Где?

– В разных местах. Наш народ еще не дорос до демократии. Нам твердая рука нужна. Хорошо служишь – тебя ценят.

– Как ценят, не знаю, но сейчас будут разбирать твое персональное дело.

– Чего? – Двойник сжался, как от удара в живот.

– Не чевокай, а слушай. Меня утром на шоссе видели, что я картошку собирал. Решили, что это ты.

– А зачем ты картошку собирал?

– Зиночке Сочкиной помочь хотел. Она ее в город несла.

– Это же преступление! Картошка по талонам, а она ее с поля украла!

– Помочь человеку, учти, это никогда не преступление. Потом я в магазине хотел купить лососины…

– Откуда лососина в магазине? Что за глупость?

– Я и говорю, что нет лососины в магазине. Так что эту глупость тебе припишут. Потом я на этой площади сказал, что Пупыкин уже помер…

– Я тебя убью! Ты меня погубить вздумал?

– Откуда я знал, что у вас такие порядки? Но главное то, что я на вашем активе Оболенскому про его моральный уровень сообщил.

– Ну кто тебя просил! Оболенский же пупыкинский друг!

– А никто меня не просил, кроме чувства собственного достоинства. Честь твою защищал.

– Что ты понимаешь в чести!

– А ты?

– Я-то понимаю. Честь – это дисциплина.

– Вот именно. В этом у нас расхождение. Так пойдешь на свою казнь или смоемся, пока не поздно?

– Я все объясню. Василий Парфенович меня простит.

– Ты там от всего отпирайся, – посоветовал Удалов. – Я не я, корова не моя.

Но двойник уже не слушал. Он рвался прочь.