Борьба в эфире

– Летит! – вдруг крикнула мне Эа, указывая на горизонт.

Она не ошиблась. На диске луны чётко вырисовывался силуэт сигарообразного воздушного корабля; пролетев диск луны, он потерялся на фоне тёмно-синего неба, но потом опять стал заметен. Он шёл прямо на нас, быстро увеличиваясь в размерах.

Мы вынули запасные факелы, зажгли их и, держа в каждой руке по факелу, начали махать ими в воздухе.

– Они заметили нас, корабль летит сюда, – возбуждённо крикнула Эа.

Но радость наша была преждевременной. Немного не долетев до нас, корабль вдруг начал заворачивать влево. Я размахивал факелами, рискуя загасить их, – корабль продолжал уклоняться в сторону. Вот уж он миновал нас, последняя надежда угасала…

– Зажигайте все факелы, бросайте часть их на землю, – крикнул я Эа что было мочи.

Вспыхнуло такое яркое пламя, что теперь уже мы сами рисковали сгореть живыми. Жар опалял лицо, я задыхался от дыма, но неистово продолжал махать факелами.

В тот момент, когда отчаяние уже стало овладевать мною, налетевший ветер сдул дым в сторону, и я увидел, что корабль резко изменил полёт и быстро приближается к нам.

– Наконец-то! Мы спасены! – крикнул я Эа.

Корабль спустился, замедлил полёт, выбросил нечто вроде сети и подхватил нас в эту сеть прежде, чем мы успели бросить факелы. Хорошо, что сеть оказалась металлической и достаточно крупной. Мы выбросили в отверстия сети факелы и с нетерпением ожидали, когда нас поднимут на корабль. Наконец через открытый люк мы были доставлены в просторную каюту.

Первое же лицо, которое я увидел, заставило меня в ужасе отшатнуться. Если бы люк уже не был закрыт, и, быть может, бросился бы вниз. Это было лицо врага. Из одного плена мы попали в другой. Ни слова не говоря, нас заперли в железную каюту, лишённую всякой мебели. Мы были так подавлены, что даже не говорили друг с другом. Что будет с нами? Нам не приходилось рассчитывать на пощаду. И что будет с Ли, Нэром и Смитом?..

Мы летели долго. Наконец мы почувствовали, что корабль снижается, замедляет полёт, останавливается. Так же молча наши тюремщики вывели нас наружу. Два ощущения сразу больно ударили по нервам. Яркий свет солнца после полумрака нашей тюрьмы и резкое чувство холода.

Корабль остановился на площадке, лежавшей на поверхности какого-то океана. Кругом плавали огромные ледяные горы. Посреди площадки был люк. Конвоируемые толпой американцев, мы вошли в лифт и стали спускаться. Спускались мы довольно долго. Наконец мы вышли из лифта и пошли по коридору вдоль стеклянной стены. Сквозь толстое стекло проникал снаружи бледный свет. За стеклом виднелось зеленоватое водное пространство с мелькавшими в нём огромными рыбами. Мы были на дне океана, в подводном городе – последнем убежище американцев.

Глава четырнадцатая

НА РАССВЕТЕ

– Где находится Смит? Где Ли? – и, не ожидая моего ответа, Клайнс спросил меня, очевидно издеваясь надо мною: – Какую смерть вы предпочитаете, спокойную, как засыпание, или сопровождаемую агонией ужаснейших страданий?

Да, это был Клайнс. Тестообразный, с огромной головой, он сидел, зарывшись в подушки, и смотрел на меня своими водянистыми глазами.

За стеклянной стеной колыхалась вода, в которой виднелись рыбы, привлечённые светом из комнаты подводного городка.

– Какую смерть вы предпочитаете? – ещё раз спросил меня Клайнс.

– Я предпочитаю жизнь, – ответил я.

Мой ответ очень рассмешил Клайнса. Он долго смеялся тонким, визгливым смехом. Наконец, вытерев слезящиеся глаза, он ответил:

– Я тоже предпочитаю жизнь, и потому вы должны умереть. Вопрос только в том – как. Если вы скажете, где Смит и Ли, вы умрёте спокойно. Если не скажете – вас ждут страдания, самые ужасные мучения, какие только может испытать человек.

– Смит, Ли и механик погибли при крушении корабля, они не успели надеть крылья.

– Гм… вы уже успели сговориться с этой девушкой!

(Я не сговаривался с нею, но оказалось, что по счастливой случайности она, допрошенная раньше меня, дала такие же объяснения.)

– Ваша ложь будет скоро раскрыта. И тогда пеняйте на себя, – сказал Клайнс. Он хорошо говорил на языке европейцев. Потом он перешёл на родной язык.

Коротая время у дикарей, я, благодаря новым, упрощённым методам усвоения языков, довольно скоро научился говорить на новом английском языке, беря уроки у Смита.

– Приведите врача, – сказал Клайнс.

«Сейчас, очевидно, меня будут пытать в присутствии врача», – подумал я.

Вошёл врач, такой же большеголовый, как Клайнс, но не столь полный – он ходил, не пользуясь подпорками и коляской.

– Осмотрите этого человека, – сказал Клайнс врачу, указывая на меня.

Врач с удивлением посмотрел на моё телосложение, затем приступил к самому тщательному осмотру. Он принёс с собой целый ряд аппаратов и последовательно осмотрел с их помощью мои лёгкие, сердце, печень… Кажется, ни одного органа он не оставил без внимания. Потом он шприцем взял у меня кровь и тут же произвёл анализ.

– Ну что? – спросил Клайнс, внимательно следя за всеми манипуляциями врача.

– Прекрасная кровь, – ответил врач. – Количество красных кровяных шариков на двести процентов выше нормального. Это совершенно исключительный экземпляр человеческой породы.

– Прекрасно, – ответил Клайнс.

Я абсолютно не мог понять, какое значение имеет состав крови у человека, которого хотят подвергнуть пыткам и медленной смерти. Скоро, однако, моё недоумение рассеялось. Меня положили на стол возле Клайнса и произвели переливание крови из моих вен в вены Клайнса.

Так вот что значила его фраза: «Я тоже хочу жить, и потому вы должны умереть»! Я должен был умереть не только как враг Клайнса, но и потому, что моя кровь должна была продлить его жизнь.

– Я чувствую себя гораздо лучше, – сказал Клайнс вскоре после операции переливания. – Ко мне вернулась моя прежняя энергия. А она мне так необходима. Ведь мы будем бороться до конца. Питайте его лучше, чтобы я смог как можно больше извлечь из него крови, а потом… он получит должное.

Какой ужас! Своею кровью я должен был укреплять силы самого страшного врага моих друзей, укреплять силы для борьбы с ними… Если мне суждено умереть, то хорошо было бы отравить свою кровь, пусть она отравит и Клайнса…

Надо будет поговорить об этом с Эа, может быть, ей удастся достать нужный яд.

Однако мне не удалось привести в исполнение эту мысль. С Эа я виделся только урывками. Причём врач перед каждым новым переливанием производил анализ крови.

Благодаря хорошему питанию и уходу я не очень обессилевал от потери крови в первое время. Но всё же постоянное обескровливание начало сказываться. Я чувствовал слабость, головокружение.

Какая нелепая смерть!

Посмотрев как-то в зеркало, висевшее в одной из проходных комнат, я ужаснулся бледности своего лица.

В этот день, во время операции переливания, врач, не стесняясь моего присутствия, сказал:

– Ну, кажется, эти ресурсы близки к окончанию. Нам придётся заняться девушкой. К сожалению, её кровь не так богата красными шариками…

«Эа! Неужели и её постигнет та же участь?» – с ужасом думал я, лёжа на операционном столе.

– А с этим что? – спросил Клайнс, лежавший рядом.

– Мы можем ещё использовать его железы внутренней секреции, – ответил врач. – Сделаем пересадку. Это обновит ваш организм и придаст устойчивость составу вашей крови. Однако надо спешить, так как он на грани острого малокровия. Сделаем передышку на несколько дней, возьмём ещё два-три стакана крови, и тогда можно будет оперировать.

На меня смотрели как на обречённого и потому совершенно не стеснялись говорить при мне обо всём. Во время операций переливания Клайнс беседовал со своими друзьями и подчинёнными. Из этих разговоров я узнал, что американцы на всякий случай заблаговременно приготовили себе это убежище. Подводный город находился в самой заброшенной части мира, недалеко от Южного полюса. Для того чтобы не обнаружить его местопребывания, отсюда не производили никаких радиопередач. Но американские корабли продолжали совершать налёты, сообщая в город о всех событиях.