Падающий факел

Хармон услышал, как рядом с ним досадливо хмыкнул Стэнли. Подняв голову и обводя глазами присутствующих, он увидел, как постепенно, по мере того как слова Вайермана начинали оказывать свое действие, менялись их лица.

5

– Минуточку, господин Президент! – Стэнли вскочил с места.

Президент неспешно повернул голову в сторону министра финансов. Увидев глаза Вайермана, Хармон вдруг понял, что так беспокоило их главу. Во взгляде Президента слилось очень многое. И в числе прочего удивление в этом взгляде было не основным.

– Я слушаю вас, Эдвард? – проговорил Вайерман и вздохнул.

– Насколько я понимаю, вы просите нас уделить этому проекту свое время. Это так?

– Вы члены моего кабинета… Вы принесли клятву служить Родине и Правительству. Вот мой ответ, Эдвард.

Окончание тихой фразы Президента утонуло в эмоциональной отповеди министра финансов. Стэнли неловко всплеснул руками.

– Ну что ж… Да! Да, я клялся. Но в то же время нельзя забывать, что я занимаю здесь пост, очень важный пост – у меня есть определенные обязанности… Проклятие, Ральф, ведь я директор самого большого столичного банка!

– Понимаю. Хочешь ли ты этим сказать, что не сможешь оставить свою работу немедленно, или же ты понимаешь свои обязанности как банкира как нечто более важное сравнительно с долгом по отношению к Земле?

Карл Гартманн уже был на ногах.

– Мне кажется, что министр Стэнли хотел сказать, что он прочно укоренился здесь. Ведь… в конце концов, господин Президент, прошло двадцать лет – не так просто взять и оборвать все разом. Взять например меня – у меня здесь адвокатская контора, собственный дом… моя жена десять лет обставляла и благоустраивала этот дом. Мой сын женат на местной девушке, у них есть дети… – Под взглядом Вайермана Гартманн смешался. Пришла его очередь запинаться и злиться на все и вся.

– В конце концов… в конце концов, когда я с женой прилетел сюда, у нас не было ничего кроме одежды на себе. Я работал, Ральф – я работал очень много и тяжело. Мне пришлось заново учить весь свод законов. Я служил клерком, потом сдавал экзамены на допуск юриста – это в мои-то годы. На Земле я был уважаемым человеком, известным адвокатом. Но здесь это никого не интересовало. Я снова вынужден был начинать с самых низов. И я добился своего. Я снова стал известным адвокатом, теперь здесь, на Чиероне. Если я вернусь назад – если я вдруг соглашусь на это – мне что, сдавать экзамены в третий раз? Потому что первое, что произойдет после изгнания пришельцев, это будут новые выборы. Вы можете гарантировать мне, что я окажусь в новом президентском кабинете?

Хармон, вспоминающий тем временем бесконечные ряды начищенных кухонных котлов, то, как он пробивался наверх, размышляющий о своем теперешнем положении, тяжело, но справедливо заслуженном, услышал, как несколько человек дружно выразили свое согласие с Гартманном.

Господи Боже мой, подумал тогда Хармон, мы даже представить себе этого не могли – ни один из нас, включая Президента – мы даже помыслить не могли о том, что такой день когда-нибудь наступит и что мы почувствуем тогда.

– Ваша реакция весьма любопытна, господин Гартманн, – негромко проговорил Вайерман, не отступая ни на дюйм и видимым усилием воли загоняя назад те знаки слабости, которые он позволил себе выказать при Хармоне и Геновиче. – Не думаю, что той же точки зрения придерживаются остальные члены кабинета министров, положение в обществе большинства из которых ничем не уступает положению вашему и господина Стэнли.

Президент жестко взглянул на Геновича, и только Хармон заметил, как крепко сжались пальцы рук Вайермана на подлокотниках кресла и как побелели их костяшки.

– Для разнообразия, давайте послушаем мнение Джона.

Генович упорно смотрел в пол. Он даже не пытался поднять головы. Вайерман попробовал добраться до него взглядом, но не смог. Наконец Генович встал с места и глубоко вздохнул.

– Эд Стэнли хотел только узнать, потребует ли этот проект полной отдачи сил и времени, господин Президент. Вы поставили его перед выбором – теперешняя работа «на стороне» или… Считаю, что лучше будет сразу расставить все «точки над i». Прямо сейчас.

Генович говорил тихо, но решительно.

– Совсем недавно я обещал вам кое-что, господин Президент. Я не забыл об этом. Я давал так же обещание остальным членам кабинета, и об этом я тоже помню. Но сейчас я оказался на перепутье. Я целиком согласен с тем, что сказал Карл. Я торговый посредник, иначе говоря, крупный коммивояжер – держу в своих руках продажу запасных частей для легковых автомашин во всем Чиероне, а также Белфонте, Ньюфидефии и маленьких городках в прилегающих областях. По меньшей мере шесть месяцев в году я провожу в дороге. Я зарабатываю хорошие деньги, потому что научился торговать. Я много работал – и говоря это, я не хочу прибавить себе веса, просто так обстоят дела – в течение последних лет, почти двадцати лет, каждый день я понимал себя как торгового агента «Машиностроительного завода Чиерон-Сити». Раз или два в месяц, когда бываю в городе, я на несколько часов заглядываю сюда к вам. Теперь скажите мне, что из того, чем я занимаюсь, называется «работой на стороне», а что нет?

– Не хочу, чтобы вы подумали, что я не патриот или что я забыл, через что пришлось пройти тем, кто остался на Земле. Но здесь у меня семья, и я обязан ее кормить. Останься я на Земле, я может быть взял бы в руки автомат и сделал бы то, что считал нужным, чего бы это мне ни стоило. Но…

– Стыдно! – неожиданно выкрикнул Йеллин. – Какой стыд! Вот уж не думал, что услышу такое – в этой комнате говорят о предательстве!

Старик дрожал от ярости, его горящий взгляд метался между Геновичем, Гартманном и Стэнли.

– Временщики, вы забыли о чести! – эхом откликнулся Дюплезис. – Пока на это можно было смотреть… как на клуб любителей игры в Правительство, вы все сносили молча. И вот теперь, когда разговор зашел о настоящем деле, вы бросаете все на тех, над кем раньше посмеивались в кулак. Вы, в вашей клоунской чужепланетной одежде, разговаривающие только на варварском наречии, вы забыли манеры порядочных людей. Что ж, отлично – возвращайтесь в свои банки, в свои стряпчие конторы, за баранку машины коммивояжера. Обратно к своим закопченным кухонным котлам! Вы нам не нужны! Те из нас кто помнит о том, что такое родина и все эти годы ждал начала освободительной войны, мы сделаем все сами без вас – мы, старики, сделаем это вместо вас! Все, что потребуется!

За ним подали голос другие: Асманди, медленноречивый Домбровски, Джонс – со всех сторон неслись разгневанные возгласы. Хармон оглянулся на Геновича, сидящего посреди шума и гама понурив голову, дав возможность Стэнли, Гартманну и их сторонникам спорить и пререкаться с Йеллиным и ему подобными. Лицо Геновича сделалось пепельно-серым, и Хармону внезапно стало его очень жалко.

– Господа! – Вайерман все еще держался непоколебимо. Его крепко сжатые губы почти исчезли, но слова, с которыми он обратился к Хармону, звучали твердо и отчетливо. – Мы еще не слышали мнения нашего премьер-министра.

Хармон ощутил на себе давление множества глаз, впившихся в него из всех углов комнаты. Но среди этих глаз он различал только глаза Президента. Секунду они смотрели друг на друга, оба замерев на своих местах – Хармону припомнились первые дни на Чиероне, Нола тогда все время болела, а он должен был работать, уходил на всю ночь, оставляя ее совсем одну. Потом, когда она умерла, он все равно продолжал трудиться, потому что не в его натуре было сидеть сиднем или голодать. Теперь у него есть все – положение на службе, отличное жилье, репутация.

Сплотить кабинет будет трудно, очень трудно, почти невозможно. Президент предлагает им смертельно рискованный план; если план провалится, это будет означать конец им всем, в лучшем случае как работоспособной группе, конец надежде на освобождение Земли, тем более что план практически обречен на провал, в них уже нет согласия, их раздирают горечь и стыд, все готово рухнуть едва начавшись. Что требовать от смертного? – он слаб.