Падающий факел

Хармон аккуратно свернул на улицу, где в одном из неказистых многоквартирных домов проживал президент. Припарковавшись следом за роскошным лимузином, в котором он узнал машину министра финансов Стэнли, и, выбравшись наружу, увидел остановившееся на противоположной стороне улицы такси, появившийся из которого министр обороны Генович расплатился с водителем и небрежным жестом руки отверг сдачу. В обшарпанный холл подъезда Хармон вошел следом за Геновичем.

– Как поживаешь, Джон? – приветствовал Хармон коллегу.

– Привет, Том. Спасибо, хорошо. Как ты?

Они пожали друг другу руки, испытывая неловкость из-за вынужденности встреч и, дожидаясь лифта, немного поболтали.

– Как твоя жена, Джон?

– Отлично, Том, просто отлично.

– Как идет бизнес – тоже порядок?

– Все хорошо, действительно, как никогда. Сегодня я начал работать по новому большому контракту. Если мне удастся благополучно довести дело до конца, то комиссионных хватит на то, чтобы полностью оплатить колледж Джонни.

– Что ж, прекрасная новость. Желаю успехов. Куда ты собираешься отдать сына? Я слышал, что наш столичный университет – вполне приличное заведение.

– Согласен, университет хороший – я специально наводил справки. Но Джонни хочет отправиться на Аребан, в тамошний университет – на их технологическом факультете, видите ли, лучшая инженерная школа. Это ведь у черта на рогах – дома он будет появляться только летом и на Рождество. Но, как бы там ни было, ему решать. Я считаю, что он достаточно взрослый, чтобы выбрать себе дело по душе. Кроме того, насколько я понял, есть одна девица, которая собирается в Школу Искусств при том же университете – наверняка это было не последним аргументом.

Генович усмехнулся.

Они вместе вошли в скрипучую кабину лифта и поднялись на нужный этаж. Узкая площадка этажа была тускло освещена единственной лампочкой. Оказываясь здесь, в тесном мрачном вытянутом пространстве среди одинаковых выкрашенных коричневой краской дверей, за одной из которых скрывалось жилище президента, Хармон всегда испытывал чувство неловкости; казалось, что за этими деревянными прямоугольниками-близнецами протекает какая-то таинственная, но наверняка нелицеприятная жизнь, которую лучше было держать взаперти; раз попав на свежий воздух, эта жизнь, с ее планами и мечтами, немедленно зачахнет и умрет. Генович нажал на кнопку звонка.

Открыв дверь, секретарь Хеймс распластался по стене, чтобы дать им возможность войти в узкий вытянутый коридорчик, ведущий мимо кухни вглубь квартиры.

– Господин премьер-министр, господин министр обороны, – приветствовал их секретарь. – Все члены кабинета в сборе и находятся в гостиной. Президент Вайерман присоединиться к собранию с минуты на минуту.

– Спасибо, Хеймс, – отозвался Генович и отступил, пропуская Хармона, двинувшегося вперед и как обычно отметившего для себя ту перемену, которая под влиянием атмосферы этого места всегда происходила с ними: тот внезапный груз осознания собственной значимости и достоинства, который формализовал их манеры и изменял звучание голосов. Он прошествовал в гостиную с потертыми коврами и старой мебелью, где неудержимо рвались на волю пружины из кушетки и кресел, бархат с подлокотников которых был давно вытерт.

Являясь сюда, заметил себе Хармон со свойственным ему остроумием, мы попадаем под действие сил притяжения иного мира.

Неплохой каламбур, подумал он, раскланиваясь с многочисленными присутствующими, в свою очередь покидающих насиженные места, чтобы пожать руки и обменяться словами приветствия с вновь пришедшими. Помниться, молодой Такавара был по этой части большой мастер. Иногда он ухитрялся изобретать словесные шедевры, срабатывающие сразу на двух языках, от чего они становились еще острее. Он был лучшим из моих секретарей. Интересно, что сталось с ним в тот день, когда царила полная неразбериха, когда нам, после нелегкого старта, лишь с огромным трудом удалось пробиться сквозь заслоны кораблей пришельцев.

Тогда мы все были моложе, значительно моложе. Президенту и его кабинету удалось избежать пленения, и это казалось нам огромным достижением, почти залогом победы. Конечно, мы могли дождаться остальных и забрать и их тоже, но рисковать было нельзя, и поэтому улетели только те, кто в тот день представлялся наиболее важным. Но мы ошиблись. Мы все бросили своих Такавара, а без них оказались как без рук.

Стэнли приберег для него место рядом с собой на кушетке. Хармон с благодарностью занял его.

– Как поживаете, господин министр финансов? Как здоровье?

Стэнли, его ровесник, был одет в костюм очень похожий на его собственный, может быть чуточку более консервативный, но не уступающий по качеству. Они пользовались услугами одного и того же портного, и Хармон держал свои деньги в банке, где директорствовал Стэнли.

– Неплохо, неплохо, господин премьер.

В обыденной жизни Стэнли звал его Том.

– А как ваше здоровье, разрешите осведомиться?

– Благодарю, не жалуюсь.

Хармон оглянулся по сторонам, отметив по ходу, что с каждым разом вопросы о здоровье становятся все менее и менее формальными. Вот парадоксальный Йеллин, министр здравоохранения и благосостояния, сидит ссутулившись над своей тростью, устроив на набалдашнике одну на другой желтые руки и уставившись слезящимися глазами склеротика в никуда, в своем повседневном изношенном костюме и дешевых черных ботинках. Бок о бок с ним Дюплезис, который мог вполне сойти Йеллину за родного брата – Дюплезис чуть моложе и немного подвижнее, но и то и другое совсем немного. Хармон живо представил себе их меблированные комнаты, где эта пара обитает подобно отшельникам в своих сумрачных маленьких пещерах, коротая время за спорами о том, достаточно ли хороша сегодня погода для того чтобы, болезненно шаркая по каждой ступени, спуститься по лестнице вниз, посидеть в парке, и так день за днем все эти годы – вот кто наверное проклинает тот день, когда согласился лететь на Чиерон – эти люди считались старыми еще тогда, когда о пришельцах и слыхом не слыхивали, они затерялись в незнакомом мире, который, как вышло, и знать их не хотел.

В коридоре, ведущем в спальню, появился Хеймс.

– Господа, Президент объединенного правительства Земли и Солнечной системы.

Они все встали, кто быстрее, кто медленнее – целая комната пожилых людей.

Ральф Вайерман, появившийся через несколько секунд, выглядел не моложе их всех.

3

Президент был худ и сутулил плечи. Хармон машинально отметил бедственное положение президентского костюма – ощутимо выцветшую ткань, чему виной несомненно была влага от тела, в течение многих лет раз за разом пропитывающая ткань и высыхающая на ней, бесформенные и обвислые пиджак и брюки, вытянувшиеся и истончившиеся от бесконечных движений до такой степени, что никакая чистка и глажка уже не могли придать им должный вид.

Было видно, что президент устал. Его темные волосы поредели, стали тонкими и седыми. Глубокие морщины спускались вниз по его щекам и собирались в складки под вытянутыми челюстными костями. Острый нос выдавался вперед клювом, а в углах рта и щеках залегли глубокие впадины. Губы президента отличались слабо-голубоватым оттенком. Гибкая энергия и сила, отличавшие его во времена зрелости, исчезли без следа, уступив место напряженной непоколебимости, упрямству и болезненной целеустремленности. Во время последнего собрания Хармон с удовольствием отметил глубинный жизненный огонь, отблески которого замечались в глазах Вайермана. Но сегодня вечером угасли даже эти тусклые искры, подобно тому, как угасает последний сторожевой костер окруженной армии.

– Господа.

Дыхание, прорвавшееся наружу сквозь сухое горло президента, превратилось в голос.

– Добрый вечер, господин Президент, – проговорил Хармон, испытывая только одно желание: больше не приходить сюда никогда.

– Добрый вечер, Том.

Остальные члены кабинета тоже пожелали Президенту доброго вечера нестройным хором, и как только приветствия закончились, снова расселись по своим местам – один только Хеймс остался стоять позади президентского кресла.