Юность под залог

– Какую Людку? – снова невпопад спросил Юрий.

– Как – какую? – опешила Дроздомётова. – Девку, говорю, отвратительную, она мне племянницей приходится, а Виолетта сестрой, потому что она – Виолетта эта – дочь Павла (родного брата моей матери) и Ирины Карловны, той самой, которая дождалась его из лагерей.

– А-а-а! Стало быть, Авдотья, как ее...

– Иванна!

– Точно, точно, Иванна родила Павла, тот женился на Ирине Карловне и родил Виолетту. Виолетта вышла замуж за автомеханика... Как его...

– Андрея Дробышева, – помогла менеджеру Аврора Владимировна.

– И у них родилась отвратительная девка – Людка, ваша племянница...

– Молодец, Юраша! – похвалила его Дроздомётова.

– Слушайте, да у вас прямо как в Библии: Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова, Иаков родил Иуду...

– Юр, а у тебя что, по-другому? Ты сам, что ли, себя родил? У тебя что, нет генеалогического древа? – возмутилась Аврора Владимировна. – Родословная – это вещь тонкая, запутанная, но интересная. Неожиданная к тому же! Вот сейчас назову какого-нибудь своего дядьку, а ты скажешь – а не тот ли это, который в семьдесят девятом году собирался в Америку бежать? Я скажу: мол, он и есть, и окажется, что мы с тобой, Юрий, родственники! – выпалила Дроздомётова и сама удивилась своей мысли. – Но у меня из родни никто в Америку бежать не собирался.

– А ведь и правда! – призадумался менеджер. – Может, мы с вами и в самом деле родственники?

– Тогда, Юраш, ты мне стол должен продать по закупочной цене! – захохотала Дроздомётова и продолжила свое повествование: – Так вот, семья дяди Павла неплохая была, но жадные они все до невозможности! После Павла Авдотья Иванна родила наконец мою мамашу – Зинаиду. Но о ней отдельный разговор – ее, мать мою, мы оставим на десерт.

Вслед за ней на свет появился Иван – пятый по счету. Несчастный человек! Провоевал на фронте около шести месяцев, но врал, что прошел всю войну. Он был нечаянно подстрелен своим товарищем – рядовым Быченко из винтовки Мосина. Дядю Ваню, конечно, демобилизовали. И вся его трагедия состоит в том, что он мечтал сорвать фашистское знамя с рейхстага, в то время как получил ранение в самое мягкое место! Да! Вы не представляете, как он страдал! Очевидно, пуля задела какой-то важный нерв или позвонок, и его комиссовали. Пять лет сидеть не мог! Но его жена Галина Тимофеевна...

– Так он был женат?!! – отчего-то удивился Юрий.

– Конечно! На этой самой Галине Тимофеевне, которая всю жизнь проработала химичкой в школе – преподавала химию в старших классах. Если б ты только, Юраш, знал! Ей ученики (мальчишки, конечно) проходу не давали! Табунами ходили! Ухаживали за ней всячески, подарки дарили! Уж не знаю, чем она там с ними занималась на факультативных занятиях, но то, что моя родительница застукала Галину Тимофеевну с моим отцом на бабушкиных поминках в весьма, весьма пикантный... ах, да что уж там пикантный – просто-напросто кульминационный момент сексуального наслаждения, мне доподлинно известно.

– Прямо на поминках? – поразился Юрий – теперь его ухо присосалось к телефонной трубке, как навесная мыльница к стене. – Невероятно!

– Представьте себе, на поминках, – подтвердила Аврора Владимировна как нечто само собой разумеющееся. – Так вот, Галина Тимофеевна к ранению мужа отнеслась благодушно, то есть оно не смутило ее, и родила ему дочь Любашку – мою двоюродную сестру, которая старше меня на шесть лет. Вообще, что мамаша, что дочь не отличались целомудрием. Любаха, к примеру, отбила у меня Славика, когда мы отдыхали на море. Тот влюбился в меня, а я была еще несовершеннолетняя... Ну и кузина моя тут как тут – мужика совратила, забеременела от него и родила Димку. Славка, конечно, как порядочный человек, женился на ней, но через год сбежал.

После Ивана Матвеевича родилась Екатерина (самая младшенькая), и мой дедушка Матвей Терентьевич умер. Тетя Катя была особой легкомысленной – обожала красное крепленое вино и своего дурака Леньку Дергачева. Они так скандалили! Так скандалили! До драк дело доходило! Ревновали друг друга, как два идиота! Потом мирились и Екатерина обычно забеременевала. Детьми она занималась мало – то сдавала их в детский дом, то обратно забирала... А однажды стибрила у моей мамаши единственный серый костюм, в котором та ходила на работу. О какая была!

– Прямо Сонька Золотая Ручка какая-то! – высказался Юрий.

– Ну до Соньки-то ей далеко! А что касается моей родительницы, то она вслед за своими братьями и старшей сестрой приехала в Москву из Харино совсем девчонкой, поселилась у Антонины, той самой, которая очень удачно вышла замуж за Александра Вишнякова...

– Мастера зингеровских швейных машинок? – уточнил Юрий.

– Именно! – Аврора Владимировна обрадовалась, что молодой человек внимательно следит за ее несколько витиеватым и сбивчивым рассказом. – Приехала, значит, мамаша-то моя и поступила работать на вагоноремонтный завод. Там встретила своего первого мужа – Виктора Кошелева. И только они поженились, как началась война. В сорок первом мама получила похоронку, и в том же году родился мой брат-придурок Геня. Шло время, война закончилась, и почти все семейство переехало из деревянного дома неподалеку от «Яра» в маленькую комнатку коммунальной квартиры. Там жили моя мама, бабушка, Геня, – Аврора Владимировна старательно загибала пальцы, дабы не сбиться со счета, – Иван с женой и Любахой, да еще Екатерина периодически скрывалась там от своего Дергача ненормального. Бабка спала на столе, тетя Катя на сундуке, кто на полу, Геня на дореволюционном диване с клопами...

– Во жизнь-то была! – развесил уши Юрий. – Такое ж в кошмарном сне привидится, и не проснешься!

– Да! Так почти все после войны жили. А мамаша моя окончила бухгалтерский техникум и перешла работать с вагоностроительного на часовой завод кассиром. Вот там-то она и познакомилась с моим отцом – Владимиром Ивановичем Гавриловым. Он служил библиотекарем при заводе. Мамаша долго не подпускала его, сомневалась, считая невозможным и нереальным привести Гаврилова в перенаселенную комнатушку – ведь у отца-то тоже своего угла не было. И потом, он младше ее был на десять лет... Но после инцидента на профсоюзном собрании она поняла, что любит его без памяти, и в конце концов сдалась.

– А что за инцидент-то? – с нескрываемым любопытством спросил Юрий.

– Моя родительница была не только кассиром на часовом заводе, но еще и активным членом месткома. В тот роковой день почти все сотрудники сидели в актовом зале – мамаша вещала с трибуны. Она распределяла путевки на Черноморское побережье. На собрании творилось ужас что! Путевок было десять, а желающих отдохнуть – сорок человек. И когда накал страстей достиг своего апогея, двери актового зала распахнулись, и внутрь на четвереньках вполз мой папаша. Он елозил на карачках по рыжему паркету, неумолимо приближаясь к объекту своей любви. Изо рта у него шла пена. Все подумали, что он эпилептик, хотели «Скорую» вызвать, потом чуть не побили его, потому как решили, что он использует свою болезнь с целью получения путевки. Но отец почти дополз до моей мамаши, она бросилась к нему навстречу, он припал к ее пышной груди, и оба в тот момент ощутили неземное блаженство. Пена, которая обильными шматками стекала на материн серый костюм, оказалась обыкновенным хозяйственным мылом – он специально разжевал его, чтобы ее разжалобить. В тот день мать приняла решение и все-таки привела Гаврилова к себе домой. А через три года появилась я, – сказала Дроздомётова. Она, конечно же, много чего опустила в своем рассказе. К примеру, не поведала менеджеру о внешности Владимира Ивановича – о том, что он отличался роскошной шевелюрой – вьющиеся иссиня-черные волосы в сочетании с выпуклыми, черными же, необыкновенно выразительными глазами делали его похожим на демона с картины Врубеля. Ни словом не обмолвилась о его характере. О том, что Гаврилов был взбалмошным до идиотизма холериком и психопатом, состоящим с тридцати девяти лет на учете в психдиспансере, что периодически лежал в самых разнообразных клиниках для душевнобольных, причем по собственному желанию: сделает спьяну какую-нибудь непостижимую гадость и бежит к врачу – помогите, обострение, мол, ничего не могу с собой поделать! Она утаила и то, что отец ее страдал нервным тиком, который в молодости не был столь сильно развит и воспринимался просто как не слишком красивая привычка делать пять-шесть мелких плевков через каждые пятнадцать-двадцать минут, будто он пытался отделаться от прилипшего к языку волоса или откушенного заусенца. Что с возрастом плевки стали смачнее и чаще, правая часть торса при этом стала непроизвольно сотрясаться, а рука (тоже правая) дергалась и уверенно постукивала то по коленке, то по столу, а иной раз и по чужой ноге, будто в подтверждение этих самых плевков. Звучало это приблизительно так: «Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! Тук, тук, тук, тук, тук». И, наконец, о том, что Гаврилов был непроходимым бабником и скандалистом, что, собственно, и послужило причиной развода супругов. Но несмотря на расставание, Зинаида Матвеевна с Владимиром Ивановичем встречались до конца дней своих, держа этот факт в строжайшем секрете. Об их связи стало известно лишь после смерти обоих из писем, которые они хранили в одинаковых жестяных коробках из-под конфет.