Самый бешеный роман

Единственная, кто в нашей компании относится к нему отрицательно, даже, пожалуй, с презрением и пренебрежением, это Анжелка. Она со злости называет его за глаза «оно» или «наш полумужчина», якобы из-за своих религиозных убеждений. Но я считаю, что она всего-навсего ханжа.

В то время, когда Анжелка еще не ходила в православную церковь, а потом не перешла в секту адвентистов Седьмого дня, не вышла замуж, не родила Кузю и безбожно ругалась, она неплохо ладила с Овечкиным. Но чем больше она «совершенствовалась», тем нетерпимее относилась к нашему несчастному другу. Теперь, после рождения Кузи, отношения их накалились до предела, и мы должны были постоянно выбирать и отдавать предпочтение то Евгению, то Анжеле.

Анжелика Ивановна Поликуткина (в девичестве Огурцова) тоже, как и Икки, стала жертвой вкусов собственных родителей. Когда мать Анжелки – Нина Геннадьевна Огурцова была на пятом месяце беременности, они с мужем – Иваном Петровичем Огурцовым посмотрели две серии популярного тогда фильма об Анжелике и Жофрее. Поэтому сразу после этого события было решено: если родится девочка, назвать ее Анжеликой, в честь героини знаменитой киноленты, и неважно, что это иноземное имя совсем не сочеталось с фамилией Огурцова. Хорошо еще, что Анжелкины родители в то время не дошли до индийских фильмов, а то бог весть, как бы сейчас звали Анжелику Ивановну Поликуткину (в девичестве Огурцову)!

В период нашего с Анжелой детства ее родители страстно увлекались музыкой – переписывали на рентгеновские снимки песни «Битлз» и «Роллинг стоунз», и эта их любовь к музыке в дальнейшем определила будущую профессию Анжелы.

До третьего класса Огурцовы никуда не могли приткнуть свою девочку – ее скрытые способности никак не хотели раскрываться. Сначала они отдали ребенка в художественную студию, но дальше изображения перекосившихся домиков со свернутыми возле них калитками дело не пошло. Потом Анжела попытала счастья в кружке хореографии, но никак не могла взять в толк, что, когда художественный руководитель говорил: «Упасть», это вовсе не означало, что нужно действительно плюхаться на крашеный, натертый мастикой пол и все время пачкать свой зад, что от нее всего-навсего требовалось сделать реверанс. Нине Геннадьевне надоело после каждого занятия стирать Анжелкину форму, и она забрала ее из кружка. Еще был кружок мягкой игрушки, инкрустации, соломки, выжигания по дереву… А в третьем классе к нам в конце урока арифметики заглянула темноволосая сухопарая женщина лет сорока и радостно, с большим энтузиазмом спросила:

– Дети! Кто из вас хочет научиться играть на старинном русском инструменте – балалайке? А? Кто хочет стать настоящим музыкантом?

Шесть человек подняли руки. Среди них была и Анжелка. Через пару месяцев пять из шести наших одноклассников сбежали из балалаечного кружка, и обучаться играть на трех струнах осталась одна Анжела, несмотря на то что у нее были серьезные проблемы с музыкальным слухом. Она бы, наверное, тоже сбежала, но родители вцепились в балалайку намертво, потому что старинный русский щипковый инструмент был последним шансом хоть чему-то научить бестолковую дочь. И в конце концов Анжела стала балалаечницей.

Вообще Анжелкины родители постоянно чем-то увлекаются, вернее, мать. Отец же – страшный подкаблучник, во всем потакает супруге. Да, наверное, иначе никак нельзя, потому что именно она – глава семьи Огурцовых, именно она всегда решала, экономить ли на питании в этом месяце, чтобы накопить на новую мебель, или уйти в трехдневный запой и начать копить деньги со следующего. Надо заметить, в так называемые застойные времена Нина Геннадьевна Огурцова нещадно пила, но это не мешало ей постоянно находиться в состоянии какого-нибудь увлечения.

Боже мой! Чем только Огурцовы не увлекались, чем только не бредили, чем только не интересовались! Их совместная супружеская жизнь была похожа на зебру, раскрашенную разноцветными полосками периодически сменяющихся увлечений.

Нина Геннадьевна долгое время работала в «Госкино» уборщицей, и в это время супруги болели индийскими фильмами. Вся их квартира заполнилась разноцветными фарфоровыми статуэтками индианок в ярких юбках со страшенными физиономиями. В доме стоял специфический запах тлеющих индийских палочек. Они даже квашеную капусту посыпали приправой карри и кормили этим не только Анжелку, но и бедного пуделя с печальными глазами, который прожил у них двенадцать лет в тесном коридорчике и которого они не смогли толком похоронить – запихнули в старую дорожную сумку и выбросили под первое попавшееся дерево во дворе.

Само собой, это их безумство по поводу индийского кино плавно перетекло в увлечение йогой, и толстая, бесформенная Анжелкина мамаша часами пыталась изобразить позу лотоса, путаясь в собственных ногах. Однажды она так серьезно в них запуталась, что сломала шейку бедра, после чего год не показывалась на улице, а через полтора я увидела ее стоящей около березы ранним зимним утром…

…Она стояла совершенно голая и босая на снегу, возведя руки к темному предрассветному небу. Рядом топтался Анжелкин папа, держа в руках ведро с водой. Кажется, в тот период жизни они увлеклись теорией какого-то модного целителя, и Нина Геннадьевна подобным образом оздоравливала свой организм, пока не подхватила воспаление легких. А когда подхватила, два месяца лежала в постели и увлеклась составлением лекарств по древнейшим рецептам. Помню, кто-то дал ей почитать книжку, которая так и называлась: «Рецепты наших прадедов» или что-то в этом духе. Проштудировав «прадедовские рецепты», она через Анжелу попросила у меня столетник, уверяя, что это растение непременно должно помочь ей вылечить осложнение после воспаления легких. Непомерный куст алоэ стоял у меня на подоконнике, и я все время ждала, что он вот-вот должен расцвести. Я знаю, конечно, что он цветет раз в сто лет, но почему бы этот раз не мог прийтись именно на мою жизнь? Однако нужно было спасать Анжелкину мать, и я отволокла Огурцовым гигантский столетник, который, как мне казалось, не сегодня завтра загорится красными, оранжевыми или желтыми гроздьями. У меня даже в голове не было оговаривать тот факт, что я даю им свой драгоценный ксерофитный суккулент напрокат – пока Нина Геннадьевна не выздоровеет. И каково же было мое удивление, когда на следующий день я узнала, что мое родное и бесценное растение, которое должно было раскрыться в прекрасном, невиданном цвете, прокручено через мясорубку, сдобрено медом и какао в соответствии с «прадедовским рецептом»! Я была в шоке – теперь я никогда в жизни не увижу, как расцветет мой столетник, потому что его извели до последней колючки, превратив в отвратительную массу цвета детской неожиданности.

После «прадедовских рецептов» были еще космическая и рисовая диеты, сыроедение, голодание, живая и мертвая вода и многое другое. Но, пожалуй, самым серьезным увлечением четы Огурцовых до их обращения в православие было увлечение уринотерапией.

Как-то я зашла за Анжелкой, и стоило мне только переступить порог квартиры Огурцовых, как я почувствовала себя крайне нехорошо: в горле заклокотало, в носу защекотало, я начала чихать. По квартире распространялся удушливый, тошнотворный запах.

– Чем это так воняет? – забыв обо всех правилах приличия, спросила я.

– Мама упаривает урину, – пояснила Анжелка.

– Чего делает? – не поняла я.

– Чего-чего! Мочу упаривает!

– Манечка! Здравствуй! – поприветствовала меня Нина Геннадьевна. – Не обращай внимания на запах, это очень полезно.

Как можно было не обращать внимания на этот смрадный запах, я понять не могла.

– Что, и нюхать полезно? – спросила я и попыталась улыбнуться ради приличия, но то получилась зловещая улыбка Франкенштейна.

– И нюхать тоже, – подтвердила Нина Геннадьевна. Говорила она всю жизнь в нос, монотонно, растягивая слова – то ли от природы, то ли по причине хронического гайморита. – Все полезно. Эту золотую, солнечную, поистине божественную жидкость можно применять как угодно. Можно втирать в кожу, можно делать клизмы и очистить таким образом весь организм, можно пить и тем самым избежать злокачественных образований. Это – панацея. Урина помогает при любом заболевании. Она даже излечивает СПИД, не говоря о сифилисе!