Возраст третьей любви

– А если бы не работа? – Скосив глаза, Юра увидел, что Ева смотрит вопросительно, не поднимая головы от его плеча. – Тебе… уже легче там, Юрочка?

Юра понимал, о чем она хочет спросить и не решается. Забыл ли он Сону, забыл ли все, от чего бежал и от чего убежать вообще-то невозможно? Сестра лучше других это понимает, да и сам он… Вместо ответа он погладил Еву по голове.

– Ты-то как, рыбка моя золотая? – спросил он. – Все с этим со своим?..

– Наверное.

Ева подняла голову с его плеча. Она сидела рядом, но чуть-чуть позади, и лицо ее было скрыто в темноте.

– Что значит – наверное? – удивился Юра. – Ты что, сама точно не знаешь?

Знакомая ясная злость охватила его, как только он вспомнил о Евином любовнике. Это было очень простое чувство, без нюансов, которое, правда, приходилось сдерживать.

– Точно не знаю, – подтвердила Ева. – Иногда мне кажется, что с ним, иногда – что одна… Но это не от меня зависит.

– Зачем тебе… все это? – помолчав, спросил Юра.

– Ты его не любишь, я знаю. – Ева улыбнулась, как будто уговаривала ребенка. – Мне трудно объяснить, Юрочка…

– Почему трудно? – Юра уже рассердился – не на нее, а непонятно на кого, на себя, наверное, и поэтому не мог остановиться. – Слов у тебя не хватает? Это-то и странно!

– Не слов не хватает, а вот потому, что ты его не любишь, – по-прежнему улыбаясь, сказала Ева. – А просто так – как объяснить? Я не могу говорить о нем как о постороннем, понимаешь? Этого нельзя объяснить – как я его люблю, а без этого ничего не понятно… У меня с ним не просто физическая связь, а такая, что если она разорвется, то у меня и сердце разорвется. И что тут объяснять?

Объяснять тут и в самом деле было нечего, да Юра и не ждал от сестры никаких объяснений. Самому ему все было ясно еще с тех пор, как он три года назад впервые увидел историка Дениса Баташова.

У сестры был день рожденья, и она наконец пригласила этого своего нового возлюбленного – вернее, первого возлюбленного, потому что к двадцати семи ее тогдашним годам мужчина появился в ее жизни впервые… Мама волновалась, отец ее успокаивал, говорил, что Ева просто не могла бы полюбить плохого человека, а Юра на всякий случай старался вообще ничего не предполагать заранее, чтобы не настраиваться на худшее.

И, как он сразу понял, не напрасно. Конечно, трудно было за пару часов разобрать, хороший ли человек Денис Баташов. Может, и ничего: симпатичный парень, с открытым лицом, на гитаре играет, поет, смешит Евиных подружек… Но как он относится к Еве – это Юра понял через пять минут после того как, опоздав с работы к началу праздника, вошел в комнату.

Во взгляде Дениса была та снисходительность, которую невозможно не заметить в глазах мужчины, когда его чувства не совпадают с чувствами влюбленной в него женщины.

«Ты меня любишь, – спокойно говорили эти серые красивые глаза. – Что ж, люби, я не против. Но только, пожалуйста, без претензий: я этого, знаешь, не выношу. У меня жизнь и так не скучная, ну, если ты так хочешь, что ж, найду и для тебя местечко…»

Юра сто раз видел эти взгляды разных мужиков, обращенные на разных женщин, и в общем-то не обращал на них особенного внимания. Но елки-палки, почему ж именно Еве достался такой хлыщ, других нету, что ли?!

Но что толку говорить? Юра видел, как в Евиных светлых, с глубокой поволокой глазах вздрагивает и трепещет такое сильное, такое неостановимое чувство, что посторонние слова не нужны, даже если это слова любимого брата. И зачем тогда их произносить, лишний раз надрывать ей сердце?

Так же невозможно было поговорить с этим чертовым Денисом. Скорее всего, он вообще прекратил бы всякие отношения с Евой после дурацкого «мужского разговора». По всему видать, она была для него не той редкой драгоценностью, ради которой он стал бы наживать себе неприятности.

А поговорить, конечно, хотелось, и еще как! Юра просто видеть не мог, как Ева ждет звонка – всегда ждет, никогда не звонит сама, – как начинает метаться, если этот гад дает отмашку, что, мол, готов с нею встретиться, и она звонит в школу, договаривается с завучем… А у возлюбленного, значит, выходной, раз зовет в будний день с утра. Ну да, у них же гимназия, у учителей бывают какие-то не то методические, не то библиотечные дни…

И встречались-то они каждый раз в бабушкиной квартире – здесь же, в их писательском доме на Черняховского, в соседнем подъезде; Денис не утруждал себя поиском помещения. Это Юра точно знал, потому что квартира была теперь его, и, хотя он по-прежнему жил с родителями, Ева каждый раз спрашивала у него разрешения взять ключ. Пока, не выдержав, он не сказал, чтобы она не задавала глупых вопросов.

Брат мог защищать ее в детстве от дворовых и дачных мальчишек, но детство кончилось, и перед Денисом Баташовым Ева была теперь беззащитна окончательно и бесповоротно. Беззащитность была у нее в сердце, и оно готово было разорваться, если разорвется эта унизительная и безысходная связь.

Тогда, на дне рожденья, Юра сразу заметил, что мама воспринимает Дениса точно так же, как и он. И то, что Надя никак не выразила своих чувств – ни вслух, ни даже обращенным к дочери взглядом, – только подтверждало, что вмешиваться не надо.

Умением владеть собою Юрка вообще был в маму. Вот бабушка Миля – та никогда своих чувств не сдерживала.

– А почему это я дипломатничать должна! – даже возмущалась она. – Инсульт наживать?

В этом смысле на нее, конечно, больше всех была похожа Полинка. Вот уж кому на язычок не стоило попадаться чуть не с тех пор, как она только научилась говорить!

– Как ты там живешь, Юрочка? – спросила Ева. – Ты нам совсем ничего не рассказал…

– Почему? – Он попытался изобразить удивление. – Я же рассказывал: работы много, люди хорошие, все у меня нормально.

– Ты каким-то щитом закрываешься, – покачала головой Ева. – Нет, я понимаю, но от нас-то – зачем? Ты… все один живешь? – помолчав, спросила она.

– Слушай, а мы все, что ли, выпили? – вместо ответа поинтересовался Юра. – У папы там ничего в заначке не осталось, не знаешь?

– Почему в заначке? – улыбнулась Ева. – Еще одна бутылка есть, тоже ореховая. Только она, кажется, не настоялась еще, потому он и не доставал. Принести?

– Принеси, – кивнул Юра. – Ничего, что не настоялась, я выпью, а завтра свеженькой дольем.

Оказывается, бутылка стояла здесь же, в висячем шкафчике на веранде; жаль, он не знал, сразу достал бы потихоньку.

А шкафчик этот Юра сам когда-то делал вместе с отцом, лет в пятнадцать. Юрке не хотелось возиться с досками и гвоздями, но Валентин Юрьевич почему-то считал, что сын должен это уметь; пришлось научиться. Папа умел убеждать в своей правоте, хотя Юра и теперь не понимал, как ему это удается – как-то ненавязчиво, но твердо.

Шкафчик он тогда сделал – немного, правда, кривоватенький, – а потом еще и табуретку, ту уже поаккуратнее. Охоты к подобным занятиям он так и не приобрел, освоил их на минимальном уровне, но отец посчитал это достаточным и больше на тему домашних поделок не заговаривал. Табуретки покупались в магазине, и выбирала их мама или, когда подросла, Полинка.

Ева принесла и рюмку – большую, старую, похожую на колбу от песочных часов с золотым ободком посередине, чудом уцелевшую еще с бабушкиных довоенных лет.

– А себе? – спросил Юра, наливая в темноте водку.

– Ой, я не буду, ладно? – попросила Ева. – Я не могу, мне это хуже дыма, Юр, ты же знаешь.

– Знаю, – усмехнулся он. – Думал, вдруг научилась. Какая ты, Машенька, хорошая девочка! – писклявым голоском произнес он. – Не пьешь, не куришь…

– Не могу-у больше! – Она низким голосом подхватила старый школьный анекдот и засмеялась.

– Я и правда один, Ева.

Водка мягко вкатилась в голову, и Юра тут же почувствовал, что теперь ему легко ответить сестре. Правда, она не повторила вопроса, но не отвечать ей ему почему-то было стыдно.

– Но… как же так? – Теперь Ева сидела боком, двумя ступеньками ниже, и снизу заглядывала ему в глаза. – Почему же так, Юра? Это ведь даже, по-моему, как-то нехорошо для тебя, тебе же не восемьдесят лет…