Великий поход

Должно быть, так мог думать каждый из дасов, ибо задача демона – всегда желать того, что неосуществимо. Всегда идти к этому, приговорив чужую судьбу к закланию под обречённые идеи.

Солома распушила колкий хвост. Случайная искра, выброшенная костром, цапнула этот хвост и, прежде чем Дасу успел смахнуть её на землю, по соломе пополз огнистый ручеёк. Демон вскочил, хлопая себя по ногам, вороша одеждами и затаптывая осыпавшиеся искры.

– Нет, – сказал он успокоившись, – нет, бесполезные старания. Хотя, признаюсь, тебе удалось испугать меня. Но твои усилия стоят только испуга.

Дасу отдышался и перенёс остатки соломы подальше от искрящихся брызг костра.

– А вот чего стоят мои усилия, ты скоро узнаешь. Впрочем, я подумаю, как тебя использовать. Может быть, в качестве засухи? Эх, сколько забавного мы бы с тобой сотворили вместе!

Демон снова примостился к тёплому обдуву под дымное знамя Агни.

– Ты узнаешь, как неблагодарны люди. Они легко поменяют всех вас, давших им жизнь, на того, кто богом только зовётся. По сути, являясь демоном. Придёт такое время. Я придумаю какого-нибудь очень правильного, напористого духократа. Чтоб был немного не в себе и с тоской в глазах. Тоски нужно побольше. Сладкой тоски. Вайши это любят. Ты думаешь, мир состоит из героев? Из кшатриев? Нет. Миром правят вайши. А они быстро устают от высоких задач и навязчивого героизма. Им не нужны такие, как ты. Им нужен я. Я! Потому что я научу их не сопротивляться и при этом получать удовольствие от своей беспомощности. Она встанет выше героизма, подчинив себе духовную власть по всему миру. Покаяние – вот её девиз! Покаяние вместо героизма. Непокорившимся я найду другое применение. Пусть себе не верят, не усмиряются. Главное, чтобы я направлял их мысли и дела. Я дам им борьбу, которую они ищут. Борьбу с самими собой. Их борьба со злом станет незримым путём ниспровержения мира.

Что, не веришь? Тебе всё это кажется бредом? Напрасно. Создать кривое всегда проще, чем гармоничное. Да мне и делать ничего не надо, только пустить трещину. Остальное сделает время. А его у меня много. Ведь я никуда не спешу. В отличие от вас. Ваша жизнь требует поступка, яркого действия, а моя – нет. Моя требует терпения. Так посмотрим, кто из нас сильнее.

Он обратил глаза к небу. Костёр догорал, успокоившись на пламенеющей россыпи углей. Демон подумал, что придётся снова идти за хворостом. Обдирать высохшие кусты. Он вздохнул и закрыл глаза. На время. Чтобы успокоить свои мысли. Агни и не думал с ним спорить. Почему-то. Это мешало Дасу. Недеяние? Но ведь его придумал демон. Возможно, Агни просто ничего не слышал. Или не слушал демона… Мысли Дасу стали путаться, и он заснул прямо на отсыревшей соломе. В луже растопленного снега перед прогоревшим костром.

Долина погрузилась в туман. В слепой и бездвижный, как взбитая сура. Туман пожирал увалы гор до самого их подножья и даже вершины, запахнувшие небо, что оплывали в топь своими неясными очертаниями. Предутренний час расшевелил демона. Дрожа от холода, Дасу смирился с происходящим, с необходимостью вставать, чтобы окончательно не замёрзнуть, и открыл глаза.

– Нет, будет дело, будет! Никогда раньше не стояли здесь такие туманы, – проговорил он ликующе.

Демон перетряхнул свою вылежку, запахнул кутайку и, подняв голову, лукаво закричал:

– Люди, близится конец света! Покайтесь! Если, конечно, хотите спастись.

Он улыбнулся своему хорошему настроению и добавил к прозвучавшей мысли:

– Впрочем, кто вам сказал, что у вас вообще есть путь к спасению? Ведь спасать-то вас буду я. Возможно.

Дасу шёл в горы. Расчёт его был прост. Этот брахман, если он не подох вчера – а такие запросто не дохнут – мог бы добраться только до ближней деревни. Которую сейчас скрывал туман. Дасу не хотел начинать свой путь к истине со словесной потасовки. С молодым, полным духовной неприсыщенности и наивности брахманом. Вайши глупы и традиционны. Традиционны, как всякие тугомыслящие простаки. Трудолюбы. Они скорее поймут молодого и правильного арийца, чем старого и хитрого ракшаса. Нет, столкновение Дасу было невыгодно. До поры. До той поры, пока его вязкая благотерпимость не научится показательно засасывать ярость арийских духотворцев. На виду у тупых вайшей, которые сумеют во всём разобрать только демоническую, несокрушимую уверенность Дасу, знающую на всё ответы. Против беспомощного метания скороспелых мыслей брахманов.

Вайши теперь судьи. Это им решать судьбу мира. Вайшам ведь невдомёк, что на всё есть ответ только у демона. В его коварном расчёте на убеждение. Не на правду, а на убеждение. То есть на подчинение, ибо убеждение и будет крепчайшая петля.

В Амаравати Дасу не пошёл. Нет. Зачем? Ему не нужна была ни слава, ни позор, ни презрение кшатриев. Ничего, чем могли бы принять его воины. То есть создать его как явление. В Амаравати он напрасно бы потратил время и силы. Воины, если это действительно воины, а не постриженные под шикханду вайши, никогда не внемлют духоповальному культу смирения и покаяния. Воин рождён для другого. Для усмирения противника и упокаяния врага. Только для этого. Врага, а не собственной души. Стало быть, идеи Дасу в Амаравати не пришлись бы по вкусу.

Лучше, если бы они вызвали открытый протест и негодование. Что обеспечило бы к ним необходимый интерес. Пусть даже враждебный. Человеческий ум способен с годами удивительным образом перетолковать даже самое очевидное. В прошлом. Должно быть, это связано с особенностью людей изменяться с возрастом. Изменяться характером, привычками, потребностями, влечениями и прочим. Однако ум кшатрия не меняется. Он удивительно упрям в отношении избранных ориентиров. Но что-то подсказывало демону, что суть не только в этом. Кшатрии столь обленились в отсутствии какого бы то ни было дела, что любая нужда напрягать свои чувства отворотила бы их от пришельца. Поэтому идеи Дасу могли вызвать у кшатриев только апатию.

Дасу шёл в горы. В дальнюю деревню, где люди тихи и диковаты, как сама неброская красота этих скал. Где умеют слушать только потому, что всё время молчат, ибо всё уже давно сказано. Где не спорят, чтобы не спугнуть чудом запорхнувшие сюда чужие мысли. Ведь любые мысли сожителей можно назвать собственными. Дасу знал, куда он идёт.

Утро раскрылось удивительной чистотой и светостоянием. Будто и не было сырой, туманной мути. Демон смотрел вниз, на остатки тумана, разносимого по долине, и тихо восторгался величием гор. Летящих над миром, погружённым в облачный дым.

Такие чувства, должно быть, испытывает Парджанья, когда наблюдает за ничтожностью человеческих судеб. Дасу думал о том, как важно иногда забираться в горы. Чтобы испытывать те же чувства, что и Парджанья.

Первый домик, оказавшийся на пути демона, едва держался на покате горного склона. Так казалось издали. Домик подпирали деревянные сваи, вбитые нестойким рядком в землю, что опоясывала каменные оконечья гор. Её разволокло по склону неглубоким травяным простилом, толщи которого, должно быть, едва хватало чтобы вместить травяной корень. Поэтому домик на сваях выглядел обречённым перед беспощадностью горного уклона. Над которым он повис, точно птичье гнездо.

Домик был сложен из ровных кусков камня, примазанных друг к другу глиной. По щелям. Возле жилья трудилась женщина, что-то терпеливо месившая в дымящемся бочане.

Демона приметила собака. Она оторвала морду от миски и хрипло залаяла. Дасу упал на четвереньки и, наклонив голову, пополз на врага. Собака перешла на бушующий вызлоб. Она извергала своё собачье проклятие проваленным, сиплым горкотаньем. Ему не хватало шума даже на отзвук горного эха. Должно быть, собака была старой.

Женщина стряхнула с рук воду и, вооружившись ухватистым месилом из бочана, с готовностью посмотрела на странного гостя. Дасу добрался до миски, рыкнув, отогнал собаку и принялся лакать густую болтушку из наваренных в молоке костей.

– Эй, – осторожно окрикнула его хозяйка, – ты зверь или человек?

– А как тебе лучше, так пусть и будет.