Страница 7 из 9
– Заткнись, брильянтовая! – истошным голосом закричал кто-то. – Не рви душу!
Кира испугалась, что это кричит она, – и распахнула глаза.
Две смутно различимые фигуры, замершие перед нею, медленно поплыли слева направо… Кира сцепила зубы, невероятным усилием попытавшись остановить головокружение.
– Стоять, Буян, – пробормотала с трудом.
Фигуры послушались – вернулись на место.
– Гляди – очухалась! – сказала тощенькая малокровная девица, похожая на пэтэушницу, и по ее бледному востренькому личику скользнула порочная улыбочка: – Что, замаяли хахали до того, что и на ногах не стоишь? А не умеешь – не берись! Каждое лето понаедут с России москалихи наш хлеб отбивать, а сами хрен от редьки отличить не могут!
Она захохотала и села в углу прямо на пол, широко расставив ноги.
«А под юбчоночкой на ней…» – проплыло в голове, и Кира отвернулась.
– Ай, молодая, зачем голой задой на грязном полу садишься? – послышался надтреснутый голос. – На, возьми мой платок, подстели. И не лезь к женщине, дай ей, бедной, в себя прийти!
Что-то зашуршало, зашумело, забрякало, мелодично зазвякало рядом с Кирой, и в лицо ей близко-близко заглянули огромные, черные и жаркие глаза – такие жгучие, что Кира невольно отстранилась.
– А ты меня не бойся, доча, – снова раздался вкрадчивый голос. – Я не цыганка, я сербиянка – я тебя не обману, всю правду скажу!
– Сон, что ли? – выдохнула Кира, слабо поводя перед лицом рукой, как бы отгоняя призраков, однако назойливое видение не исчезло, а снова засмеялось:
– Ты еще перекрестись! Нет, доча, до завтрашнего утра я никуда не денусь.
– А сейчас – что? И где я?
Кира оперлась ладонями во что-то жесткое, деревянное – села. Какая-то лавка, низкая и широкая, стоит в углу тесной комнаты, которую довольно ярко освещает большая лампочка, висящая на голом шнуре. Стены грубо оштукатурены, пол бетонный. Одной стены нет вообще – вместо нее решетка. Возле этой решетки, подоткнув под себя цветастую шаль, сидит «девчоночка в юбчоночке» – скаля зубы, оглядывает Киру.
– Сейчас, подруга, ночь! – пояснила она своим сиплым, прокуренным голосом, в котором прорывались неприятно-визгливые ноты. – А ты – в «обезьяннике» поселка Коктебля… – последовал долгий и однообразный ряд неизбежных рифм.
– Замолчи ты! – Цыганка махнула на нее узкой смуглой ладонью. – Смотри, совсем беднягу напугала!
– Hапугаешь таких! – огрызнулась девчонка. – Разве не слышала, что Мыкола рассказывал? Мокруха на ней, и не одна! Пришила подружку свою по пьяной лавочке, автобус ограбила, а всего хуже, – девчонка выпучила глаза, – с мертвяками трахалась!
– А тебе что, завидно, доча? – с холодновато-презрительным добродушием осадила ее цыганка. – Tы вот только с мертвяками еще не трахалась, а так уж всех перебрала. Небось и Мыкола там побывал?
– А что, он не мужик разве? – обиделась девчонка. – Все при нем, да еще во какое! – Она показала руками, расставив их в обе стороны так широко, как могла.
Кира зажала уши, зажмурилась. Она в тюрьме. В тюрьме! В коктебельском «обезьяннике»! Правда что – сидят за этой решеткой, будто зверье в клетке. И она, Кира, – среди прочих «обезьян». В компании с дешевой местной проституткой и цыганкой. Первая небось повздорила с клиентом, вторая обчистила какую-нибудь доверчивую отдыхающую, вот их и задержали. А для компании к ним засунули подозреваемую в ограблении, убийстве… и т. д. и т. п. – Кира уже начала путаться в перечне собственных злодеяний.
И сидеть ей тут, пока, после выходных, не вспомнит о своих рабочих делах милицейское начальство! Может быть, тогда все же отправят запрос в сопредельное государство. И выяснят, что Кира Москвина – доктор медицины, в связях, порочащих ее, замечена не была, тем более – в тех кошмарных преступлениях, которые ей шьются.
Свидетельство Глыбина-старшего, милицейского генерала, дорогого стоит! А если и этого будет мало, примчится выручать Киру восходящее светило адвокатуры Глыбин-младший. Да, похоже, не миновать Игорьку приезда: ведь, кроме явного бреда, навороченного в той листовке, его клиентке и подруге шьют еще ограбление и убийство.
Убийство Алки!
Кира изо всех сил прижала к глазам кулаки.
Алка… Единственная и самая лучшая подружка – с того самого дня, как четырнадцать лет назад Кира, «от робости запинаясь», вошла в первую аудиторию медфака университета, где была назначена первая лекция для первокурсников, и, ничего не видя от волнения, села за первый попавшийся стол. Сосчитав до десяти, набралась храбрости и взглянула на соседку. Ею оказалась худенькая брюнетка с невообразимо пышной «химией». Девушка увлеченно читала надписи, которыми был испещрен стол, и не сразу заметила Киру. Наконец она обратила на нее свое подвижное большеглазое лицо и изумленно хлопнула нарядными ресницами.
– Нет, ты видела это? – спросила так, словно была знакома с Кирой всю жизнь. – Ей-богу, лучше не скажешь!
Отманикюренный ноготочек ткнулся в круто вырезанные буквы, столь щедро заштрихованные черным «шариком», словно писавший эти слова стремился непременно сделать их достоянием вечности:
«Деньги – это грязь. Жаль, что грязь – не деньги!»
– Потрясающе! – восхищенно протянула брюнетка.
– Потрясающе, – согласилась Кира, которая и впрямь нашла эту мысль свежей и оригинальной. – Ничего, что я села тут, рядом с тобой? Ты… я хочу сказать, я…
– Сиди! – великодушно разрешила девушка. – Я тут пока еще одна как перст, ни с кем не познакомилась. Начать с тебя, что ли?
Дружба завязалась мгновенно и длилась по сей день. «Вот именно – по сей день…» – горько подумала Кира. Не далее! И стало страшно: как она теперь будет обходиться без Алки? Сможет ли держать «в железном кулаке» стайку лодырей-лаборантов? А ругаться с институтским начальством из-за денег, которые министерство целевым назначением выделяет на развитие Кириной лаборатории, но если до нее доходят процентов десять, то это хорошо? Кто теперь будет «подчищать хвосты» Кириных исследований, оформлять их на бумаге, следить за серийностью и непрерывностью опытов? «Ты без меня пропадешь, – не раз снисходительно говорила Алка. – Ты же у нас звезда! Блеснула и полетела по небесам дальше! А я подбираю твои лучики. В пробирочку складываю. Этикеточки приклеиваю! Если не буду этого делать, ты завтра и не вспомнишь, какая идея тебя осеняла, гениальная твоя головушка. Ты у нас – алмаз неограненный, а я твой ювелир!»
Это правда, все правда!.. Как работать без Алки? Как жить без нее, без ее советов: что носить, с кем встречаться, какую диету соблюдать, каким спортом заниматься?.. Эта беспрекословная зависимость от Алки здорово злила Кирину мать: «Ты любишь говорить, будто Алка – твое отражение. А не замечаешь, как сама ее отражением становишься!»
Может быть, мама права. Может быть, Кира слишком подчеркивала свою зависимость от подруги: ведь даже на симпозиумы их приглашали в последние годы только вдвоем. И, например, Мэйсон Моррисон, обещая Кире лабораторию с фантастическими возможностями, должность первого помощника сразу предложил Алке…
Но все это в прошлом, в прошлом! Какой кошмар… Что бы Кира ни думала сейчас об их отношениях с Алкой, как бы ни винила себя за мягкость и бесхребетность (любимое мамино словечко!), сколько бы ни давала себе слов быть более самостоятельной и независимой – что в работе, что в жизни, – ничего теперь не имело значения по сравнению с одним простым и страшным фактом: где-то на склоне Карадага, под кустом шиповника, лежит и коченеет мертвое тело, которое тридцать лет звалось Алкой Вихновской.
Кира скорчилась в комок и обхватила себя руками. Ей казалось, будто немилосердные ветры дуют на нее со всех сторон. Ледяные ветры одиночества…
– Эй, подруга!
Кира вздрогнула, почувствовав чье-то прикосновение к своей руке. Открыла глаза – «юбчоночка» близко склонилась к ней, а из глаз так и выплескивалась тревога:
– Ты шо? Кончай реветь! Здесь еще ничего! А вот в Судаке посидела бы или в старой КПЗ… Беда – к ужину опоздала, так завтрак в шесть, авось не помрешь с голодухи. И… вот еще что: можешь слопать мою порцию. Поняла? – «Юбчоночка», уперев руки в боки, обернулась к цыганке: – Я свой завтрак ей отдаю, а не тебе, мымра!