Страница 80 из 84
Вернув золото в мешок, Житник закопал на дне расщелины оставшуюся без патронов двустволку, затем подтянул лямки рюкзака и, уложив в него золото, ушел вниз к Ягнобу. “Переправлюсь на тот берег и уйду в Анзоб по верхней тропе, – решил он. – На нее они не сунутся...”
Когда внизу уже слышался шелест спокойного в тех местах Ягноба, Юрке вдруг стало страшно. Ему показалось, нет, он понял, что всего лишь через час его не будет в живых. Все это яркое, четко зримое, осязаемое окружение – полосатые мраморные скалы с оранжевыми узорами лишайника, корявый ствол уставшей от солнца арчи, выбравшаяся на летнюю прогулку семейка статных розовых эремурусов – все это останется и будет всегда, а его, Юры Житника, не будет...
В глазах его почернело, ноги, сделавшиеся ватными, сами по себе прошли несколько шагов и подкосились. Юрка упал на колени и, немного придя в себя, растер похолодевшими руками лицо, шею, уши. “Это – удар, солнечный удар...” – пришла ему в голову спасительная мысль, и он отрывисто захихикал...
Встав на ноги и отряхнувшись, Житник сказал в небо:
– Не-е-т, не всех клопов я еще передавил! Не всех!
– Всех... – вдруг услышал он сбоку тихий усталый голос. И, медленно повернув голову, увидел Зубкова, сидевшего под кустом во всю цветшего шиповника. В уголке рта у него торчал стебелек дикой белой гвоздички, на коленях лежал автомат.
– Ты?.. – ничего не понимая, прошептал Житник. – Ты же... Я же...
– Могилу рыть будешь? – равнодушно спросил Толик, выплюнув гвоздику.
– Зачем?.. – пробормотал ставший ватным Житник. Пробормотал и представил свой каменистый могильный холмик и себя, мертвого под ним. И, застеснявшись вдруг намокших глаз, добавил дрожащим голосом:
– Барство это...
– Ну, как хочешь... Но на тропе оставлять тебя не хочу – негигиенично. Снимай рюкзак.
Житник снял рюкзак и бросил его на землю. Он уже взял себя в руки и лихорадочно обдумывал варианты спасения. “У него два-три патрона, не больше... Попрошу разрешить мне снять сапоги, сниму один, брошу в него и петлями побегу к тому уступу... Под ним – заросший травой ручей...
– Не надо ничего придумывать, Юра! – вставая, прервал его мысли Зубков. – Умоляю. Со мной у тебя нет никаких шансов. Пошли за скалу, там я видел берлогу...
И, ткнув дулом автомата Житника в бок, направил его вперед. Сам же, повесив на спину рюкзак, пошел в двух шагах позади.
“Не сможет выстрелить!!! – вдруг осенило Юрку. – Зубков не сможет выстрелить. Он мент, не палач! Высоцкого любит... Он не выстрелит! Нет!”
Испарина моментально покрыла его лоб. Капельки пота, соединясь в жиденькие ручейки, стекали в глаза. Отершись тыльной стороной ладони, Житник медленно обернулся и, внимательно взглянув в глаза Анатолия, понял, что тот и в самом деле не сможет расстрелять его.
Зубков, действительно немало смущенный необходимостью быть палачом, приказал ему идти дальше. Они подошли к берлоге и Житник, посмотрев на дно, увидел там огромную гюрзу.
– Гюрза! Смотри гюрза! – воскликнул он, мгновенно решив использовать удивление Зубкова в целях побега.
Но Зубков никак не отреагировал и, сняв с плеч рюкзак, приказал:
– Становись к краю. Лицом ко мне! – и, когда Житник выполнил приказ, нацелил дуло автомата ему в грудь.
Так – глаза в глаза – они стояли минуты три. К исходу третьей лицо Юрки скривилось в пренебрежительной улыбке.
– Не можешь, малохольный? – выцедил он ехидно. – Давай, я тебя кончу, мент благородный! У меня не заржавеет. А лучше, давай кончим эти игры и пойдем потихоньку в лагерь, там разберемся.
– Не могу... – покачал головой Толик. – Было бы у тебя оружие... А так не могу... И не хочу.
И сел на подвернувшийся камень, не сводя, однако глаз с собравшегося в комок Юрки. Посидев так с минуту, он устремился взглядом в сторону берлоги.
Увидев, куда смотрит Зубков, Юрка забеспокоился. “Скормит, гад, змеюке”, – мелькнуло у него в голове.
Зубков, взяв автомат в левую руку, встал, подошел к рюкзаку и вынул из него мешок с золотом. Затем, внимательно наблюдая за оцепеневшим Житником, направился к берлоге, спустился в нее и молниеносным движением опытного боксера-легковеса поймал короткую жирную гадину за шею. И, злорадно улыбаясь, устремился к объятому страхом запятившемуся Житнику. Но прошел мимо, к рюкзаку и вложил в него злобно извивающуюся змею.
– А теперь, дорогой, иди сюда! – сказал он Житнику, поманив его пальцем. – Мы с тобой будем играть в... в таджикскую рулетку. Иди, иди, Юрик, не бойся – шансы у нас будут фифти-фифти.
Житник сначала ничего не понял и продолжал стоять с лицом, белым, как летнее облачко. Но примерно через полминуты сообразил, что Зубков предлагает ему своеобразную дуэль с равными шансами на жизнь. По сравнению с расстрелом эта дуэль показалась ему спасением и он, весь охваченный накатившейся вдруг радостью, пошел, почти побежал к Зубкову.
“Баран!!! Благородный баран! – ликовал он. – Такой баран не может, не может не проиграть! И я еще вернусь с его автоматом в лагерь!
Они сели на колени перед шевелящимся логовом смертоносной гадины, обхватили замком друг другу смежные руки и, сделав паузу, кинули их в рюкзак!
Все повторилось! Повторилось все, что Юрка почувствовал перед тем, как наткнуться на Зубкова. Когда змея вонзила зубы в запястье, Житник понял, что перед его глазами проходят последние, самые последние кадры жизни... И затем очи его навсегда закроет засвеченная смертью пленка... Он попытался вырваться, освободить руку, разгрызть рану зубами, не дать, не дать яду впитаться в кровь! Но Зубков держал его железной хваткой. И вся змеиная ненависть капля за каплей вошла в Юркино тело...
Дождавшись, пока Житник окоченеет, Зубков удостоверился в его смерти и за ноги перетащил труп в берлогу. Затем завалил его камнями, нашел ишака, погрузил на него долю Житника и ушел в лагерь.
На перевале он нашел Сергея с Бабеком и Лейлу. Они колдовали над Черным.
– Жив, что ли? – пойдя к ним, удивленно спросил Зубков.
– Пока – да... – ответил Сергей, не оборачиваясь. – Одна пуля черепушку раздробила, насилу кровотечение остановили, другая – сидит в грудине. Повезло ему... Патроны, наверное, у Юрки отсырели.
– Поймал Житник? – встав на затекшие ноги, поинтересовался Бабек.
– Поймал...
– Убивал?
– Нет... он сам сдох, – ответил Зубков и присев на порыжевшую траву, рассказал о смерти Житника.
– Ну и дурак! Она могла обоих укусить, – сказал Кивелиди, выслушав рассказ. – С собаками надо по-собачьи. Убил бы сразу или, в крайнем случае, надавал бы по морде и отпустил. Но я бы не отпустил...
– Что теперь говорить? – пожал плечами Зубков. – Он теперь на небесных сурков охотится... Хорошо ему...
– А откуда в этих краях гюрзы? – нарушил Кивелиди установившееся молчание. – Они же в таких высоких горах не водятся?
– Э... В этот места многа мышь с чума, – объяснил ему Бабек. – И один болшой умний дохтур из Душанбе савсем давно сюда многа гюрза привозил, чтобы они этот мышка кушал. Но у них аппетит не был и они все уползал. Многа потом умирал, но, наверно, каторый кушал, жив оставался...
– Чудеса! – удивленно покачал головой Зубков и, широко и звучно зевнув, предложил:
– Давайте, что ли, в лагерь двигаться. Выпить хочется – сил нет...
– Ты давай с Бабеком вниз топай. Отведете ишака и пусть Бабек с другим возвращается, – сказал ему Кивелиди и начал щупать Чернову пульс.
11. Без комментариев.
После того, как Житник влепил в меня две пули, в глазах у меня потемнело, и я все забыл. Но через некоторое время мрак развеялся, и я увидел себя в длинном коридоре, напоминавшем обычный коридор поликлиники, префектуры или суда – те же китайские розы в кадках, на стенах – невзрачные пропыленные акварели под стеклом, стулья в простенках между дверьми...
“Не хватает посетителей” – пришло мне в голову. И тут же, в конце коридора появился мужчина в сером пиджаке и черных брюках. Он прошел мимо, проглядывая на ходу стопку бумаг. Из соседней комнаты вышла поглощенная мыслями бледная пожилая женщина. “Районная поликлиника” – подумал я, и в нос мне ударил резкий запах формалина. Мимо, движимая дюжим санитаром, пронеслась больничная каталка. На ней, скрючившись, лежал облезлый, весь в пятнах, старик. Не успели они скрыться за поворотом коридора, как над дверью передо мной зажглась надпись “Входите”. Я вошел. Посередине небольшой, уютной комнаты стоял стол, за ним сидел благообразный мужчина средних лет и внимательно смотрел на меня. Удовлетворенно кивнув, он жестом указал мне на стул напротив. Я сел и оглянул стол. Он был пуст. Это показалось мне странным. Мужчина улыбнулся и достал из ящика стола стопку папок. На лицевой стороне верхней из них была приклеена половинка обычного листа белой бумаги. На нем в жирной черной рамке синим фломастером было аккуратно выведено “Чернов Евгений”.