Страница 2 из 19
Офицер глядел сочувственно, кивал понимающе:
– Да, о да, мадам. Клянусь, вы меня убедили, к тому же я снисходителен к женским причудам. Скажите только, что же нам теперь делать с двумя баронессами Корф?
Сердце Марии снова екнуло. Она с трудом перевела дух.
– Как… с двумя?
– Да так. С вами, баронессой Марией Корф, глаза темные, волосы русые, рост высокий, двадцать девять лет, – и еще с одной, по документам – тоже двадцать девять, а на деле – тридцать восемь. И волосы у нее седые, и при ней увалень-муж по фамилии Капет, который ехал под документами этого вымышленного камердинера. Плюс двое детей, верная подруга… – Он на секунду замолчал, глядя в ее побледневшее лицо. – Продолжать?
Мария едва заметно покачала головой. И вдруг, встрепенувшись, ухватилась за последнюю соломинку:
– Вы сказали – седые волосы? Почему – седые? Тут какая-то ошибка!
Он помедлил с ответом, явно наслаждаясь ситуацией. Затем, чуть усмехнувшись, проговорил:
– Никакой ошибки, мадам. Волосы той, что ехала на север под вашим именем, волосы Марии… Марии-Антуанетты, которую французский народ справедливо прозвал австрийской волчицей, – волосы ее поседели за одну ночь: после возвращения из Варенна, где ее задержали.
Мария смотрела на него расширившимися глазами.
Все, конец. Вот теперь и впрямь – конец.
Варенн! Но ведь это совсем близко от Парижа! Почему же так скоро их схватили? Почему их вообще схватили? Что произошло, что не сработало в тщательно выверенном плане?!
Господи, как долго они готовились… Королева оказалась, как всегда, гораздо решительнее своего мужа. Людовик XVI никак не мог поверить, что его bon peuple [2] желает теперь лишь одного: низложения и смерти своего Bon Roi. Но устроить бегство королевской семьи – дело нелегкое, деликатное и опасное: следовало раздобыть деньги, фальшивые паспорта, карету, кучера, лошадей, охрану, провизию, нужно было договориться о подставах в дороге, вывезти монархов из Тюильри, доставить их к границе… Документами занималась Мария. Добыть их удалось без особого труда. Деньги раздобыли Жан-Аксель Ферзен, верный рыцарь несчастной королевы, ее наперсница Элеонора Сюлливан и старая графиня Строилова, тетка Марии. Элеонора, кроме того, заказала у каретника Жана-Луи огромную берлину [3], которая могла вместить и монархов, и свиту. Ферзен… Ферзен, казалось, был повсюду, принимал участие решительно во всем, и во время всех этих хлопот Мария впервые взглянула с уважением на красавца-шведа: да, любовь к королеве и впрямь – звезда путеводная его жизни! Когда все было готово, слажено, подогнано одно к другому, словно части хитроумного механизма, пришлось помедлить еще несколько недель, чтобы дождаться отпуска одной из горничных Марии-Антуанетты, которой побаивались, подозревая в ней демократку. И вот три дня назад одна баронесса Корф со свитой и семейством выехала на север, направляясь во Франкфурт, другая, почти в то же время, – на юг. И… и что же случилось? По какой причине столь тщательно слаженный заговор провалился?
Мария сжала кулаки – ногти вонзились в ладони. Однако туман в глазах начал рассеиваться.
Так… Воистину, воля господа неисповедима, и что случилось – то уже случилось. Но она еще узнает, как это произошло и можно ли все исправить. Правда, узнает и исправит лишь в том случае, если будет иметь такую возможность. А для этого надо поскорее воротиться в Париж, а еще прежде – избавиться от вертопраха-полицейского, нагло развалившегося напротив и не спускающего с нее своих бесстыжих глаз.
Гасконец! Со времен Анри IV все рисуют себе гасконцев в радужных красках и не знают в том никаких сомнений. Однако этот офицер – последний человек в мире, которому поверит и доверится Мария!
– Да, – задумчиво проговорила она, – быстро же вы до меня добрались…
– Это времена такие нынче – быстрые, даже стремительные. К тому же – счастливая судьба! – Он сделал попытку галантно поклониться, но задел макушкой потолок кареты и остался сидеть. – Правда, на сей раз судьбе помог один бдительный гражданин, друг народа. Да вы его видели, наверное: кузнец из Мон-Нуар. У него возникли подозрения на ваш счет. Чтобы проверить их, он решил по мере сил и фантазии задержать вас в пути… а тут гонец из Парижа с известием о вареннском бегстве. Мы ринулись в погоню за вами – а вы нас уже здесь поджидаете!
Он явно издевался, но Мария и бровью не повела: что без этой мрачной твари, кузнеца, не обошлось, она уже давно поняла.
– Ну что же, гражданин, – ее передернуло от отвратительного вкуса этого слова, – вы прекрасно знаете: я – русская, я подданная ее величества российской императрицы Екатерины Алексеевны, – а значит, могу себе позволить убеждения иные, чем у вас и ваших кузнецов. Не вижу оснований задерживать меня, а тем более – ломать мою карету. Извольте следовать своим убеждениям, а мне предоставьте следовать своим – и своей дорогою!
– Как бы не так!
Оба содрогнулись, точно при грохоте выстрела: злющая горничная, девка из Мон-Нуара, вскочила на подножку кареты и теперь стояла, пригнувшись, точно кошка, готовая к прыжку, осыпая обоих отборной бранью.
Что и говорить, в моде у дам того времени были резкие и даже грубые манеры, но эта девка выражалась уж вовсе по-площадному, то есть настолько грязно, что Мария невольно заслонилась от нее ладонями.
А гасконец весело посмеивался, словно появление злобной девки было лишь удачным продолжением шутки:
– Я был так увлечен беседой с тобою, гражданка, что не успел сообщить: именем французского народа мне предписано арестовать тебя!
– Арестовать?! – вскричала Мария – и ей эхом отозвалась девка:
– А-рес-то-вать?! Эту шлюху? Эту поганую аристо? [4] – И, высунувшись из кареты, она завопила: – Вы слышали, друзья?! Он хочет арестовать пособницу австриячки! Нет, братья свободы, не допустим этого! Не допустим!
И Мария ахнуть не успела, как ее вырвали из рук офицера, вытолкнули из кареты и бросили на дорогу. Девка уселась на нее верхом, вцепилась в распустившиеся волосы и закричала:
– Клянусь, она не доедет до тюрьмы! В петлю ее! Повесить!
Словно темный туман окутал все вокруг – это был смрад немытых, разгоряченных тел.
– В петлю аристо! – раздавались дикие голоса. – Повесить ее, повесить!
– Опомнитесь, граждане! – вмешался наконец-то офицер. – У меня приказ Конвента. Это соучастница преступления, нам нужны ее показания…
Но в голосе офицера не было твердости, и мятежники не обратили никакого внимания на его слова, только девка, исступленно дергая Марию за волосы, выкрикнула:
– Показания?! На черта нужны ее показания, если булочник Капет [5] уже схвачен? Ее место у тетушки Луизы [6], но у той и так много поживы. Зачем ждать? Доставим себе удовольствие! В петлю ее! В петлю!
И снова на Марию накатилась тьма, ударяя по глазам отдельными просверками: разинутые в крике рты, связанный Данила, неловко привалившийся к боку кареты, а в глазах его – ужас; озабоченное лицо гасконца – он пытается остановить толпу, но люди, опьяненные жаждой крови, спорят, кричат, беснуются; девка, задрав юбку, скачет перед офицером, виляя голыми бедрами, визжит, хохочет, слова сказать не дает; и вот уже все хохочут, и офицер тоже смеется и наконец-то, махнув рукой, грубо хватает девку, лапает, целует… Он согласился, он сдался – и отдал им Марию.
Они повесили бы ее сию же минуту, но оказалось, что в спешке не захватили с собой веревки.
Мария немало прожила во Франции и знала, что этому народу, как никакому другому, свойственна врожденная склонность к беспорядку. Погнались вот за беглянкой, желая непременно ее повесить, – да забыли о веревке. Однако это желание – повесить, непременно повесить! – настолько овладело их взбудораженным сознанием, что никто даже не вспомнил о пистолетах, из которых можно застрелить пособницу австриячки.
2
Добрый народ (фр.).
3
Карета, предназначенная для дальних путешествий.
4
Пренебрежительное прозвище дворян, аристократов.
5
Пренебрежительное прозвище короля Людовика XVI, данное чернью во время революции.
6
«Луизой» парижане называли гильотину – по имени ее изобретателя хирурга Луи Гильотена.