Страница 18 из 19
Маша враз ожила, кинулась к окошку, рванула ставень и высунулась, не думая об опасности, уже почти зная, что увидит! Она в глубине души все время надеялась: добежит Эрле до дому, увидят ее без всадницы – и поймут, что беда приключилась, и, зная, по каким тропам любит ездить Маша, бросятся искать ее. И вот, вот же…
Верхом на Звере, с пистолетами в обеих руках, сабля за поясом, управляя только коленями, Алексей вылетел на поляну, отчаянно выкликая имя сестры. Разбойники в панике метались вокруг избы.
– Я здесь! Я здесь! – закричала Маша, смеясь и плача одновременно.
Алексей выстрелил дважды и, отбросив пистолеты, выхватил саблю. Два разбойника упали замертво, третий юркнул в кусты. Оставшиеся двое носились по поляне, уворачиваясь от сабли Алексея и от страшных копыт Зверя. Одного достал Алексей, второго сшиб конь. Первый разбойник лежал недвижимо, залитый кровью, а другой, привстав на колени, вцепился в свою рыжую, косматую шевелюру и… вдруг сдернул ее с себя вместе с бородой.
– Барин, помилосердствуйте! – выкрикнул он в ужасе. – Это я! Павлуха!
Алексей успел осадить коня и ошеломленно смотрел в лицо парня, который оказался вовсе не рыжебородым злодеем, а перепуганным, русоволосым и кудрявым егерем из команды Григория.
Алексей еще оставался неподвижным, а в Машином обостренном страданиями уме вмиг сложилась и обозначилась вся зловещая картина предательства, замышленного и осуществленного Григорием. Но думать об этом сейчас не было времени. Она метнулась к двери и с неожиданной силой отодвинула в сторону засов, успев выскочить на крыльцо прежде, чем Григорий опомнился и кинулся вслед.
Алексей увидел ее и невольно ослабил крепко натянутый повод. Зверь не удержался в дыбках и обрушил передние копыта прямо на голову Павлухи, с хрустом проломив ее.
У Маши подкосились ноги, она покачнулась – и упала бы, когда б не поддержал под руку Григорий. Но хватка его была жестока, немилостива, и пуще боли в заломленной руке отрезвило Машу ледяное прикосновение стали к горлу.
– Стой тихо, – прошептал Григорий, и она замерла.
Вид сестры, застывшей на крыльце с обнаженной грудью, в рваной юбке и с лезвием у горла, потряс Алексея еще пуще, чем смерть Павлухи.
Он осадил коня и тяжело слез с него, выронил саблю, но даже как бы и не заметил этого, а медленно побрел к избушке, безоружный; и когда Маша поняла, какую великолепную мишень представляет сейчас ее брат, она невольно застонала. Этот жалобный стон и вырвал Алексея из оцепенения.
Остановившись в двух шагах от крыльца, он крикнул властно:
– А ну, пусти-ка ее, Гринька!
Это полузабытое, детское, пренебрежительное прозвище заставило Григория на миг потерять уверенность в себе. Нож в его руке дрогнул, опустился… но только на миг. Григорий тотчас овладел собою и держал Машу по-прежнему крепко.
Алексей покачал головой.
– Что ты с ней сделал, тварь? – тихо спросил он.
Григорий прошипел-просвистел в ответ сквозь стиснутые зубы:
– Что хотел, то и сделал.
Алексей на миг зажмурился, но, когда открыл глаза, голос его звучал по-прежнему холодно и спокойно:
– Как же смел ты решиться на такое лютовство? Или не знаешь, что ждет тебя за это?
– Как – что? – ухмыльнулся Григорий. – Под венец графиня молодая со мной пойдет, чтоб позор свой прикрыть. Статное ли дело – распечатанной девкою остаться?
Брат и сестра обменялись взглядами, и Алексей сказал то, что прочел в ее глазах:
– Да она скорей умрет, ты разве не понимаешь?
В его голосе была такая печаль, что Григорий вдруг понял: а ведь это правда! И, потрясенный, перевел дыхание, не в силах поверить, что рушится такая хитрая его задумка.
– Меня на сие любовь подвигла. Разве может быть любовь виновата? – выкрикнул он фальшиво, и эти слова были Маше как нож в сердце.
– Любовь?! – в ярости закричала она, рванувшись и не замечая, что лезвие слегка чиркнуло ей по шее и тоненькая струйка крови потекла на жалкие лоскутья, едва прикрывавшие грудь. – Любовь тебя подвигла меня обманом взять? Любовь подвигла сговорить ватажников Честного Леса напасть на меня, а потом стращать блядными словами и непотребствами смущать?
Она осеклась, потому что Григорий вдруг каменно замер за ее спиной, словно бы даже дышать перестал, а черты Алексея исказились страданием.
– Опомнись, сестра, – с болью выговорил он, не сводя глаз с лица затаившегося Григория и читая по нему, как по книге. – Да ведь он сам и есть атаман Честной Лес!
Нет, не может быть, невероятно! Это слишком страшно, чтобы быть правдой!
У Маши подогнулись колени, но Григорий не выпускал ее руки, заставляя стоять, и она услышала его тихий, торжествующий смех. Да, изрядно потешил его тщеславие молодой князь, не сумев скрыть своего ужаса!
– Какие же мы дураки были, какие глупцы! – Алексей схватился за голову и в отчаянии покачивался из стороны в сторону. – Искали браконьеров?! Как же! Напоролись на самострелы?! Где там! Это вы напали на Орликовых, Никишку там и подстрелили до смерти! Вот почему ватажники унесли мертвого – опознали б его, вам бы сразу конец… Хитро, хитро все придумали.
– Хитро, верно, – прохрипел Григорий. – Востер я, сам знаешь.
– Знаю… знаю… – Голос Алексея вдруг задрожал, и Маша увидела перед собой не сурового мстителя, каким он был мгновение назад, а растерянного, обиженного мальчишку. – Ну зачем, зачем ты это сделал, братан? Зачем?!
Алексей сейчас, наверное, вспомнил, кем был для него Гринька-Григорий последние пять лет, и сердце его разрывалось от горечи и недоумения: «За что, почему сие содеяно?» Слезы блеснули в его глазах, и Маша тоже невольно всхлипнула, вспомнив широкую дорогу от Ново-Измайловской усадьбы и двух мальчишек, бежавших по ней, взявшись за руки.
Однако Григорий, видно, нимало не страдал от воспоминаний, потому что голос его был сухим, чужим:
– Зачем, говоришь? Рад буду пояснить, брате-ельник! – Он насмешливо растянул это заветное для Алешки слово. – Только сперва ты мне ответь: что такое Честной Лес, что сие значит?
Алешка передернул плечами:
– Ты сам не ведаешь, что ли?
– Говори давай! – вскричал Григорий, с необъяснимой внезапностью впадая в ярость и укалывая Машу острием своего ножа.
– Леший. Честной Лес – так лешего в народе зовут, – подсказала она растерявшемуся брату.
И тот послушно повторил:
– Леший… А и впрямь – говорили, что ты сын лешего, больно уж свой в лесу!
– Тепло, тепло! – вскричал Григорий, словно при игре в горелки. – А какими еще словами лешего называют?
Он возбужденно дергал Машу, едва не выламывая ей руку из плеча, и брат с сестрою наперебой выкрикивали, в ужасе уставясь друг на друга:
– Лешак!
– Лесной барин!
– Дикарь, дикинький мужичок!
– Ну, еще, еще! – азартно кричал Григорий.
– Негодный!
– Щекотун!
– Вольной!..
– Вот! Вот именно! – взревел Григорий – и крик его внезапно оборвался рыданием. – Вольной…
Алеша глядел по-прежнему недоуменно, а у Маши холодок прошел по спине.
В отличие от младшего брата, она немало наслушалась от княгини Елизаветы рассказов о былых ее приключениях и прекрасно знала, сколь дорог был ей в молодости разбойничий атаман по кличке Вольной. А как же его звали? Ох ты, господи… Да ведь звали его Григорием!
Почувствовав, как дрожь охватила ее тело, Григорий понял, что она обо всем догадалась.
– Вот так вот, графинюшка моя молодая, – протянул он с издевкою. – Княгиня Елизавета когда-то мою мать, горничную свою, из дому брюхатую выгнала за то, что Вольной барыне служанку предпочел. Где она свою голову сложила – никто не знает. Меня тетка вырастила, сестра материна. Она-то мне все про графьев Строиловых и поведала, всю подноготную!
Его хихиканье перешло в истерический смех, заменивший злые слезы этому сожженному, измученному мстительностью существу.