Другая половина мира

Лодда, как и Орри Стрелок, тоже являлся его человеком, но Фарасса полагал, что смотрителю совсем ни к чему слушать лишнее. Меньше узнаешь, дольше проживешь!

Повернувшись, он окинул взглядом огромный хозяйственный двор, примыкавший с запада, со стороны равнины, к стене дворца. В нарушение традиций строительного искусства, обитель одиссарского сагамора стояла не на земляной или каменной насыпи, а прямо среди скал, темных, бурых и красноватых, торчавших за широкой полосой прибрежных песков. Почва здесь была не болотистой, как во многих местах Серанны, а твердой; утесы окружали неровным овалом обширное пространство длиной в три полета стрелы и шириной в полтысячи шагов. Здесь, на прочном каменном ложе, и возвели сотни лет назад первый дворец. Затем выдолбили бассейны, разбили сады и площадки для игры в мяч и прочих развлечений, проложили канал от реки Хайи, по берегам которой располагалась столица Хайян, воздвигли стены меж скалами, полностью огородив и защитив жилище сагамора; к нему, с течением столетий, были пристроены хоганы жен, сыновей и дочерей, приемные и гостевые покои, роскошные чертоги для празднеств, уютные дворики с водоемами, трапезные, кладовые и кухни. Вокруг встали башни; самая высокая и древняя из них выходила на побережье, и с вершины ее Ахау Юга встречали рассвет. Неподалеку высился квадратный фасад Храма Записей, а прочими стенами и кровлей святилища служили скалы, ибо находился он в глубоких и сухих пещерах, пригодных для хранения бумаг, пергаментов, шелковых свитков и всевозможных древностей, заботливо собираемых жрецами.

Но все эти постройки существовали уже в незапамятные времена, а хозяйственный двор был разбит полтора столетия назад стараниями Ахау Гиратты, отца Джеданны. Он был весьма обширен и окружен высокими кипарисами, кроны которых тянулись к небесам, напоминая огромные зеленые свечи. У самой дворцовой стены, слева и справа от сигнальной башни, что выступала во двор массивным гранитным надолбом, располагались стойла для ездовых быков и сараи для колесниц под тростниковыми крышами; с обоих концов этой шеренги прочных бревенчатых сооружений были ворота, сейчас распахнутые настежь. Дальше, под прямым углом к стене, тянулись псарни, птичники, большие клетки на высоких подпорках, в которых держали посыльных соколов, клетки поменьше – для попугаев, колибри, голубей и певчих птиц, склады, разные хижины и пристройки, в которых жила чедядь. Было здесь и несколько низких длинных каменных строений с проемами, забранными частой решеткой, – зверинец сагамора; от них тянуло едкими запахами, и время от времени оттуда доносился басистый медвежий рев, рык ягуара или пронзительный вопль лесной кошки. Пернатые и четвероногие обитатели двора реагировали на эти звуки с редкостным равнодушием – видно, привыкли.

Большой навес птичника с круглой, засыпанной песком ареной находился в самом углу двора, за сараями, в которых держали уток, гусей, откормленных голубей и тех же керравао, но предназначенных не для ристалища, а на жаркое. У этих строений, а также у псарни и бычьих стойл суетилось множество народа – в основном, люди из Очагов Служителей и Погонщиков, – но к Фарассе никто не приближался и на полсотни шагов. Его не любили и боялись; три поколения слуг, обитавших в огромном дворце близ Хайана, были знакомы с тяжелой рукой и злобным нравом второго сына сагамора. Ведали они и о том, что у него немало чутких ушей и всевидящих глаз, как и положено главе лазутчиков. Фарасса, однако, мнением дворцовой челяди не интересовался.

«Где умный человек прячет перо? – думал он, разглядывая всех этих ничтожных людишек, и сам себе отвечал: в хвосте попугая, в ярком ковре, в плетеной накидке… Вот он стоит у всех на виду – перо среди многих перьев! – и никто не догадается, чем он занят. Никто! Можно поставить монету из меди против золотого диска Арсоланы! Всякий из этих недоумков скажет: светлорожденный развлекался схваткой керравао… Кто-то, может, и припомнит, что при нем была пара служителей… Вот и все!»

На арене две огромные птицы, распушив хвосты и потряхивая свисавшими с сизых голых шей складками кожи, кружили друг около друга; гребни их наливались кровью, когтистые лапы терзали песок. Фарасса, вновь повернувшись к ристалищу, следил за ними не без интереса. Сейчас оба бойца исполняли ритуальный танец, принимая на свой птичий манер все надлежащие позы киншу: внимания, решения, угрозы, готовности к битве. Выглядело это весьма занимательно.

– Ты, падаль, все так же хорошо владеешь арбалетом? – произнес Фарасса, не поворачиваясь к стрелку.

– Светлорожденный знает, – буркнул тот; подобно большинству кентиога, он был неразговорчив.

– И глаз у тебя острый, как и раньше?

Орри только хмыкнул, поплотнее запахиваясь в свою накидку; видно, на глаза он пожаловаться не мог.

– Ну, тогда для тебя кое-что найдется, – Фарасса облокотился на верхний брус изгороди. – Одно дельце… такое же, как прежние.

Кажется, керравао с оранжевым гребнем решил, что хватит танцев; обряд исполнен, можно выяснять отношения. Распустив крылья и задрав хвост, он прыгнул на пестрого, но тот ловко увернулся, и противник с негодующим курлыканьем пролетел мимо. Пестрый пнул его лапой в бок – не причинив, впрочем, особого вреда – и торжествующе взметнул пунцовый гребень. Сейчас этот мясистый нарост походил на яркий красный цветок из садов сагамора – тот был таким же плотным, большим, с резными краями и фестонами. Редкое растение, подумал Фарасса, припоминая, что доставили его из дебрей Р’Рарды, прямо с берегов Матери Вод.

– Я слышал, ты отправляешься на запад вместе с родичем моим Дженнаком, – произнес он, соизволив скосить глаз на стрелка. – Так вот, приглядывай за ним получше – там, в Фирате…

Орри резко дернул головой. Его хмурое смуглое лицо потемнело еще больше от прилившей к щекам крови, рот нерешительно приоткрылся.

Наконец, стараясь не встречаться взглядом с Фарассой, он выдавил:

– Прости, высокородный! Твой брат… он… Я не могу послать в него стрелу!

Фарасса словно не слышал.

– Будешь приглядывать за Дженнаком, – повторил он, – особенно же за теми, кто его окружает. Кто толчется рядом. Понял?

– Кто толчется рядом… – Пальцы Орри шевельнулись, словно он, огладив шерстяной рукавицей лук, уже натягивал тетиву своего самострела. – Кто толчется рядом… Ну, этих можно.

– Можно? – Фарасса, коснувшись ладонью внезапно побагровевшей щеки, уставился на стрелка. – Ты, пес, сын пса, начал думать… начал разбирать, кого можно, а кого нельзя! – Протянув огромную руку, он стиснул плечо Орри точно клещами. – Значит, тех двух санратов, которым ты вышиб мозги, было можно? И купца, что торговал камнями… и того любопытного жреца… и третьего из вождей ротодайна, поймавшего стрелу прямо в печень? Их было можно? – Брови его сошлись на переносице, словно две грозовые тучи. – А братца Дженнака, выходит, нельзя?

Орри был крупным мужчиной, но Фарасса нависал над ним подобно скале, готовой обрушиться на хрупкую лачугу из пальмовых листьев. Кусая губы от боли, стрелок пробормотал:

– Во имя Шестерых, ирт-шочи-та-балам… – Он почтил Фарассу древним титулом, пришедшим из страны майя, – ягуар, увенчанный пышными перьями. – Во имя Шестерых, великий господин! Наследник Дженнак – твой светлорожденный родич… убить его – все равно что убить тебя… или самого ахау…

Фарасса неожиданно успокоился, вспомнив, что с этим Орри Стрелком скоро будет покончено.

– Ты прав, утроба каймана! – рявкнул он. – Простолюдин не должен поднимать руку на человека светлой крови, иначе он будет проклят и отправится к Коатлю дорогой страданий… Мы сами сведем счеты друг с другом! – Он легонько встряхнул стрелка. – Но разве я велел тебе, Орри, убить Дженнака, моего родича? Ну, скажи-ка, тупая башка, я велел тебе сделать это?

– Нет, господин…

– А что я велел? Повтори!

– Приглядывать…

– Вот! За кем особенно?

– За теми, кто будет рядом с ним.

– Хорошо, что ты это запомнил, Орри Стрелок.