Страница 28 из 58
— Да… Я бы не сказала, что это было легко. Но сам посуди, если бы тебе пообещали: поголодай месячишко и вкусишь амброзию, пищу богов, разве бы ты не согласился? Это было здорово, нас тянуло друг к другу, у него брюки оттопыривались, я вся мокрая была, но мы держались!
— Ты, наверное, от вожделения кончала?
— Да… У него тоже были поллюции средь бела дня.
— Увертюра что надо.
— Да, — обрадовалась она определению. — Мы тоже называли это увертюрой.
— Ну и что вы придумали, чтобы уберечься от мороза? — спросил я, подумав «Еще немного, и мой коготок увязнет».
— Все великое просто, — грустно улыбнулась девушка. — Мы придумали прыгать в пуховом спальном мешке. Правда, здорово?
— Вы залезли в спальный мешок с парашютами? Двумя основными, и двумя запасными? Представляю позу. — Подумал: «Как механистично! С пираньями и вторым влагалищем, ими сотворенным, было интереснее».
— От запасных пришлось отказаться. Нагие, мы одели парашюты, залезли в специально сшитый большой мешок, и нас с высоты четырех тысяч метров сбросили с самолета… У нас даже шампанское было и мешок изнутри ярко флуоресцировал. Было так чудесно…
— И что же его сгубило? «Ladies first»?
— Ты угадал. Купол у него раскрылся, но до земли было слишком близко. С тех пор я всегда пропускаю мужчин вперед.
Тут тяжелая дверь пиршественного зала растворилась, вошел фон Блад, а с ним и легкий запах дыма.
30. Мачо там будь здоров.
— Конюшня горит, — сказал папаша Надежды, ломко улыбаясь. — Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо.
— Эдичка поджег? — встрепенулся я.
— А кто же еще?
— Надежда говорила, что кот ничего не поджигал…
— Вы ей больше верьте. Она еще та штучка — половину своего счастливого детства в чулане за ложь просидела.
— Послушайте, милейший фон Блад, ведь вы ее отец? — спросил я, с противоречивыми чувствами приняв к сведению реабилитацию своего кота. Опять Наполеон, опять генералиссимус!
— Да, отец. А что?
— Ну так возьмите ее в руки, отшлепайте и в Австралию отправьте, там сейчас весна, хорошо, цветочки цветут. И мачо там будь здоров, в пасть крокодилу полезут с такой девушкой. Кстати, — обернулся я к Надежде, — есть идея: вы сооружаете клетку с ячейками такой ширины, чтобы крокодильи челюсти могли пролезть лишь по одной, залезаете в нее с подходящим аборигеном — это ведь тоже, наверное, остро, секс с натуральным аборигеном, любящим похрустеть кузнечиками, — и ваши помощники опускают клетку в самый, что ни есть крокодилий водоем, и вы занимаетесь там любовью, в аквалангах или без них, без них, конечно, острее будет, на сколько вы можете задержать дыхание? На минуту, на две? Три? Нет, трех минут будет маловато, придется с аквалангами, но без поцелуев, минета и куннилунгуса. Но все равно будет здорово. Представляете, справа зубы, слева зубы, они грызут бамбук, пытаются просунуть морду глубже, чтобы распахнуть челюсти шире, представьте одно неосторожное движение и все — вытащат частями наружу и сожрут, ведь они — хладнокровные звери, не ценящие красоты чувственной любви и, тем более, экстремального секса.
— Хорошая идея, хотя и просматривается аналогия с сексом с пираньями, — пристально посмотрела Надежда, посмотрела, несомненно, представляя наше с ней общение в описанной мной бамбуковой клетке. — Я сделаю все, чтобы очутится в ней с вами.
— Платон друг, но уговор дороже, — горестно покачивая головой, двинулся фон Блад к дочери. Схватив ее, не ожидавшую абордажа, в охапку и, тепло попрощавшись со мной на два месяца, он покинул столовую, не обращая внимания на отчаянное сопротивление пантеры, которой обернулась моя беда. Через десять минут — их я провел в прострации, — в зал вошли два человека в ливреях. Один из них остался у дверей, другой — представительный старик, преданно, но с лукавством смотревший — подошел ко мне и сказал:
— Мы к вашим услугам, маркиз. Мы и весь замок.
31. Спинку ему трет сама Грушенька.
Я бы не сказал, что всю жизнь хотел иметь слуг. Скорее наоборот, я всю свою жизнь не хотел иметь слуг, не то воспитание, хотя дворяне с ханами в родословной имелись, особенно в древние времена. Но в тот момент мне было интересно, почешет ли этот человек мне спину, если я прикажу ему это сделать (между лопатками у меня действительно чесалась). Однако вместо того, чтобы поэкспериментировать, я попросил его представиться.
— Я — Стефан Степанович, мажордом, — склонил он голову. — Что изволите приказать?
— Как там с пожаром? Горит конюшня? — спросил я, посмотрев покровительственно
— Нет-с, не горит.
— Уже сгорела?
— Нет-с, успели потушить. С прошлого пожара один расчет не успел уехать — засиделись на кухне за наливочкой. После нее в минуту справились.
Мне стало жаль наливки, ведь моя, хоть на два месяца, но моя, особенно если действительно хороша.
— Что, опять на кухне сидят? — поджал я губы.
— Нет-с, уже уехали. Пожар первой категории на Маше Порываевой или Сахарова. Банк какой-то горит, вот, вкладчиков и поливают.
Я посмеялся.
— Будут какие-либо приказания, маркиз? — старичок нравился мне все больше и больше.
— Не могли бы вы пригласить сюда Эдгара-Эдичку? — попросил я, решив пообщаться с соратником.
— Не могу, маркиз. В настоящее время господин Эдгар-Эдичка, принимает ванну, и я думаю, он не склонен с этим спешить, ибо спинку ему трет сама Грушенька.
— Грушенька?
— Да. Покидая нас, хозяин приказал ей исполнять всякое желание вашего друга.
Изменения в мимике мажордома не оставляли сомнения в том, что упомянутая особа представляет собой выдающееся явление в мире молоденьких особ, занимающихся банным делом.
— М-да… — оглядел я скептически собеседника. — Грушеньке, значит, приказано исполнять всякое его желание, а вам всякое мое…
— Совершенно верно.
— Что ж, коту — котово, а кесарю — кесарево. Тогда, пожалуй, я ознакомлюсь с замком. Не могли бы вы мне его показать?
— С удовольствием, маркиз. Смею заметить, вашими личными банными апартаментами заведует Флора, признанный специалист в своей области, а также во многих других, массажной, например. Штат, кстати, у нее больше, чем у Ивана Ивановича, нашего шеф-повара.
«Еще пару таких Флор — горничных, постельничих, и я забуду о Наташе, — подумал я и спросил:
— В таком случае, обход замка я предлагаю завершить в ее хозяйстве.
— Как прикажете, маркиз.
Он так произносил это слово — маркиз, что я верил ему все больше и больше.
32. Если бы у меня была такая мастерская…
Обход мы начали с мясницкой мастерской фон Блада. Пропуская меня в дверь, Стефан Степанович одобрительно сказал: «Иной день по четыре раза сюда забегают, в гневе или грусти. А выходят, как из храма».
Я многое из этой мастерской вынес, не мяса, что вы! Понимание ее владельца вынес. Крутая, надо сказать, была мастерская, на все сто. Карельская береза, мореный дуб, никель, хрустальные лотки для слива крови. И никакой плебейской соли на полу и плахах, как на мясокомбинатах.
«Конечно же, человек, для души рубящий мясо по несколько раз в день, — подумал я, обходя храм разделки по категориям, — своеобразный маньяк, но не какой-нибудь там банальный Чикатило. Господи, это же музей! Сколько тут всего. Какие прекрасные топоры! Огромные, острые, как бритва. С каждым таким в руке все иным, наверное, кажется. Особенно близкие. Жена утром нагрубила, теща глазками желчными пробуравила насквозь, и ты сюда во гневе бежишь, сюда, к только что завезенной свиной туше, почти ничем не отличающейся в смысле конституции от жениной маменьки. Прибежал, схватил топор побольше, и раз, наотмашь, раз, со всех сил! И голова дурная с плеч! Раз! Раз! Раз! Раз! и ноги отхватил, чтоб не лезла не в свои дела. Раз! Раз! Раз! Раз! Раз! И все, не теща уже, а мясо, свинина, жилистая, все больше IV категории. Черт, как мне все это по душе! Раз! Раз! Раз! Раз! Не иначе и у меня были в роду мясники!