Страница 54 из 80
20 апреля
Сегодня не мог спать, подушка и та нагрелась, вспомнил нашу прошлогоднюю поездку в Пизу, сразу после Мемфиса. Не ожидал, что ты меня позовешь, говоря откровенно — я тогда ужасно растерялся. То есть я был уверен, что наша история закончится, как только последний рабочий в лагере получит расчет. И вдруг ты сказала: Поехали со мной. Посмотришь на Баптистерию Сан-Джованни. Там черепичный купол четырнадцатого века, и сумасшедшая акустика, и кафедра работы Пикколо Пизано. Видишь, я помню каждое слово.
Я поверил в это, только когда твоя ассистентка принесла мне билет. Нет, даже тогда не поверил. Мне казалось, что в аэропорту, возле стойки регистрации, ты вдруг рассмеешься и скажешь: а теперь, милый Густав, отправляйся-ка ты назад… И спасибо, что проводил.
Но ты не рассмеялась и в самолете сразу положила голову мне на плечо. Я помню духи, которыми пахли твои волосы, — Серж Лютен. Serge Lutens Un Bois Vanille. Я потом видел их на полочке в ванной. И твою пудреницу в бархатном футляре. Я еще подумал: как эта женщина, вечно по уши в вековой пыли и глине, месяцами болтаясь в поле, где горячая вода — это милость господня, v умудряется так одуряюще пахнуть и сиять лицом.
У тебя такая кожа, Фиона, просто не кожа, а белая замша. Ты моя замшевая лошадка. В конопушках.
Там, в отеле — у меня до сих пор в дорожной сумке лежит их гостевая карточка, вилла Locanda I ' Elisa ! — у меня первый раз защемило сердце от роскоши.
Ты еще смеялась, что я, как девчонка, щупаю шелковые шторы. Мне казалось, такого толстого сверкающего шелка не бывает.
Весь отель был как киношная декорация из фильма про династию Сафавидов.
А ты ходила по затканным гранатами синим исфаганским коврам босиком — как по земляному дну траншеи в каком-нибудь кургане.
Фиона, ты лучшее, что было в моей жизни. Все остальные женщины — просто куски бессмысленного мяса, поверь мне.
У меня была целая куча женщин, ты ведь знаешь, мне стоит только пальцем пошевелить.
Фиона, я хочу показать тебе Охридское озеро. И крепость Самуила, и храм Богородицы Перивлепты. И мозаичную базилику пятого века с описаниями четырех рек рая. Мы сможем жить у моей сестры, это в Вароше.
Ты никогда не купалась в таком озере, оно триста метров глубиной и семьсот над уровнем моря. Чистое как зеркало. Кажется, я выпил слишком много коньяку сегодня.
Завтра напишу тебе еще, рано утром.
Г.
без даты
я знаю одиннадцать способов не умереть с голоду, два я освоил в барселоне, остальные — здесь, самый простой — гостиничный — требует нахальства и дурацкой одежды вроде белой рубашки и цветастых бриджей, сойдут и льняные шорты с отворотами
правда, отели надо менять раз в неделю, иначе тебя запомнят и изловят надутые гарсоны, и еще — годятся только те, что all included, где стеклянный прилавок в ресторации сплошь заставлен салатными плошками и соусницами
в гостиницу нужно пробраться с пляжа, часам к семи, освоиться, нырнуть в обеденную залу, подсесть к какой-нибудь тарабарской группе, но за отдельный столик — и обедать, обедать, для остроты ощущений придираясь к официантам
мне везет уже третий день в беломраморном шератон мальта, это километра три от голден тюлип, правда, вино у них паршивое и отдает пробкой, зато посреди кантины бьет фонтанчик изо рта позеленевшей рыбы, уставшей предупреждать прародителя ману о предстоящем потопе
без даты
что еще я делаю, когда один, — торопливая дойка прозы, сцеживание поэзии, молочные реки чужих текстов, где персонажи изображают волну, выгибая спины и разводя руками, а сюжет беспомощен, как полишинель без пищика, апостол фома без угольника, крепостная стена без живьем замурованной кошки
вот и я разеваю заполненный камнем рот в своей стене, той, что опаснее всех при артобстреле, готовый пить ваши слезы и даже прозрачную каплю на кончике вашего носа, если верить жану жене, но кто же станет ему верить?
без даты
spiritus mercurialis
своим рождением я обязана нездоровью, говорит жемчужина, суть насмерть простуженный моллюск, и я о том же, заключенный в своей раковине, будто в мусульманском раю, только в обнимку с сумасшедшей гурией
розоватая фасолина досталась мне от сбежавшей фионы, она сидит в серебряной шипастой оправе на перстеньке, который не налезет мне даже на мизинец
растереть ее в порошок, как богатый китаец, и излечиться от воспоминаний? или положить под язык и умереть, как богатый японец? или разобрать ее обратно на слона, кабана и облака, как сказано в ратнапарикше?
что ни сделаю — все хорошо, ловец жемчуга ныряет с бамбуковой прищепкой на носу, а у меня такая на губах, и оттого я молчу, и нет у меня ямки нашептать в нее чужие секреты, и сами секреты, чего уж там, ип реи vieux jeu,[94] но тссс! нынче я человек-пауза
без даты, вечер
мы подобны дельфийским жрицам, что ослепляли себя дымом, чтобы лучше слышать речи богов — недаром зрячей Кассандре никто не верил! — мы думаем, что время протекает само собой, пока снуют челноки аккуратной ткачихи аматэрасу
и только безумные знают, что время — это всего лишь уток, дрожащая горизонтальность, слабая переменная, зато основа грубой холщовой бесконечности — другие возможности, целые поля других возможностей, залитые прямотою солнечного света, затопленные постоянством воды, la tierra feraz, господние поля под паром, но никто здесь не посылает благословения на год шестой, и пусто в амбарах до года девятого
без даты
номер с табличкой олеандр опустел, даже толстая белка не стала там задерживаться
в номере мертвого йонатана — с табличкой гибискус — поселилась туристка бланш и подбрасывает дрова в свежевымытый камин
о чем я думаю? читаю чужую рукопись, сижу в номере с табличкой можжевельник, пока его хозяин ужинает на террасе голден тюлип, решившись наконец показаться на свет божий
бедный профессор форж, дошедший до конца латыни! на чешуйчатой обложке его дневника раздвоенный меркурий изображен в виде птичек — взлетающей и падающей, хотя мне больше нравятся те, что в упанишадах: одна — наглая и сытая, другая — задумчивая и голодная
однако тут все изложено как положено: ветхий инфолио, cum superiorum privilegio veniaque, и гравюры с башнями, и вот — посадите жабу на грудь женщины и дайте ей высосать молоко, чтобы первоматерия пропиталась соком луны, смешайте единорога со львом и образуйте высшую целостность, это какого еще единорога? которого в чистом поле подманивают лоном девственницы? или который у юнга обращается в белого голубя?
еще был какой-то шипастый у марко поло, он убивал шипом и коленями, так вот что смешило мою рыжую археологиню, шип и колени! чуть не до смерти, право слово
ты забыла жемчужину, сказал я через стекло, когда она села в такси, возьми себе — прочитал по губам
у таксиста было желчное лицо, такси тоже было желтым, нет! цвета лёссовой земли, как сказал бы автор усыпляющей рукописи
citrinitas ! что указывает!
на поступательное движение изменчивой материи!
по направлению к философскому камню!
переходящей из черноты к красноте!
94
un pen vieux jeu (фр.) — немного устарели.