Калифорнийская готика

Впереди он увидел Еву. Не обращая внимания на стопки книг, она искала что-то более реальное, осязаемое и ценное, чем то, что было здесь.

— Эдди?

Обойдя полки с книгами по искусству и психологии, Маркхэм догнал жену.

— Его здесь нет, — сказала Ева.

— Ты смотрела в его комнате?

Дверь спальни Эдди была открыта, но под полупрозрачной пленкой не вырисовывалось ничего такого, что вызвало хотя бы маленькую искорку надежды. В других обстоятельствах Ева, наверное, не удержалась бы от критического замечания по поводу незаконченной и даже не начатой работы, но не сейчас. Закрыв дверь, она поспешила на кухню.

Записка, оставленная ею на стене, оставалась явно нетронутой, на прежнем месте.

Зато Маркхэм, обнаружив другую записку на холодильнике, помахал белым клочком бумаги, как будто счастливым лотерейным билетом.

— Он вместе с Томми. Будет позднее.

Ева посмотрела на записку. Да, больше в ней ничего не было. Затем бросила взгляд на часы на дверце плиты, и как раз в этот момент вместо нуля появилась единичка — 9.51.

— Уже поздно.

Она перевела взгляд с записки на часы, а затем на лицо мужа, словно связывая их в простейшую геометрическую фигуру, некую систему координат, которая была способна уточнить ее собственное местоположение.

— Ева...

— Я поеду за ним.

— Позвони. — Дэн снял трубку и протянул ей. — Держи. Какой номер?

Она вырвала у него телефон, взглянула на листок со списком номеров, пришпиленный рядом, и, услышав в трубке голос Джины, недовольно скривила губы.

— Повесь трубку, Джинни! Подожди минутку!

Часы на кухне показывали без восьми минут десять. Ева торопливо набрала номер, и Маркхэм услышат комариное попискивание электронных модуляций, исходившее из трубки. Когда жена повернулась к нему, на часах уже было без семи десять.

— Никто не отвечает.

— Может быть, куда-нибудь вышли?

— Я еду туда!

Дэн не стал спорить. Ее решение значительно упрощало уравнение.

— Тогда я подожду здесь. На случай, если Эдди придет домой.

— Хорошо, — сказала она из холла и тут же вернулась. — Где кот?

— Не знаю.

— Я не, видела его с самого утра! Он всегда приходит к обеду. Но здесь же никого не было...

— Успокойся. Котенок вернется, никуда он не денется. Вот увидишь. С кошками обычно ничего не происходит.

— Как ты можешь говорить такое! — Секунду-другую ее губы беззвучно шевелились, а глаза смотрели куда-то в сторону. — Бедняжка с ума сойдет, если не попадет в дом!

— Я его найду. Обещаю тебе.

— Да уж постарайся.

Поджав губы, она отвернулась и решительно направилась к выходу.

Маркхэм направился вслед за ней в гостиную.

— ...надеюсь, заказ приняли... — говорила Джин.

Дэн увидел окружающее с беспощадной ясностью. Стены из клееной фанеры, которые нетрудно проткнуть просто пальцем. Рамы, висящие на гвоздях, которые начали гнуться уже с той самой минуты, когда на них повесили картины. Книжные полки толщиной с лист бумаги, жалкие, прогнувшиеся под тяжестью многочисленных книг. Хлипкая мебель, обтянутая дешевой материей, такой же сухой, какой когда-то обматывали мумий.

Книги? Источники знаний, но при этом средства передачи знаний, не имеющие сами по себе никакой ценности, как радиосигналы или звуки слов, произнесенных в пустоту, в воздух. Символы еще более слабые, чем плоть, неспособные защитить в такие времена, как нынешние. Почему он не замечал всего этого раньше?

— ...потому что если ее не доставят ровно через тридцать минут, — закончила Джин, — то платить за нее мы не будем!

— Тогда вам лучше отправляться прямо сейчас, — сказал ей Маркхэм.

— А вы, ребята? — удивленно спросила Джин. — Можно поехать на двух машинах. Кстати, где ваш ребенок?

— Мне придется подождать его, — пояснил Дэн.

— Тогда я поеду с Евой.

— Нет, — бросила Ева и вышла из дома.

— Но как?..

— Пожалуйста, поезжайте домой, — попросил Маркхэм.

— Неужели мы даже не выпьем?

— Прошу меня извинить, но я больше не пью. И выпивки в доме нет.

Ленни уже смекнул, откуда дует ветер. Пришло время заткнуться, сказали его глаза.

— Пойдем, Джинни. Заводи машину. Я сейчас выйду.

— Не понимаю, — пожала плечами Джин.

«Все в порядке, — подумал Маркхэм. — Я тоже не понимаю». Лен выпроводил жену за дверь вслед за Евой, которая уже села в «тойоту».

— Где Эдди? — спросил он, вернувшись.

— За ним поедет Ева. Я останусь здесь, может быть, он придет раньше.

— Я тебе нужен? Джинни и одна доберется.

Маркхэм ответил не сразу, обдумывая предложение Ленни, он знал, что друг сделает все, что потребуется. Мозг Ленни был мозгом любителя марихуаны, обладающим повышенной чувствительностью, настроенным на сострадание и ослепленным бесконечным множеством возможностей, и если он держался только за одну из них, то лишь ради того, чтобы все шло гладко и тихо, чтобы никто другой не испытывал никаких неудобств. Порой у Маркхэма возникало впечатление, что фильтрующее устройство, позволявшее ему фокусировать внимание на одном варианте, давно рассыпалось, что не осталось ничего, кроме циничного интереса к абсурдности окружающего.

Именно поэтому Ленни продолжал жить со своей рано увядшей и сварливой женой; именно поэтому соглашался с положением пассивного компаньона в магазине и не стремился вырваться на свободу и открыть собственный бизнес или писать книги, сюжеты которых роились у него в голове; именно поэтому довольствовался ролью мальчика-посыльного, вместо того чтобы самому отправлять послания миру. Ленни мог бы делать все, что хотел, но его устраивало неприметное место в зрительном зале, а не на арене. Маркхэм любил друга за то, что Ленни был таким, каким был, частью его прошлого и его самого, но сейчас эта часть ничем не могла ему помочь.

— Все в порядке. Поезжай дальше.

— Ее найдут. Копы возьмут эту сучку. Прищемят ей зад. Включи телевизор. Может, эту сумасшедшую уже взяли.

— Да, конечно. — Реакция Ленни стала для него неожиданностью. Откуда эта горячность? Где сарказм и ирония? Если он и ждал чего-то от друга в такой ситуации, то, пожалуй, циничного замечания, язвительного обобщения или в крайнем случае молчаливой отстраненности.

— Возьмут... конечно, ее возьмут, — повторил Ленни злым, возбужденным голосом, глядя мимо Маркхэма покрасневшими глазами. — Дрянь... кусок дерьма... — Он вдруг затрясся и заплакал.

А ведь Ленни любил Кэти, неожиданно для себя понял Маркхэм. Он был влюблен в двадцатидвухлетнюю девушку с золотистой кожей, влюблен в нее, как в возможность другой жизни с огромным выбором вариантов. Кэти думала, что впереди у нее целая вечность, открытая для опытов и проб. И Ленни тоже так думал. А теперь его друг получил от жизни урок.

Размышляя об этом, Маркхэм почувствовал жалость к Кэти и Ленни, Джинни и Еве, к себе самому и своему сыну, находившемуся неизвестно где и отважно пытавшемуся постичь смысл окружающего мира. Хватит ли у него сил?

Маркхэм с усилием сглотнул.

«Если ее не возьмет полиция, я сделаю это сам», — сказал он себе и повернулся к Ленни, но тот уже уехал.

Оставшись один, Маркхэм прошел по опустевшему дому, выключая по пути свет.

Ну же, иди и возьми меня.

И тут в голове мелькнуло: к кому я обращаюсь? Кого жду? Леди в длинном платье, пытающуюся, подобно Мэдлин Эшер, выбраться из склепа? Или ту... как там ее звали... в «Острове мертвых»? Барбару Стил из романтического итальянского фильма ужасов, женщину с невероятно пронзительными глазами, лунно-бледным лбом и улыбкой «черной вдовы», повисшей над прозрачным белым одеянием?

Конечно.

Да, я живу в фильме ужасов. Только ужас здесь не имеет никакого отношения к некрофилии, «черным мессам», перевернутым крестам, не умеющим плавать вампирам или зомби, которые работают на плантациях сахарного тростника и послушно сваливаются с утеса, когда какой-нибудь парень с зубодробительным акцентом приказывает им это. Нет, ужас реальной жизни в другом. Он проступал повсюду: в следах наемных убийц, неофашистов и правительственных чиновников, в шкафах, в которых находили коротенькие юбочки балерин; в частных армиях, подготовленных и обученных на кораблях, носивших имена жен нефтяных магнатов; в пьяных президентах, кувыркавшихся в постели с гангстерами, и картелях, деливших мир, как праздничный торт, и прикалывавших к кусочкам ярлыки с надписью «ПРОДАЕТСЯ». А пока это происходило, подлинные короли земли лежали в могилах, и ночное ворье растаскивало их мозги, и их раны маскировались так, как того требовали сюжеты школьных хрестоматий, вызывавших смех даже у дошкольников. И в то же время миллиарды людей проливали пот и старели, как живые мертвецы, их жизненные соки высасывались сборщиками душ, теми, кому наш труд необходим, чтобы утолять непреходящую жажду власти. Как назвать этих несчастных? Не умершими? Какое убогое и жалкое объяснение столь тяжких страданий. А ведь дать удовлетворительное объяснение можно и без призвания на помощь того, чему нет названия. Ответ уже есть. Проблема в том, чтобы увидеть его и дрогнуть — в отрицании нет будущего. Все просто. Правда, какой бы горькой она ни была, способна утешить и успокоить.