Второй глаз Полифема

Все это кончилось однажды ночью. Она легла к Брубэйкеру в постель и отдалась с неистовой страстью, а потом сказала, что хочет вернуться к Эду. Так надо, сказала она. И унесла частицу Брубэйкера. Насовсем. В тот раз у него болела голова.

И вот теперь он как ни в чем не бывало прошагал по дегтярной черноте к темному пятну. Прошагал, как за минуту до этого – сквозь поток машин, и остался невредим. Из-под ног разбегались и тотчас пропадали крошечные серебристые круги.

Он пересек Ист-Ривер и вошел в темное пятно. В морось и ватный туман. Там царил мрак, свет лился только через иголочный прокол чуть выше переносицы.

В такие сборища, как это, его никогда не тянуло. Похоже, здесь каждому недоставало слишком многого. Брубэйкер отродясь не чувствовал такого всепроникающего запаха желаний.

В тумане праздно слонялись люди – тусклые силуэты на фоне тьмы, различимые лишь в те краткие мгновения, когда по ним скользил луч Брубэйкерова «фонаря» – узкий конус мягкого розоватого свечения. Они приближались, вспыхивали и снова уходили в туман. Он блуждал среди них, и внезапно чья-то рука коснулась его руки. И он отшатнулся. Впервые в жизни.

Но тотчас понял, что натворил, и устыдился.

Луч «фонарика» обшарил тьму и осветил женщину. Она смотрела на Брубэйкера. Он пригляделся: женщина улыбалась. Знакомая улыбка... очень знакомая. Хромоножка? Девственница? Жена Эда? Или одна из многих других, с кем его сводила судьба?

В темноте ходили, менялись местами люди. Невозможно было понять, разговаривают ли они друг с другом, – голосов не слышно, лишь тихий шепот тумана вокруг темных силуэтов. Может быть, они совокупляются, может, его занесло на шабаш, на жуткую оргию? Где же тогда взрывы безумной страсти, где корчащиеся в исступлении тела? Даже во мраке их нельзя было бы не заметить.

Теперь уже все смотрели на него. А он себе казался совершенно одиноким. Он был не из их числа, его здесь не ждали. Ничьи глаза не лучились радушием.

Только женщина по-прежнему улыбалась.

– Это ты до меня дотронулась? – спросил он.

– Никто до тебя не дотрагивался, – отозвалась она.

– Нет, я точно знаю...

– Никто. – Она смотрела на него, и в улыбке таилось нечто большее, чем ответ, но меньшее, чем вопрос. – Никто из нас к тебе не прикасался. Никому из нас ничего от тебя не нужно.

Сзади раздался мужской голос. Брубэйкер отвернулся от серьезной улыбающейся женщины и опустил голову. Луч упал на мужчину, который лежал в тумане, приподнявшись на локтях. В его чертах тоже было что-то знакомое, что-то из прошлого – неуловимое, как редкое слово; оно обязательно вспомнится, если не думать ни о чем другом.

– Что ты сказал?

Человек поднял глаза, и в них, казалось, мелькнула печаль.

– Я сказал: ты заслуживаешь большего.

– Ну, раз ты так считаешь...

– Нет, это ты так считаешь. Это одно из трех главных правил, которые ты обязан знать.

– Три правила?

– Ты заслуживаешь большего. Каждый заслуживает большего.

Брубэйкер не понял. Окружающий его мир выглядел безвременным и нематериальным. И он как ни в чем не бывало разговаривал с... нагими! Как он сразу не заметил? Впрочем, его ничуть не встревожило это открытие. Как и то, что он почти не разбирает их слов.

– А еще два правила? – спросил он у лежащего.

Ответила женщина. Не та, что улыбалась.

– Не надо никому жить в страхе, – произнесла она в тумане, и Брубэйкер отыскал ее лучиком. У нее была заячья губа.

– Ты про меня? Это я живу в страхе?

– Про всех, – сказала она. – Бояться незачем. Страх можно победить. Смелый поступок не сложнее повторить, чем трусливый. Надо только потренироваться. Попробуй как-нибудь, потом еще разок; на третий раз будет совсем просто, а после четвертого войдет в привычку. Страх исчезнет без следа, и все тебе будет по плечу.

Он хотел быть с ними. Он себе теперь казался таким же, как они. Но ему не предложили остаться. Ни словом, ни жестом. Он им и впрямь не был нужен.

– Кто вы?

– Мы думали, ты знаешь, – сказала улыбчивая. Голос ее звучал, как из испорченного телефона: то громко, то тихо, то ясно, то неразборчиво. Неполный голос. Увечный.

Брубэйкеру пришло на ум, что он, наверное, пропускает из-за этого слова и даже целые фразы.

– Не имею представления.

– Тебе пора уходить, – произнесла она. Он посветил ей в глаза и увидел бельма.

Лучик мазнул по силуэтам. Убогие! Все до одного! Лысая. Слепая. Атрофированный. Обесчещенная. У каждого какая-то беда, у каждого какая-то нужда. Кто они? Нет, этого он не знал.

«Фонарик» погас.

Вокруг разорвался темный сгусток. Туман и морось заклубились, завихрились и бросили его на смоляной черноте Ист-Ривер. Темное пятно поползло вниз по реке, и до Брубэйкера донеслось: «Лучше поторопись».

Он почувствовал, как вода плещется о лодыжки, и бросился к берегу. Парапета он достиг уже вплавь. Кое-как подтянулся, лег на бетон. Ветер унялся, но Брубэйкер стучал зубами – он промок до нитки.

– Эй, вам помочь? – с тревогой спросили рядом. До его плеча дотронулась чья-то рука. Брубэйкер поднял голову и увидел женщину в длинном бежевом плаще. Она смотрела на него с тревогой.

– Вы не подумайте, – услышал он собственный голос, – я не самоубийца.

– А я и не подумала, – ответила она. – Я только решила, что вам... что вам, наверное, нужна помощь.

– Да, – улыбнулся он, – от помощи я бы не отказался.

Женщина помогла ему встать. Он потрогал лоб – вроде не болит. Издалека, с реки, донесся голос, и он посмотрел на женщину.

– Вы слышали?

– Да, чей-то голос. Эхо, наверное. Оно над водой чего только не вытворяет.

– Вы правы.

– Вам надо согреться, – сказала она. – Я близко живу, вон в том доме. Как насчет кофе?

«Возьми от жизни все, чего тебе не хватает», – вот что донеслось с реки, по которой блуждали частички его души, обреченные на вечные скитания. Увечные и покинутые, но уже не принадлежащие ему. Брубэйкеру казалось, что теперь все видится яснее.

И он пошел с незнакомой женщиной. Пошел, не задумываясь о том, когда расстанется с ней – сразу или через вечность. Пошел, чтобы взять от жизни то, чего ему не хватало.

Чего-нибудь согревающего.