Страница 24 из 95
— Таллия? — Алан нежно коснулся ее плеча.
Она вскрикнула от неожиданности и отпрянула. И тут Алан увидел, что она проткнула себе старым гвоздем ладони и запястья, и теперь из ран струится кровь. Видя выражение ужаса на его лице, она беспомощно разрыдалась.
Алан не знал, что и делать. Он отобрал у нее гвоздь и уговорил вернуться в дом. Уложив жену на кровать, он прогнал всех служанок, даже леди Хатумод. Лицо Таллии ужасно осунулось, щеки ввалились, глаза запали, через полупрозрачную кожу проступал голубоватый рисунок вен. Она изнуряла себя постом и молитвами, сейчас ее тело больше напоминало скелет, обтянутый кожей, нежели тело молодой женщины.
Как ни странно, у него уже не было сил сердиться. Он чувствовал только опустошающую усталость.
— Таллия, — сказал он таким тоном, каким разговаривала бы тетушка Бел с больным ребенком, отказывающимся есть. — Ты слаба. Поэтому ты останешься в постели, пока не поправишься. И ты каждый день будешь есть хлеб, мясо, кашу и овощи, чтобы снова стать здоровой и сильной.
Она всхлипнула:
— Но тогда Господь перестанет меня любить. Я должна страдать, как когда-то страдал Его любимый сын. Только через страдания мы можем очиститься и приблизиться к Господу. Позволь мне построить часовню. Всевышний любит тех, кто покорен Его воле. А я повинуюсь Ему.
— Я люблю тебя, Таллия, — безнадежно сказал Алан.
Гвоздь в руке казался ему тяжелым, как грех. Он ни в чем ее не винил. Наверное, тогда, в тот единственный раз, ему все только привиделось.
Но она что-то продолжала бормотать о любви Господа, о потоке золотого света, о невесте Его сына, которая будет окружена ореолом святости, дарованной всем истинно верующим. Даже сквозь ароматы лаванды, жимолости и мяты, которые в шелковых мешочках развешивали по комнатам, чтобы отгонять блох, Алан чувствовал запах тела Таллии.
— Ты так и не вымылась, — сказал он и, поднявшись, взял губку и кувшин. Он больше не собирался убеждать и уговаривать ее. — Вытяни руки, пожалуйста.
Не обращая внимания на ее слабые протесты, Алан вымыл ей руки, лицо и шею. В конце концов Таллия замолчала и просто позволила ему делать то, что он сочтет нужным.
Когда он закончил, вода в тазу потемнела от грязи и крови. Алан осмотрел гвоздь, которым его жена проткнула себе ладони, но тот не поведал ему ничего особенного. Гвозди не умеют говорить. Потом Алан посмотрел на Таллию, она в свою очередь уставилась на гвоздь так, словно он держал в руках гадюку. Алан вздохнул и вытащил из-за пазухи неувядающую розу, когда-то подаренную ему Повелительницей Битв. Он поранил шипом палец, и из него обильно потекла кровь.
Таллия тихо плакала, глядя на Алана, а может, и не на него вовсе, а на кровь, гвоздь или розу. Вероятно, она считала все это происками врага рода человеческого или, скорей всего, боялась, что муж выдаст ее тайну и грех.
— Лежи смирно, — скомандовал он, и, как ни странно, она послушалась.
Алан принялся прикладывать лепестки розы к ранам Таллии.
Как только они вышли из фиорда, волны начали швырять корабль вверх и вниз, как щепку. Он стоял на палубе, в одной руке держа опустевший деревянный кубок, а в другой — маленький ящичек. Перед глазами простиралось бескрайнее море.
Его корабль и еще одиннадцать судов направлялись на север, к берегам Джафарина. От племени Хаконин прибыл посыльный сказать, что на Джафарин напали эйка, сожгли дома, увели жителей в плен, а тех, кто сопротивлялся, убили. Но самое ужасное — они украли гнездо. Такое оскорбление не должно остаться безнаказанным, в каком-то смысле эта месть станет для них своего рода испытанием. А если он не сможет защитить тех, кому когда-то поклялся в верной дружбе, его союзники один за другим уплывут на восток, подыскивая более надежного соратника. И вполне возможно, им станет Нокви, вождь Моэрина, связанный с альбанскими колдунами.
Он поворачивается и обращается к жрецу, который держит в руке нечто напоминающее завернутое в ткань копье.
— Вот ты и вернулся из своего путешествия, — произносит Сильная Рука.
— И где, по-твоему, я был?
— На севере и юге, западе и востоке, — отвечает он. — Эту тайну по силам разгадать только мудрецу.
— И кто из нас мудрец, а кто дурак? — хмыкает жрец.
— Поживем — увидим, — отвечает он. — Что ты принес?
Жрец в ответ болтает какую-то чепуху:
Летит сокол, кричит ворон —
Как земля, как уголь черен.
Опадая, лист кружится,
По тропе бежит лисица
Зуб змеи в змеиной коже
И дыханье флейты тоже,
Магам всем приносит смерть.
Где он встанет — будет твердь.
Приговаривая эти слова, он разворачивает ткань и достает небольшой, в половину человеческого роста, деревянный шест, украшенный перьями, костями, кусочками кожи, на нем висят змеиная шкурка, ожерелье из желтоватых зубов, цепочки из золота, серебра, железа и олова, бусы из аметиста и хрусталя, несколько костяных флейт, отзывающихся на дуновение ветра печальным стоном.
— Ну, разве я не путешествовал за морями и горами, под землей и по лесам, к солнцу и звездам, чтобы раздобыть это? — смеется жрец. — Разве я не принес тебе, что обещал?
Сильная Рука хватает шест, и тотчас его ладонь вспыхивает болью, словно в нее впивается сотня пчел. Может, так оно и есть и внутри шеста спрятан рой, хотя летка не видно. Он осматривает шест, но если не считать негромкого гудения, доносящегося откуда-то изнутри, тот ничем не отличается от установленного им на берегу фиорда в знак победы.
— И это защитит меня от магии? — спрашивает он недоверчиво. — От всех, кто решит меня преследовать?
Жрец перебирает висящие у него на поясе кости, глядя на собеседника светлыми глазами, — для этого ему требуется некоторое усилие, словно он привык видеть сразу несколько миров, и ему трудно сосредоточиться только на одном из них. Уже без шуток и загадок он объясняет:
— Я потратил несколько месяцев, чтобы сделать эту штуку. И я разбираюсь в магии и во всем, что с ней связано. Этот амулет должен стать твоим знаменем. Не расставайся с ним, и он убережет тебя и твоих людей от магии. Защитит он и тех, кто покорится и придет под твою руку просить защиты.
Вождь улыбается:
— У меня сильная рука. Я смогу подчинить многих.
— А как же наша сделка? — требует ответа старик. — Ты ведь обещал освободить меня от Староматерей. — Жрец дрожит от волнения. Он настолько стар, что кожа его больше всего напоминает накидку, наброшенную на скелет.
«Сколько же ему на самом деле лет? — думает Сильная Рука. — Сколько зим он видел? Как он ухитрился протянуть так долго? Ведь всем известно, что сыновья Староматерей заканчивают свои дни намного раньше».
Но он понимает, что скорее всего не узнает этого никогда. Впрочем, есть вещи, о которых лучше не знать или, по крайней мере, не говорить вслух.
— Не так уж трудно обрести свободу, — отвечает вождь.
Сильная Рука делает знак, его воины хватают жреца, а он, ни секунды не колеблясь, одним взмахом вскрывает ему грудь. В воздухе разносится пьянящий запах крови. Сильная Рука вонзает нож в сердце старика, тот бьется, пытаясь вырваться и произнести проклятие, но амулет защищает Сильную Руку и его сторонников от магии. У старика горлом бьет кровь, Сильная Рука подставляет кубок и наполняет его.
Только смерть может дать свободу от Мудроматерей, которые живут вечно, как скалы, как море. Их дети подобны каплям дождя, скатывающимся со скал в море.
Кубок наполняется, кровь начинает переливаться через край. Сильная Рука слышит вопль жреца:
— Нет, нет, он меня обманул!
Над чашей поднимается зеленоватый дым — это дух жреца, он свивается в кольца, потом вытягивается в спираль, из которой тянутся полосы, похожие на пальцы, — дух пытается найти для себя новое вместилище, но все вокруг защищены амулетом. Наконец зеленоватый туман над кубком рассеивается, и Сильная Рука отпивает глоток из чаши, а потом отдает солдатам, те пускают ее по кругу. Так дух жреца не сможет ни в кого вселиться и отомстить.