Королевский дракон

Росвита шагнула к Сапиентии, торопясь вывести ее, чтобы та не сделала ничего лишнего, но Джудит опередила ее.

— Позвольте мне, — сказала маркграфиня. — Я присмотрю, чтобы она подготовилась к путешествию.

— Благодарю вас, — шепнула в ответ Росвита.

Маркграфиня Ольсатии и Австры увела будущую наследницу. Генрих не двигался. Он сделал все, что необходимо. То, что надо было сделать много месяцев назад. Но не этого хотелось Росвите, хотелось сказать ему сейчас, что Санглант был смелым и достойным человеком. Но становиться королем не должен был.

Теофану вопросительно смотрела на Росвиту. Она покачала головой. Живым детям следовало уйти, не напоминая королю о мертвом. Слегка кивнув, Теофану вышла, ведя следом Эккехарда.

Генрих безмолвствовал, не отвечая слугам, предлагавшим ему вина и отиравшим его лицо. Он окаменел. Всю долгую темную ночь Росвита и «орлица» провели рядом с ним.

Не спалось и Алану на непривычно мягкой новой постели. Собаки тихо посапывали во сне, и Лавастин храпел им в унисон. Может, причиной бессонницы была не только кровать. Юноша привык, что все домочадцы спят в одной общей комнате, так было и в конюшнях в Лавас-Холдинге, и в доме тетушки Белы.

Уже, впрочем, не тетушки. Он поднялся со своего ложа. Тоска проснулся, заскулил и, найдя в темноте его руку, стал старательно вылизывать ее.

Наследник Лавастина! В самых смелых мечтах Алан не мог и представить ничего подобного. Он понял, что сегодня не заснет, поднялся, натянул рубаху и неслышно вышел из комнаты, сопровождаемый Тоской. Спавший у двери слуга встрепенулся:

— Могу ли я сопровождать господина?

Быстро же поменялось их отношение к нему! Ничего удивительного. Он наследник Лавастина, и права его подтверждены словами самого короля. Лет десять спустя судьбы всех этих людей будут в его власти. Поэтому теперь его будут сопровождать всюду.

— Есть здесь какая-нибудь часовня? Мне нужно помолиться.

К нему быстро привели клирика, проводившего его куда следовало. В часовне коленопреклоненная девушка полами платья старательно отмывала каменный пол перед алтарем, на котором стоял золотой ковчег с реликвиями.

Он понял, кто перед ним, за секунду до того, как она повернулась к нему, напоминая мышь застигнутую в кладовой за поеданием сыра.

— Госпожа! — начал он, ошеломленный тем, что видит принцессу за подобным занятием. Руки ее покраснели от непривычной работы.

Дрожа, Таллия смотрела на него большими и молящими глазами.

— Прошу, не прогоняй меня отсюда. Позволь облегчить душу пред Владычицей хотя бы таким жалким трудом…

— Но вы ведь не хотите испортить такое чудесное платье? — Алан представить не мог, что сказала бы тетя Бела, увидев, что шелк такого качества используется для мытья полов, пусть даже в освященном месте.

— Земные богатства — ничтожный прах перед лицом Покоев Света. Так учил брат Агиус.

— Вы слышали его проповеди?

— А ты разве не слышал? — смущенно спросила она. Стоя на коленях, Таллия ближе подвинулась к нему и с мольбой сжала руки Алана в своих дрожащих ладонях. — Ты ведь был с ним. Он распознал, кто ты, раньше всех. Разве это не знак его избранности Владычицей? Разве не проповедовал он Истинное Слово о жертве и прославлении блаженного Дайсана?

— Это ересь. — Юноша оглянулся по сторонам. Они были одни, если не считать присутствия Тоски — оно исключало возможность попытки войти сюда посторонним.

— Нет! — Бледное лицо Таллии оживилось при воспоминании об Агиусе. — Ты должен понять это. Ведь ты слышал его. Ты должен знать, что это истина.

Ему неловко было видеть, что принцесса, на шее которой по-прежнему висит золотое ожерелье королевского рода, стоит перед ним на коленях и говорит еретические речи в епископском дворце.

— Вам нужно подняться, госпожа. — Алан попытался поднять девушку и поставить на ноги, но та была сильнее, чем казалось. Юноша почувствовал тепло ее рук и, вглядываясь в лицо, сам не понимал еще, что в нем видит.

— Я буду молить короля дозволить мне уйти в церковь…

«Или выйти за меня замуж». Он был так удивлен собственной мысли, что выпустил ее ладони и уселся на стоявшую рядом скамейку. Ведь он сам теперь один из графов! И вполне может думать о браке!

— … и тогда, став диаконисой, — шептала она, — я смогу нести людям Слово, которому научилась у брата Агиуса. Если меня обвинят в ереси, что ж, стану мученицей и поднимусь в Покои Света, где святые живут в славе и силе Владычицы и Ее Сына.

Алан внутренне смеялся, нет, не над девушкой, конечно. Нелегкий и странный путь привел его сюда, в ночную часовню. «Служи мне», — сказала Повелительница Битв и подарила ему в знак покровительства кроваво-красную неувядающую розу. Он служил ей, как мог. Отправился на войну. Разрушил заклятие, тяготевшее над Лавастином, убил чудовище, пусть и благодаря самопожертвованию Агиуса. Он старался делать только то, что считал правильным, хотя это получалось не всегда. Не смог спасти Лэклинга, но спас дикаря-эйкийца. Чья жизнь стоила дороже? Судить не ему.

Юноша понимал теперь, что превращение купеческого сына в наследника могущественного графа есть не что иное, как знак присутствия божественной мудрости, направляющей его жизнь.

— Поднимись, Таллия. Негоже тебе стоять на коленях. Сядь рядом, прошу тебя. — Он подал девушке руку и помог подняться. После недолгого колебания она села на скамью рядом с ним. Потом посмотрела в сторону входа и вздрогнула.

— Что-то не так?

— Эта собака…

— Я не позволю ей причинить тебе вред. Тоска, подойди!

Зверь повиновался, и тут же в дверном проеме появился слуга, которому он не давал войти. Таллия вздрогнула, когда огромный пес подошел к ней почти вплотную, но Алан приказал Тоске сесть и положил ее руку ему на загривок.

— Видишь? Он, как любая живая душа, желает, чтобы его касались с любовью, а не со страхом и ненавистью.

— Ты мудро говоришь, — проговорила Таллия, но тут же отдернула руку.

Юноша горько усмехнулся.

— Я только повторяю то, чему учил меня… — Он хотел сказать «отец», но купец Генрих больше не был его отцом. — Чему научили меня другие.

В дверях послышалось стремительное движение. Слуга куда-то исчез, и вместо него в проеме появилась Ярость, а за ним и граф Лавастин. Таллия отпрянула, но Ярость не обратила на нее внимания и уселась прямо на ступни Алана, не давая двинуться.

Лавастин провел рукой по своим растрепавшимся волосам и сонным взглядом уставился на Алана.

— Что все это значит?

— Я… господин…

— Ну же! Отвечай!

— Мне не спалось. И я пришел сюда… — Он боялся, как бы не рассердить графа, выражение лица которого было ему непонятно.

Лавастин приостановился и кивнул Таллии:

— Простите, принцесса. — Затем повернулся к слуге. — Отведи госпожу в ее покои!

Выхода не было, дочь Сабелы повиновалась. Уходя, она посмотрела на Алана. Не то с мольбой, не то с благодарностью…

— Она сейчас в немилости, — проговорил граф, спокойно усаживаясь на место, где только что сидела принцесса. — А ее матушка — тем более. Генрих, должно быть, захочет сплавить ее подальше. Выдать замуж, если представится случай. Что ж, примесь королевской крови не вредила еще ни одному знатному роду. — Он еще несколько мгновений неподвижно смотрел на алтарь, явно не интересуясь великолепной отделкой ковчега с реликвиями. Затем встряхнулся, словно желая во всеоружии встретить новый день. — Пойдем, мальчик. Уже почти рассвело, ты не заметил?

И правда, не заметил. Только теперь Алан увидел, что сквозь витражи пробивался солнечный свет.

— Я страшно испугался, проснувшись и увидев твое ложе пустым. Мне показалось вдруг, что все это — эйкийский вождь, мятеж, война и ты, мой сын, — все это было во сне. — Лавастин поднялся и позвал слуг. — Идем отсюда, Алан. Генрих простил нас, и нам нечего больше делать в этом мрачном дворце и отягощать его скорбь. Не стоит напоминать королю, что я нашел то, что потерял он сам.