Страница 65 из 77
Как только ковер задымился, мама закричала мне:
— Барт, надевай пальто, мы уходим! Мы уедем так далеко, что она никогда не сможет найти нас, никогда!
Я закричал от страха, закричала и бабушка. Мама была столь сосредоточена на том, чтобы застегнуть Синди, что не заметила, как поднявшийся на ноги Джон Эмос снова взял в руки кочергу. Я хотел предупредить маму, но крик замер у меня на губах, язык будто примерз, а кочерга уже опустилась на ее голову. Мама упала на ковер, как тряпичная кукла.
— Дурак! — закричала бабушка. — Ты, наверное, убил ее!
Все происходило слишком быстро для меня. И происходило что-то дурное, несправедливое. Этот человек не смел убивать маму. Я хотел сказать ему это, но испугался, увидев, как он с искаженным лицом, рыча, подбирается к бабушке.
— Кэти, Кэти… — бормотала она, держа в руках голову дочери, — не умирай. Я люблю тебя. Я всегда любила… Никогда не хотела смерти никого из вас… Я ни…
Тяжелый удар поверг ее прямо на мамино неподвижное тело.
Меня обуял гнев. Синди страшно закричала.
— Джон Эмос! — заорал я. — Это не Божий суд! Он повернулся ко мне, довольно улыбаясь:
— Это Божий суд, Барт. Прошлой ночью Бог говорил со мной и сказал мне, что делать. Разве ты не слышал, что твоя мать обещала уехать далеко-далеко? Она ведь не собиралась брать непослушного мальчишку вроде тебя с собой, правда? Разве ты не понял? Она же сама сказала, что нужно поместить тебя в клинику. Она бы уехала, и ты никогда больше ее не увидел. Тебя бы оставили навсегда, как и твоего великого прадеда. Тебя бы заперли в сумасшедшем доме, как твою бабушку. Так обычно расправляются с теми, кто желает справедливости. И только я, один лишь я забочусь о тебе, хочу помочь тебе избежать заключения худшего, чем в тюрьме.
Тюрьма, отравление, яд…
— Барт, ты слышишь? Ты понял, что я сказал? Ты понимаешь, что я спасу их обеих — для тебя?
Я уставился на него: я уже ничего не понимал. Я не знал, чему и кому верить. Я глядел на тела двух женщин на полу. Бабушка упала крест-накрест на мамино худенькое тело… И вдруг меня как осенило: я люблю их обеих! Я люблю их больше, чем когда-нибудь думал. Я не хочу оставаться в живых, если я потеряю одну, тем более, обеих. Неужели они такие дьявольские создания, как говорит о них Джон Эмос? Неужели Бог наказал бы меня, если бы я спас их от кары его?
И вот передо мной Джон Эмос, тот самый единственный честный человек, который рассказал мне, кто был мой настоящий отец, кто моя бабушка, кто мне мудрейший и хитрейший Малькольм!
Я поглядел в его маленькие узкие глаза: я ждал указаний. Я верил, что им движет Божий промысел, иначе для чего бы он так долго жил на свете?
Он улыбнулся и потрепал меня по подбородку. Я вздрогнул: мне не нравилось, когда ко мне прикасались.
— Теперь слушай меня внимательно, Барт. Теперь надо отнести Синди домой. И заставь ее молчать. Пообещай, что отрежешь ее маленький розовый язычок, если она проболтается о том, что видела здесь. Сделаешь это?
Я молча кивнул. Значит, так надо.
— Ты не хотел убить маму и бабушку?
— Конечно, нет, Барт. С ними будет все в порядке. Я просто запру их в надежном месте. Ты сможешь видеться с ними. Но ни слова человеку, который называет себя твоим отцом. Ни слова. Вспомни: он тоже хочет упрятать тебя в клинику. Он думает, что ты сумасшедший. Разве не для этого тебя возят на процедуры?
Я сглотнул от волнения; я не знал, что делать.
— А теперь иди, заставь Синди молчать, запрись в своей комнате и никому ничего не говори… сделай вид, что ты тупой, ничего не понимаешь… И помни: сестренку надо так запугать, чтобы она и не пискнула…
— Она не сестренка мне, — прошептал я.
— Какая разница? — раздраженно прорычал он. — Делай, как я сказал. Следуй Божьей воле: Бог не хочет, чтобы в нем сомневались. Надо, чтобы твой брат и отец ничего не знали о том, куда исчезла мама. Притворись, что ничего не понимаешь. Тебе удастся.
Что он имел в виду: удастся? Насмехается он надо мной, что ли?
Я сдвинул брови и, как мог, напустил на себя строгость, подражая Малькольму:
— Послушай, Джон Эмос. День, когда тебе удастся выкинуть со мною шутку — будет, когда рак на горе свистнет. Не думай, что я и вправду тупой. Я отыграюсь… я всегда побеждаю, мертвый или живой.
На самом деле я был в полной растерянности. Никогда еще при своих мозгах я так не ощущал полное отсутствие мыслей. Я все украдкой глядел на двух женщин, простертых на полу. Я любил их. Значит, Бог так решил. Он дает мне двух матерей, которые навсегда будут только моими… и я не буду больше одинок.
— Держи свой рот на замке, не говори папе и Джори ни слова о том, куда мы ходили и что видели, или я отрежу твой язычок, — сказал я Синди, когда мы были дома. — Хочешь, чтобы я отрезал тебе язык?
Ее личико было грязно от дождя и размазанных слез. Она прерывисто всхлипывала и терла опухшие глаза, а потом, ноя, как младенец, позволила мне уложить себя в постель. Переодевая ее в пижаму, я нарочно закрыл глаза, чтобы ее девчоночье тело не вызвало во мне стыд и ненависть.
Мне надо было ей высказать все. Это она начала разрушительную работу, этот вихрь, который смел нас всех. Папа говорил со мной несколько раз, но напряжение этим не было снято. Отчего надо было ей появиться у нас и все это начать? Однажды досада и злость так переполнили меня, что после репетиций я ворвался в кабинет Мадам.
— Мадам, я ненавижу вас за все мерзости, которые вы сказали маме. С того дня все пошло кувырком. Или вы отныне оставите ее в покое, или я больше не желаю вас видеть. Зачем вы так издалека прилетели к нам: для того, чтобы принести несчастье? То, что она не может теперь танцевать, уже большая беда. Если вы не перестанете чинить зло, я брошу балет. Я уеду куда-нибудь, чтобы вы никогда больше меня не увидели. Потому что вы разрушили не только жизни моих родителей, но также мою и Барта.
Она побледнела и сразу как-то постарела.
— Ах, как ты похож на своего отца. Джулиан тоже так пронзал меня пламенем черных глаз.
— Я раньше любил вас.
— Любил?..
— Да, раньше. Когда думал, что вы заботитесь обо мне, о моих родителях; когда считал, что балет — самая прекрасная в мире вещь. Теперь я так не думали.
Она выглядела такой ошеломленной, будто я вонзил ей нож под сердце. Она оперлась спиной о стену и упала бы, если бы я не подхватил ее.
— Джори, пожалуйста, — выдохнула она, — не бросай меня. Не бросай балет. Если ты сделаешь это, то значит, не было смысла ни в моей жизни, ни в жизни Джорджа, ни в жизни Джулиана. Мне это больно: я любила их — и потеряла.
Я не в силах был ничего сказать: так стыдно мне стало. Поэтому я просто убежал, как всегда делал Барт, когда на него наваливались проблемы.
Меня окликнула Мелоди:
— Джори, куда ты так спешишь? Мы с тобой собирались выпить содовой вместе.
Я, не отвечая, побежал дальше. Мне больше никто не был нужен. Вся моя жизнь пошла под откос. Мои родители оказывается не муж с женой. Да и как могли их поженить? Как могут быть в браке брат с сестрой?
Я ударился на бегу, чуть замедлил ход и уселся на скамейку в парке, чтобы отдышаться. Я сидел долго, уставясь на свои ноги. Ноги танцора. Сильные, стройные, мускулистые, как раз для профессиональной сцены. Чем я буду заниматься в жизни? Быть врачом я не хотел, хотя и сказал это несколько раз папе, чтобы ему было приятно. Зачем мне лгать самому себе? Без балета для меня теперь нет жизни. И, наказывая Мадам, маму, папу, который на самом деле приходился мне дядей, я наказывал прежде всего себя самого.
Я встал и огляделся. По парку одиноко бродили старики. Я представил себя одним из них. И подумал: нет. Я сумею признать свою ошибку. Я имею мужество извиниться.
Мадам Мариша так и сидела в кабинете, уронив голову на тонкие руки. Я открыл дверь и вошел. Она подняла голову, и я увидел слезы в ее глазах. Глаза ее блеснули радостью, когда она увидела меня перед собой. Она ни словом Не обмолвилась о недавнем разговоре.