Страница 58 из 77
Я почувствовал себя еще хуже. Подсматривая в щель, я увидел, что и бабушка побледнела. Теперь я потерял еще и отца. Я почитал его святым, непогрешимым. Образ моего родного отца был развенчан в моих глазах.
— Ты очень хорошо все обосновала, Кэтрин, и меня это задело. Но теперь позволь сказать и мне. Джордж и я допустили серьезные промаху в воспитании Джулиана, я признаю это, и вы с ним заплатили за наши ошибки. Но разве ты собираешься наказать таким же образом Джори? Позволь мне взять Джори с собой в Грингленн. Я обеспечу ему обучение в Нью-Йорке. У меня есть связи. Я представила миру двух блестящих танцоров, Джулиана и Кэтрин. Я не была порочной, злой матерью, не был злодеем и Джордж. Возможно, мы позволили мечтам ослепить себя, но мы старались продолжиться в Джулиане. Это все, чего мы желали, Кэтрин — продолжиться в Джулиане. Джулиана больше нет, и все, что он мне оставил — этого ребенка, Кэтрин, твоего сына. Без Джори мне незачем жить. Вместе с Джори жизнь моя обретает смысл и цель. Однажды… молю тебя, однажды в жизни отдай, а не возьми.
Нет, нет! Я не хочу уезжать с мадам.
Я видел, как мамина голова все ниже и ниже склоняется, пока ее волосы не упали, как два золотых крыла на ее лицо. Ее дрожащая рука коснулась лба, будто ее мучила головная боль. Грешница она или нет, я ее не оставлю. Это был мой дом, мой мир, и она все еще была моей матерью, а Крис — моим приемным отцом. И еще у меня были Барт, Синди и Эмма. Мы были семья — хорошая или плохая, но семья.
Видимо, мама нашла решение, и надежда появилась в моем сердце.
— Мадам, я отдаю себя на вашу милость, и надеюсь на Бога, что он дал ее вам. Умом я понимаю вашу правоту, но я не могу отдать своего первенца. Джори — это единственно светлое, что осталось у меня от жизни с Джулианом. Если вы его оторвете от меня, то оторвете часть меня самой, и я не смогу больше жить. Джори любит меня. Он любит Криса, как своего родного отца. Если я должна пожертвовать его карьерой, я не могу жертвовать его любовью к нам… не просите о невозможном, мадам. Я не могу отпустить Джори с вами.
Мадам долго и жестко смотрела на нее, а мое сердце в это время билось так громко, что я боялся, они его услышат. Бабушка встала и, очевидно, решила прощаться:
— Теперь я собираюсь высказать тебе все честно, Кэтрин, и, возможно, это будет в первый и последний раз, когда я скажу всю правду. С первой нашей встречи с тобой я завидовала тебе: твоей красоте, молодости, таланту в танце. Ты передала свой необыкновенный талант Джори. Ты превосходный преподаватель. В нем так много и от тебя, и от твоего брата. Необыкновенное терпение, жизнерадостность, оптимизм, одержимость и энергия — все это наследство вашей семьи, а не Джулиана. Но кое-что от Джулиана в нем все же есть. Он похож на него внешне. В нем огонь моего Джулиана, его греховная тяга к женщинам. И, если мне даже придется противостоять тебе, чтобы спасти его, я сделаю это. Я не пощажу ни твоего брата, ни твоего младшего сына. Если ты не отдашь мне Джори, я разрушу ваше благополучие. Закон доверит мне воспитание Джори, и ты не сможешь сделать ничего, если я возбужу это дело. Факты будут против тебя. И, если мне придется действовать таким путем, чего бы я не хотела, то я увезу Джори на восток, и ты его уже никогда не увидишь.
Мама встала на ноги и сразу оказалась выше бабушки. Я еще никогда не видел ее такой высокой, гордой, сильной.
— Ну что ж, действуйте, как вам подсказывает совесть. Я не уступлю своей позиции, не позволю вам выкрасть у меня по праву принадлежащее мне. Я никогда не отдам своих детей. Джори мой. Я родила его после восемнадцати часов борьбы на грани смерти. Если меня обвинит весь свет, я и тогда буду стоять с высоко поднятой головой и крепко держать своих детей за руки. Нет ни такой силы, ни закона, ни человека, который заставил бы меня отдать моих детей.
Повернувшись, чтобы уйти, мадам задержала свой взгляд на толстой пачке листов на мамином столе.
— Все равно будет по-моему, — шипящим кошачьим голосом проговорила она. — Мне жаль тебя, Кэтрин, и жаль твоего брата. Мне жаль даже Барта, хотя он дикий, как маленький монстр. Мне жаль всех в вашей семье, потому что они все пострадают. Но сострадание к тебе затмевается мыслью о моем внуке. Джори будет счастлив со мною, с моим именем, а не с твоим.
— Убирайтесь! — закричала потерявшая самообладание мама. Она схватила вазу с цветами и запустила ею в голову мадам! — Вы погубили своего сына, а теперь собираетесь погубить Джори! Хотите, чтобы он поверил, что жизни вне балета нет. Что надо только танцевать, танцевать, танцевать… но ведь я живу! Я была балериной, но я не балерина теперь — и все же живу! Мадам быстро оглядела комнату, будто тоже искала какой-либо предмет, чтобы кинуть, и медленно наклонилась, чтобы подобрать осколки возле своих ног.
— Это ведь мой дар. Какая ирония судьбы: именно ею ты запустила в меня. — Она взглянула на маму с нежностью и жалостью. — Когда Джулиан был мальчиком, я отдавала ему все лучшее, так же, как и ты — для своей семьи, и, если я и была неправа, то из самых лучших побуждений.
— Правда? — с горечью произнесла мама. — Намерения всегда такие правильные и лучшие, а в финале даже извинения звучат негодующе: так каждый старается схватиться за соломинку, как утопающий в пословице. Мне кажется, что я всю жизнь хваталась за соломинки, которые были только в моем воображении. Каждую ночь, ложась в одну постель с братом, я говорю себе, что это мой долг в жизни; а сделав неверный шаг, я утешаю себя тем, что я уравновешу чаши весов правильными решениями. Ведь в конечном счете я дала брату единственное счастье, единственную женщину, которую он может любить; наконец, жену, в которой он отчаянно нуждался. Я сделала его счастливым, и если в ваших глазах это преступление, я не проклинаю вас. Если это преступление в глазах всего мира, пусть мир думает все, что угодно. Я никому не причиняю зла.
На бабушкином лице были отражены все противоречивые эмоции, вызванные мамиными словами, вся борьба чувств. Я бы поклялся, что она тронута.
Я видел, как тонкая рука бабушки с выпуклыми венами дотронулась до маминых волос. Но тут же холодный голос произнес:
— И снова я скажу: я сожалею, что должна поступить так. Я жалею вас всех, но больше других мне жаль Джори, потому что он самый чувствительный среди вас.
Она стремительно направилась к двери, и я едва успел отскочить и спрятаться. Бабушка прошла через холл, где Барт снова пытался имитировать нападение с ножом.
— Ведьма, старая черная ведьма! — рычал Барт, по-звериному кривя верхнюю губу. — Не приходи больше никогда, никогда, никогда!
Я был таким несчастным, что мне хотелось заползти куда-нибудь и умереть.
Моя мать живет со своим братом. Женщина, которую я уважал, почти боготворил всю свою жизнь, оказалась хуже любой другой матери в мире. Если и рассказать кому-нибудь из моих друзей, они не поверят, а если поверят… это такая глупость, такой стыд, позор… я не смогу никому глядеть в глаза после этого. И тут меня осенило. Папа на самом деле приходится мне дядей! Родным дядей! Не только Барту, но и мне. О, Бог мой, что же теперь? Я же все про них знаю! Это не платоническая любовь между братом и сестрой, не фиктивный брак, чтобы создать видимость семьи, а инцест! Они — любовники! Я видел!
Все это представилось мне таким безобразным, таким отвратительным… Почему они позволили этой любви начаться? Почему не остановились? Мне хотелось сейчас же побежать к ним и спросить, но я не мог бы глядеть в глаза ни маме, ни папе, когда он придет с работы. Я пошел в свою комнату, закрыл дверь и упал на кровать. Когда меня позвали обедать, я отговорился тем, что не голоден. Хотя я всегда был голоден. Мама подошла к двери и из-за нее спросила:
— Джори, ты услышал что-нибудь из того, что мадам мне говорила?.
— Нет, мама. Я просто простыл, я думаю. Утром все будет хорошо, вот увидишь, — неловко оправдался я; ведь надо было объяснить, отчего у меня такой хриплый голос.