Страница 53 из 77
— Полет был ужасный, — продолжала она. — Все время болтанка. Меня еще и обыскали, будто я преступница. Перед посадкой мы несколько минут кружили, ожидая разрешения на посадку. Меня начало тошнить. Наконец, едва не израсходовав топливо, мы сели, но так, что я едва не сломала шею. Боже милостивый, ты слышал, что шофер в аэропорту запросил за машину! Он, видно, думал, что я — куль с деньгами. Раз уж я решила здесь осесть, я куплю себе собственную машину, подумала я. Не новую, нет, а добрую старую машину, которая понравилась бы Джулиану. Говорила ли я тебе когда-нибудь, что твой отец любил возиться со старыми машинами, и они у него превосходно бегали?
Бог ведает, сколько раз она мне это говорила.
— Так вот, я заплатила этим вымогателям невероятную цену в восемьсот долларов и села в мою собственную красную машину, и направилась к вам, ориентируясь по карте. Я была так счастлива, что я увижу тебя, мой любимый внук, единственный наследник Джорджа. Это было почти такое же волшебное чувство, как тогда, когда твой отец был еще юношей, и он, бывало, прибегал ко мне такой счастливый и гордый, чтобы покатать меня на машине, которую он спас с городской свалки!..
Ее черные глаза сверкали; она вновь покорила меня своей горячей привязанностью, своим темпераментом.
— …И, как все старые люди, раз начав отсчет воспоминаниям, я предаюсь им без удержу. Твой дед был страшно счастлив, когда родился Джулиан! Это был счастливейший день в его жизни. А я держала твоего отца на руках и глядела на своего мужа-красавца, как и ты, конечно. Я готова была лопнуть от гордости, что в том своем возрасте дала жизнь ребенку, первенцу, появившемуся на свет так легко — и таким легким, замечательным ребенком он был с самого рождения!
Я хотел было набраться храбрости и спросить, в каком же именно возрасте она родила моего отца, но не осмелился. Вероятно, вопрос этот стоял у меня в глазах, потому что она сказала:
— Не твоего чертова ума дела, сколько мне лет, — а потом порывисто поцеловала меня. — Да, но ты выглядишь даже лучше, чем твой отец в таком же возрасте. Я и не думала, что это возможно. Я всегда говорила Джулиану, что он будет выглядеть лучше с загаром, но он вечно возражал мне и даже нарочно оставался ненатурально бледным.
Грусть заволокла ее глаза. К моему удивлению, она взглянула в сторону Барта, и к еще большему удивлению, я увидел, что он заинтересованно слушает.
Она снова была все в том же черном платье, поверх которого было накинуто болеро из леопардовой шкуры, видавшее лучшие дни.
— Никто глубоко не знал твоего отца, Джори, так же как никому на самом деле он не принадлежал. Никому, кроме твоей матери.
Она вздохнула, помолчала и снова начала говорить, будто хотела выговориться, пока не вошла мама:
— Итак, я решила получше узнать сына моего Джулиана. Я также решила во что бы то ни стало добиться твоей любви, потому что я никогда не была уверена в любви Джулиана ко мне. Я все время повторяю, что сын, рожденный от союза Джулиана с такой женщиной, как твоя мать, должен быть превосходным танцором и даже без недостатков, что имел Джулиан. Твоя мать очень дорога мне, Джори, очень дорога, хотя она и не желает в это верить. Я признаю, что временами дурно с ней обращалась. Она принимала это за мое истинное к ней отношение, хотя это были всего только вспышки злости, потому что мне казалось, она недооценивает моего сына.
Мне стало неловко от разговоров на эту тему. Как бы то ни было, я был на стороне матери. Она это заметила, но продолжала:
— …Я так одинока, Джори, мне необходимо быть возле тебя, возле твоей матери. — Какие-то воспоминания омрачили ее лицо, сделав его еще старше. — Самое худшее, что несет нам старость — это чувство одиночества, ненужности, заброшенности.
— Ах, бабушка! — воскликнул я, обнимая ее. — Не чувствуйте себя одинокой и бесполезной. У вас есть мы. — Я крепко обнял и поцеловал ее. — Разве вам не нравится наш дом? Вы можете жить здесь с нами. Я не рассказывал, что мама сама сделала дизайн дома?
Мадам с любопытством оглядела комнату:
— Да, интерьер прекрасный, и это так похоже на руку Кэтрин. А где она сама?
— Она в своей комнате, пишет.
— Письма? — Мадам казалась оскорбленной тем, что мама не слишком гостеприимная хозяйка и не соблюдает обычаи.
— Бабушка, мама пишет книгу.
— Книгу? Танцоры не должны писать! Улыбаясь, я сделал пируэт и несколько па:
— Мадам Бабушка, танцоры могут все, что задумают. Кроме того, если мы с легкостью переносим ежедневную боль, чего еще стоит бояться?
— Отказа! — отрезала она. — У танцоров всегда высокое «это». Одного отказа иногда бывает достаточно, чтобы впасть в отчаяние.
Я подумал, что уж она-то не впадет в отчаяние, даже если почтальон принесет ей тысячу писем с отказами.
— А где отец? — спросила она.
— Делает вечерние обходы в больницах. Просил передать вам его извинения. Он хотел встретить вас, но вы опоздали, и он уехал.
Она фыркнула в ответ, как будто в этом была его вина.
— Ну, так, — сказала она, вставая и оглядывая комнату, — я полагаю, самое время пойти поздороваться с Кэтрин, хотя, несомненно, она слышит мой голос.
Я тоже так думал, ведь ее голос был пронзителен, как крик.
— Мама иногда так увлекается… она временами не слышит собственного имени, названного за ее спиной.
— Ха! — вновь фыркнула она.
Потом она последовала за мной через холл. Я осторожно постучал в мамину закрытую дверь, и, услышав что-то вроде «Да?», открыл ее.
— Мам, у нас гости.
На минуту в маминых глазах появилась неприязнь. Но мадам уже надменно вплыла в спальню и без приглашения уселась в бархатный шезлонг.
— Мадам Мариша! — воскликнула мама. — Как чудесно, что вы приехали. Наконец-то вы решили навестить нас.
Отчего мама так нервничает? Почему оглядывается на портреты, стоящие у нее на столике? Портреты папы и дяди Пола. Они в серебряных рамах, а вот и портрет моего отца, только в маленькой овальной рамке.
Мадам тоже посмотрела на ночной столик и нахмурилась.
— У меня множество портретов Джулиана, — поспешно объяснила мама, — но Джори держит их у себя в комнате.
— Ты хорошо выглядишь, Кэтрин.
— Я чувствую себя хорошо, благодарю вас. Вы тоже неплохо выглядите. — И руки, и ноги мамы были в постоянном нервическом движении.
— А как твой муж?
— Все в порядке. Он на работе в больнице. Он ждал вас, но время шло…
— Да, понимаю. Простите мое опоздание, но люди в этом штате — чистые грабители. Мне пришлось уплатить восемьсот долларов за груду железа, и кто муже всю дорогу она подтекала маслом.
Мама наклонила голову, и я понял, что она подавляет усмешку.
— А что можно было ожидать от такой цены? — справившись с собой, проговорила она.
— Но в самом деле, Кэтрин. Ты же знаешь, что Джулиан никогда не платил больших денег за машины. Но он знал, что делать с грудой железа, а я не знаю. Да, пожалуй, я дала волю чувствам в ущерб здравому смыслу. Надо бы было купить что-то получше за тысячу долларов, но я бережлива.
Вслед за тем начались расспросы о мамином колене. Как лечили? И скоро ли можно будет вновь танцевать?
— Все в порядке, — раздраженно сказала мама (она ненавидела, когда ее спрашивали об этом колене). — Всего лишь немного болит, когда непогода.
— А как Пол? Прошло столько времени с тех пор, как я видела его в последний раз. Я помню, после вашей женитьбы я была так зла, что не хотела видеть тебя, и даже забросила преподавание на несколько лет. — Она вновь взглянула на портрет папы. — А твой брат… он все еще живет с вами?
Зловещая тишина опустилась на всех нас. Мама старательно изучала улыбающееся изображение моего приемного отца Криса. В чем дело? О каком брате она говорит? У мамы больше нет брата. Если она спрашивает о Кори, то почему глядит в то же время на портрет папы?
— Да, да, конечно, — сказала мама, оставив меня в изумлении. — Расскажите же мне о Грингленне и Клермонте. Я хочу обо всех узнать. Как там Лоррэн Дюваль? За кого она вышла замуж? Или она уехала в Нью-Йорк?