Страница 62 из 70
Кристофер улыбнулся, на лице его зажегся интерес.
— Я хотел бы, чтобы моя мать никогда не покидала бы Фоксворт Холл. Я очень жалею, что не смог встретиться с твоими сыновьями, Оливия, когда они уже подросли. Я понимаю, что нет нужды воскрешать прошлое, но ведь у нас могут быть и собственные воспоминания, Оливия.
Кристофер посмотрел на меня нежно-голубыми глазами Фоксвортов и добавил:
— Ты будешь гордиться мной, Оливия!
От его нежности и трогательной любви v меня навернулись слезы на глаза. Я знала так мало любви в жизни, что сразу поверила в любовь Кристофера, словно я была его мать.
— Кристофер, — немного волнуясь, начала я, — если ты добьешься целей, поставленных в жизни, я буду гордиться тобой. Ты дашь мне такое счастье, о котором только и может мечтать мать.
Сердце мое учащенно забилось, и на глазах выступили слезы.
Я не могла не вспомнить Мала и Джоэля и наших задушевных бесед. Все, что безвозвратно ушло от меня, казалось, снова вернулось.
— Я сделаю все для тебя, Оливия, — сказал Кристофер.
Он наклонился и поцеловал меня в щеку. Я долго еще ощущала теплоту его поцелуя и с трудом сдержалась, чтобы не заплакать снова. Я смотрела, какой направился к дому, а когда подняла глаза, то увидела Джона Эмоса в окне второго этажа.
Я стала замечать, что Джон следит за Кристофером. Он возникал из ниоткуда, выплывал, словно тень. Он, казалось, что-то разглядывал и искал в Кристофере. Острыми, как скальпель, глазами он старался уловить хотя бы намек, знак или ключ к разгадке тайны. Когда бы Малькольм и Кристофер ни беседовали друг с другом, везде рядом находился Джон Эмос. Он разглядывал Кристофера словно шпион, посланный с секретной миссией из дальней страны.
Долгое время он хранил молчание, но однажды он вошел в гостиную, когда я читала книгу.
— Я должен поговорить с тобой о Кристофере, — сказал он. Я пригласила его присесть.
— В раю назревает опасность, Оливия.
— В чем дело, Джон? Что он совершил?
— Ничего особенного. Это лишь одни мои предположения. Но прошу тебя, Оливия, внимательно отнестись к моим словам.
— Надеюсь, ничего особенного ты не заметил?
— Я видел его с Коррин. Они много времени проводят вместе, гуляют по парку, качаются на качелях, смеются, разговаривают, перечислял он эти «смертные грехи».
— Но они невинны. Она всюду следует за ним словно щенок. Ты ведь не нашел ничего предосудительного? — спросила я.
— Нет… и все же… я беспокоюсь. Коррин слишком много времени проводит перед зеркалом. Она сто раз расчесывает свои волосы, прежде чем выйдет из комнаты, — быстро сказал он.
— Ты что, следил за тем, как она расчесывала волосы? Я не понимаю, — сказала я.
Лицо его покраснело, а рот раскрывался и закрывался беззвучно.
— Почему ты следил за ней? — спросила я. — Как ты смог увидеть ее с близкого расстояния?
— Иногда она не закрывает дверь, и я делаю то, что могу… что должен… чтобы держать всех в курсе того, что происходит, Оливия.
— Что же еще ты увидел такого интересного? — спросила я, явно не подозревая о масштабах шпионской деятельности Джона.
. — Да, но я должен признаться, что вчера я увидел нечто из ряда вон выходящее.
— Что? — потребовала я.
Меня все больше раздражала его слежка за невинными молодыми людьми.
— Это было бесстыдство, похоть и распутство. Они хихикали и баловались на озере, затем брызгались водой. Потом они вдруг исчезли. Оказалось, что они купались и ныряли прямо в нижнем белье. О, Оливия! Если бы ты могла видеть.
Я была шокирована. Я многократно советовала Коррин быть скромнее. Конечно, они были молоды и горячи. Лето было жарким. И все это было лишь естественной безудержностью.
Я и сама нередко слышала, что близость между кузенами и кузинами и единоутробными бывает очень распространена. Но решила не раздувать из мухи слона.
Первое лето Кристофера в нашем доме пролетело очень быстро. Вскоре он отправился в Йелльский университет, а Коррин поступила в один из лучших женских колледжей в Новой Англии. Я считала, что ей полезно будет усвоить некоторые традиции Восточного побережья, а нетолько Южные балы и скачки в Кентукки. Я хотела бы, чтобы она изучала латынь и греческий, чтобы быть хоть чуточку умнее тех пустоголовых дам, что владели поместьями в Виргинии. По счастливому совпадению ей предстояло учиться в Массачусетсе, недалеко от Нью-Хейвен. И я была рада, что хотя бы один член нашей семьи будет находиться недалеко от дочери.
Мне было жаль расставаться с детьми. Без них дом совсем опустел. Они вместе отправились на поезде — Кристофер решил проследить за тем, как она устроится на новом месте, прежде чем самому отправиться в Йель.
Кристофер писал мне регулярно и обстоятельно.
Коррин присылала нежные послания, описывая школу и новых друзей.
Я боялась, чтобы она не разленилась и не попала в сомнительную компанию, хотя утешала себя тем, что воспитала ее правильно.
Вскоре мы уже стали ждать их возвращения. Они не прибыли на день Благодарения, а отправились в гости к профессору Кристофера. Но Рождество было уже не за горами.
Они приехали веселые и сразу стали наряжать огромную Рождественскую елку. Она достигала почти двадцати метров в высоту. На ее убранство потребовалось почти два дня. Кристофер стоял на лестнице и принимал от Коррин яркие шары, гирлянды, фонарики. Они развесили даже воздушную кукурузу и ниточки,брусники. Десятки гирлянд окружали елку, словно танцоры майское дерево. У Коррин от волнения даже задерживалось дыхание. Ее волосы были высоко заколоты, и локоны струились до плеч. Она положила небольшое количество румян на щеки и подкрасила губы. Даже я, скрепя сердце, вынуждена была признать, что она обворожительна. Она была настоящая принцесса, кинозвезда, королева.
Весь дом с восхищением следил за ней. О, мы испытывали такую гордость, особенно Малькольм.
Рано утром Коррин весело прощебетала: «С Рождеством, папочка!» и обняла Малькольма, а из-за его спины подмигнула Кристоферу. Тут я поймала взгляд Джона Эмоса, устремленный на нее. Ага, Джон Эмос просто ревновал его к ней. Я подошла к нему, взяла его под руку и повела в большой зал.
— Давайте, Джон Эмос, проверим, как идут приготовления. Гости прибудут с минуты на минуту.
Вечер удался на славу. Коррин, уже молодой женщине, обученной этикету, великолепно удалась роль хозяйки. Малькольму доставляло истинное удовольствие следить за ней, когда она приветствовала гостей, шутила, делала комплименты, очаровывала старых и молодых. Я видела восхищенные улыбки на лицах гостей и нескрываемое обожание. У нее были те достоинства, которых не было у меня.
Рядом с ней был Кристофер, которого она представляла всем, как давным-давно пропавшего дядю. Он вот-вот станет знаменитым врачом, которым будет гордиться вся семья и страна.
Кристофер тоже был неотразим: для каждого он находил доброе слово, и оно всегда было искренним. Я даже слышала, как миссис Бранли доказывала кому-то, что у такой женщины как я не может быть такой красивой дочери. Но на сей раз я была так счастлива, что оставила эти слова без внимания. Меня переполняла гордость: во всем округе не было более красивых молодых людей.
Наша семья пережила все ненастья, и как могучий корабль выстояла в бурю. Теперь мы были украшением общества.
Как только раздались первые такты вальса, Кристофер пригласил Коррин. Они танцевали вальс, и танец их был захватывающим. Кристофер кружил Коррин так плавно, словно они оба родились в танце. Все засмотрелись на них, то и дело раздавались аплодисменты. Вдруг Малькольм, гордый и великолепный, решил принять эстафету. Коррин улыбнулась. Малькольм провальсировал с Коррин. Но он разрушил прежнее очарование, его танец показался натянутым и неестественным. Пытаясь конкурировать с Кристофером в танце, он проиграл. Тут я поняла, что Малькольм состарился. Куда-то исчез его молодой задор. Он стал смешон. Кристофер тихонько попросил у меня разрешения вмешаться. Под аплодисменты гостей он похлопал Малькольма по плечу, и Коррин снова заскользила по залу со своим дядей. Это был наш лучший рождественский вечер.