Страница 52 из 70
Малькольм тщательно отбирал друзей Коррин, приглашая лишь «самых достойных».
Отцовское обожание любимой дочери постоянно росло. Он не только часто фотографировал ее, но и заказал портрет в масле, такой чести не удостаивалась даже я. Портрет Коррин висел в Трофейной комнате, где он любовался ею наедине. На его взгляд, она была совершенна.
Однажды вечером Малькольм и Коррин сидели вдвоем за обеденным столом. Мальчики еще не приехали из своих пансионов. Коррин вернулась раньше, так как Малькольм специально съездил за ней. Она сидела, как маленькая леди, прошедшая курс обучения у миссис Уортингтон, непрерывно повествуя о своих школьных успехах. Малькольм был словно загипнотизирован, его голова опиралась на руку, согнутую в локте, по лицу блуждала неизменная улыбка. Ее искрящиеся голубые глаза и мелодичный смех сводили его с ума. Я наблюдала за ними в замочную скважину. Они были так далеко от меня, гораздо дальше, чем на самом деле. Они жили собственной жизнью, а я завидовала им, завидовала тому, как удается Коррин так долго очаровывать Малькольма.
Когда она закончила свой рассказ, то наклонилась вперед и машинально поцеловала его в лоб. Она сделала это так быстро, бессознательно, что казалось, все это — дело рук Божьих. Он поймал ее руку.
— Ты любишь своего папочку? — Он говорил вполне серьезно, словно был совсем не уверен в этом.
— О да, папочка.
Она отодвинула свои губки подальше от него, чтобы еще больше помучить его своей улыбкой.
— Тогда обещай мне, что останешься со мной навсегда, и тогда ты получишь все это.
Он широким жестом руки обвел комнату, и Коррин посмотрела вверх на высокие потолки и усмехнулась.
— Я обещаю тебе, — повторил Малькольм, — все, чем я владею, перейдет к тебе, моя принцесса. Ты останешься со мной навсегда?
— Конечно, я непременно поступлю так, папочка, — добавила она, а он поцеловал ее в щеку. — Но ты также должен выполнить мою просьбу, папочка.
— Проси, что хочешь, принцесса, все, чего не пожелает твое маленькое сердце.
— Ты знаешь ту особую комнату наверху, папочка? Ту, которая всегда заперта? Я хочу, чтобы она стала моей! Это возможно? О, пожалуйста, скажи «да» прямо сейчас, и я перевезу туда все свои вещи сама, — добавила она, хлопнув при этом в ладоши.
Ее лицо раскраснелось.
— Какая комната? — спросил Малькольм, предвидя ответ.
— Та комната с лебединой кроватью. О, как она прекрасна!
Малькольм побагровел, а губы его побелели.
— Нет, нет, — ответил он, стиснув зубы. — Тебе не следует входить туда и находиться там.
— Но почему? — лицо ее искривилось в разочаровании, к чему она не успела привыкнуть.
Она стиснула руки в кулачки и ударила ими по коленям. Ее руки всегда выдавали ее эмоции. Иногда они, казалось, существовали вне ее, вращаясь и поворачиваясь из стороны в сторону совершенно произвольно.
— Это — плохая комната, скверная комната, — сказал Малькольм, не осознавая, что тем самым он лишь подогревает ее интерес.
— Почему? — спросила Коррин.
— Потому что там витает скверный дух второй жены моего отца. — Малькольм произнес эту фразу так, что каждое слово в ней звучало пугающе. — А она была непорядочной женщиной, — заключил он.
— Почему она не была порядочной женщиной? — шепотом спросила она.
— Это неважно. Есть вещи, о которых тебе еще рано знать, — добавил он.
— Но, папочка, я уже совсем большая девочка. Мы знаем, что привидений не существует. Я не верю, что в этой комнате обитает привидение. Разреши мне переселиться туда, а если ты веришь, что там обитает привидение, глупый папочка, то я его отпугну от тебя.
— Я больше не хочу говорить на эту тему, Коррин. Немедленно оставим этот разговор.
— Но я хочу жить в этой комнате, — настаивала она. — Это самая красивая комната в доме; я хочу, чтобы она стала моей.
Она убежала от Малькольма, а слезы ручьем текли по ее щекам.
С этого времени, стоило лишь Малькольму отлучиться ненадолго из дома, как я тут же разрешала Коррин войти в лебединую комнату. Мне показался забавным ее интерес к ней. Она любила сидеть возле роскошного стола и делать вид, будто она взрослая, полная хозяйка Фоксворт Холла, готовящаяся к шикарному балу.
Я знала, чем она занимается там, поскольку потихоньку подглядывала за ней в то маленькое отверстие в стене за картиной в трофейной комнате Малькольма. Конечно, Коррин и не догадывалась, что я шпионила за ней. Она присаживалась за искусно отделанный столик, расчесывая свои волосы щеткой Алисии. Однажды, закрыв за собой дверь, она сбросила с себя одежду и надела одну из ночных сорочек своей бабушки. Она затянула кружевные завязки лифа, чтобы сорочка не упала. Я поняла, как свободно она себя чувствует в ней, с каким волнением она прикасается к бугоркам наливающихся грудей и к маленькому животу. Она закрыла глаза, а на лице ее отразился экстаз, совсем не характерный для столь юного возраста. Она прошествовала, словно сказочная принцесса, которую вылепил Малькольм, и воцарилась на лебединой кровати, где довольно быстро заснула.
Я следила за тем, как ее грудь то поднимается, то опускается, и подумала о том, что в этой же постели Алисия занималась любовью с Гарландом. Возможно, Малькольм был прав; здесь действительно обитали привидения; возможно, именно в ту самую минуту дьявол завлекал Коррин в свои сети.
Я следила за ней украдкой; я не мешала посещать ей эту комнату и надевать старые платья Алисии и матери Малькольма. В глубине души я осознавала, что здесь обитал не просто дух Алисии или Коррин — казалось, сам дьявол пришел сюда, чтобы испортить и развратить мою маленькую дочь.
САМЫЙ ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ
— Мама, мама, я стала женщиной!
Я была в саду, срезала последние летние хризантемы. Мой сад буйно расцвел в этом году, может быть, оттого, что мои дети все лето были дома со мной, и мы часто работали вместе, подкармливали и поливали цветы, пололи сорняки. Особенно высокими и гордыми казались мои элитные хризантемы — некоторые из них достигали полутора метров в высоту, они были чудесного цвета лаванды, солнечно-желтые, пурпурно —красные. Мал умолял меня принять участие в окружной цветочной ярмарке:
— Ты будешь королевой хризантем, мамочка, само собой разумеется.
Коррин тоже уговаривала меня принять участие в ярмарке, но я отказывалась. Я хотела сохранить эти цветы для нас, нашего дома, хотела сделать нашу жизнь ярче, чтобы подчеркнуть то счастье, которое наши дети принесли под мрачные своды Фоксворт Холла. Очень скоро наступит сентябрь, и дети разъедутся, вернувшись в свои пансионы, а Мал будет учиться в Йелльском университете, где станет воплощать те честолюбивые амбиции, которые возлагал на него Малькольм с того самого дня, когда сын появился на свет. Я отрезала лишь несколько мохнатых цветочных шапок, когда ко мне подбежала взволнованная Коррин, ее золотистые кудри развевались на ветру, как радуга, сплетенная из солнечного света.
— Мама, я стала женщиной!
— Дорогая, о чем ты говоришь?
— Мама, у меня появились признаки женственности. Сердце мое остановилось, и я обернулась, дрожа от испуга.
— Мама, у меня…
Лицо ее раскраснелось, большие голубые глаза были полны удивления и восторга, и она застенчиво хихикала.
— Мама, у меня появились месячные. Отныне я настоящая женщина.
Наклонившись, я обхватила ее руки своими руками. Я была ошеломлена. Коррин исполнилось четырнадцать лет, и она гордилась, что стала взрослой. Как же остро переживала я вместе с нею ее радости. У меня все было по-другому. У меня месячные появились только в шестнадцать лет, когда моей мамы уже не было на свете, и мне не с кем было поделиться своей маленькой тайной.
— Мама, сплети мне венок, чтобы отпраздновать это событие. Разве ты не так праздновала этот день в пору своей юности?
Коррин стала собирать цветы, которые я срезала, сплетая вместе стебельки, добавляя бутоны различных оттенков, чтобы получился праздничный венок. Я наблюдала за ней с горько-сладким чувством зависти и нежности. Мне совершеннолетие преподнесло лишь терновый венец. По правде говоря, я стыдилась появления менструаций, скрывая это от всех, от отца и прислуги, стыдясь и мучаясь от того, что кому-нибудь станет известно о моем обращении к Богу и призыве помочь мне остаться маленькой девочкой. Я не хотела быть женщиной, и не без оснований, ибо что принесла мне жизнь, кроме разочарований и детей, которые готовились жить своей взрослой жизнью, и вот передо мной стояла моя младшая дочь, ставшая женщиной, которой я никогда не была и которой мне не суждено было быть.