Медвежонок Железная Голова

— О, это ужасно! — вскричал дон Лопес Альдоа, в ужасе всплеснув руками.

Дон Хосе продолжал, не обратив внимания на этот возглас, которого, может быть, не расслышал.

— И что же, друг мой! Несмотря на все, что я сделал для нее, — произнес он с невыразимой горечью и негодованием, — девочка никогда не любила меня. Слепое, безотчетное чувство удаляло ее от меня, оно будто говорило ей, что мы не одной крови. Она почти невольно стремится душой к этим презренным грабителям.

— А что же сталось с ее отцом? — спросил дон Лопес Альдоа, против воли увлеченный страшным рассказом.

— Никогда о нем не слыхал. Впрочем, вы должны понимать, что я и не добивался известий о нем. Какое мне было дело до этого человека, вероятно убитого во время какой-нибудь экспедиции?.. Вот тайна, которую я решился открыть вам перед смертью.

— Бедное дитя! — грустно произнес полковник вполголоса.

Дон Хосе Ривас презрительно рассмеялся.

— Не жалейте ее, — возразил он с горечью, — если захочет, она легко отыщет своих родных. Кто знает, быть может, я ошибаюсь и ее родители еще живы? Кстати, я забыл упомянуть, что благодаря образу жизни, который они ведут, флибустьеры часто бывают разлучены со своим семейством на долгий срок и потому имеют обыкновение отмечать детей разными знаками. У доньи Эльмины на правой руке вытатуирован голубой знак величиной с реал. Теперь, надеюсь, вы поймете мою ненависть к флибустьерам, этим врагам, которые вечно становились у меня на пути и вечно побеждали меня; вы понимаете, как я должен был страдать от геройского великодушия презренного разбойника, который избавил меня на Санто-Доминго от позорного рабства и час тому назад в моем собственном доме разыграл роль покровителя и с таким пренебрежением дал мне уйти, когда я находился в его власти!

При этих словах дон Хосе быстро встал и отвязал свою лошадь.

Полковник шел за ним почти машинально, находясь под впечатлением невыразимого ужаса.

Страшная исповедь ошеломила его.

— Еще одно слово, — вдруг сказал дон Хосе.

— Говорите.

— Я узнал гнусного негодяя, за которого насильно хотел выдать донью Эльмину! — с демонической усмешкой вскричал губернатор. — Брак этот должен был стать моей последней и окончательной местью!

— О, довольно! Довольно! — воскликнул полковник. — Это чудовищно!

Дон Хосе разразился адским смехом, вонзил шпоры в бока лошади и отпустил поводья.

Всадники понеслись во весь опор.

Едва они успели отъехать, как из кустарника медленно поднялся человек, прежде лежавший там, притаившись. С минуту он со странным выражением глядел вслед удалявшимся всадникам.

— Ей-Богу! Иногда полезно подслушивать! — вскричал он, весело потирая руки. — Как хорошо я сделал, что гнался за достойными испанскими сановниками! Ну и злодей же этот достопочтенный испанский дворянин! Честное слово, мой превосходный друг Пальник — просто невинный агнец перед ним!

Произнеся эту маленькую речь свойственным ему насмешливым тоном, он вернулся в лес за лошадью, которую там оставил, вскочил в седло и ускакал во весь опор по направлению к Картахене.

Читатель, вероятно, узнал в нем капитана Бартелеми.

ГЛАВА XXII. Развязка

Несмотря на решение совета, Медвежонок Железная Голова возглавил десантный отряд, поручив Олоне командовать фрегатом. Медвежонок никому не хотел доверить заботы об охране доньи Эльмины. Фрегат «Задорный», недостаточно поднявшись по ветру, не смог подойти к каналу в условленное время; он был вынужден сделать поворот, отчего и произошла заминка.

Однако, когда наконец подошли флибустьеры и завязался бой, испанцы, которые не имели возможности так быстро приготовиться к обороне и были, так сказать, захвачены врасплох, почти не сопротивлялись, увидав себя окруженными со всех сторон.

Город был бы взят без боя, если бы губернатор и комендант гарнизона не успели запереться в форте Сан-Хуан с отборным войском и не воодушевляли солдат своим присутствием, решившись защищаться до последнего.

Вокруг форта разгорелось ожесточенное сражение. Если бы везде оборона была такой же умелой и упорной, флибустьерам ни за что не удалось бы овладеть Картахеной.

Форт был ключом к городу; взять его следовало во что бы то ни стало.

Десять раз буканьеры, раздраженные сопротивлением, дружно бросались в атаку, и десять раз их отбрасывали от укреплений. Солнце клонилось к закату. Нужен был решительный штурм.

Медвежонок Железная Голова собрал вокруг себя самых храбрых своих товарищей и вместе с Польтэ и другими вожаками флибустьеров решился на последнюю отчаянную попытку.

Но перед тем как подать сигнал к атаке, он подозвал капитана Бартелеми.

— Ну что? — спросил он.

— Ничего.

— Надо отыскать этого человека; он наверняка замышляет очередную измену.

— Боюсь, что ты прав, — покачав головой, ответил Бартелеми. — Он вернулся в Картахену, где собрал негодяев, завербованных им для шхуны, и куда-то с ними скрылся.

— Этот Пальник — мой злой гений, — в задумчивости пробормотал Медвежонок. — Послушай, Бартелеми, возьми человек пятьдесят, садитесь на лошадей и скачите в Турбако. Он должен быть там.

— Ты прав! — вскричал Бартелеми, ударив себя по лбу. — Он там и нигде более. Я еду сейчас же. А ведь мне, — прибавил он со вздохом сожаления, — очень хотелось участвовать в последнем приступе. Атака обещает быть великолепной.

— Еще бы! Они защищаются, как львы. Впрочем, как знать, не ожидает ли и тебя там серьезное дело?

— Не думаю, что оно сравнится с тем, что предстоит тебе. Но раз ты приказываешь…

— Прошу, брат. Обнимемся — и да хранит тебя Господь!

— Прощай, брат, желаю успеха!

Когда Бартелеми удалялся, будучи совсем не в духе, до его слуха донеслась команда Медвежонка:

— За мной, братья! В штыки! Пора кончать!

— Вот счастливцы-то! — проворчал Бартелеми.

Он мигом собрал вокруг себя небольшой отряд всадников, стал во главе их и во весь опор понесся к деревне.

Спустя час они показались в виду Турбако, словно мчавшийся вихрь.

Едва дон Торибио Морено — или, вернее, бывший буканьер Пальник, так как пора назвать его настоящим именем — обратился, как мы говорили выше, в бегство из загородного дома губернатора, он стремглав понесся к кабаку, где нанятые им Матадосе и его достойные товарищи скрывались, согласно уговору, в ожидании распоряжений дона Энрике.

Пальник вбежал в общую залу. Его сподручные курили, пили ром и играли в карты, вовсе не интересуясь тем, что происходило в городе, и нисколько не скучая от бездействия, в котором оставлял их тот, кому они запродали свои услуги.

По приказанию бывшего буканьера они встали, взялись за оружие и вмиг приготовились следовать за ним.

Их было пятнадцать; остальные, отправленные два дня тому назад в Картахену, были переведены, как мы уже говорили, на шхуну.

Пятнадцать разбойников вышли из кабака поодиночке и направились к лесу, который примыкал к загородному дому дона Хосе Риваса, где и спрятались в кустарнике, выжидая, когда настанет минута действовать.

Велев им соблюдать величайшую осторожность, мнимый мексиканец поскакал к Картахене за остальными разбойниками, которые находились на шхуне.

Ненависть словно придавала ему крылья; менее чем за два часа он слетал туда и обратно и примкнул с подкреплением к Матадосе и его товарищам.

Теперь он очутился во главе пятидесяти человек отчаянных висельников, которые не остановились бы ни перед чем и по одному его знаку без колебаний совершили бы величайшее злодеяние.

Убедившись, что узнан и не сможет уйти от мести Береговых братьев, Пальник смело сбросил маску и, если смерть была неизбежна, решился, по крайней мере, умереть, отомстив за себя.

Он раздал своим клевретам довольно крупную сумму денег, в нескольких словах дал им инструкции и приготовился сыграть свою последнюю игру.

Вот в чем она состояла: пробраться в дом, который Пальник считал незащищенным, и, завладев девушками, запереться там, приняв все меры для обороны. В душе он не сомневался в успехе флибустьеров и питал глубокое убеждение, что их смелая затея увенчается победой. Итак, он намеревался выдержать целую осаду и сдаться только на выгодных для себя условиях при том, что донья Эльмина и донья Лилия будут в его руках заложницами.