Лесник

— Что вы намерены делать?

— Это мое дел о… Но успокойтесь — месть моя, если я буду мстить, будет благородная и достойная!

— Обещаю, но с условием.

— Нет, друг мой, без всякого условия.

— Пусть будет так, если это необходимо, я полагаюсь на вашу честь.

— Благодарю!.. Теперь ни слова более. Вернемся, нас ждут. Смотрите только, не выдайте как-нибудь того, что произошло между нами. Глаза любви зорки!

— Будьте спокойны, друг мой. Для большей верности я уеду тотчас после завтрака.

— Вы хорошо сделаете, это правда, но завтра не забудьте…

— Ровно в полдень я буду здесь; я дал честное слово! Они встали, вышли из лесу и не торопясь вернулись к домику. Дорогой лесник настрелял рябчиков. Итак, он ходил на охоту, ровно ничего более.

ГЛАВА IV. Где доказывается, что ни богатство, ни величие не составляют счастья

На другое утро, часам к десяти, дон Фелипе, не подозревая, какой прием готовит ему лесник, подъезжал к его домику с сияющим лицом. Лошадь, вся в пене, доказывала, с какой быстротой он мчался.

Он остановил ее у садовой калитки, соскочил наземь, бросил поводья слуге, который был с ним, взял под мышку из его рук большой красный сафьяновый портфель, который запирался на ключ, и большими шагами направился к домику, где на пороге неподвижно стоял лесник.

— Вот и я, любезный друг! — сказал он, протягивая руку леснику.

— Я ждал вас, дон Фелипе, — ответил тот, сделав шаг назад и не взяв протянутой ему руки.

Дон Фелипе этого движения не заметил или не придал ему значения.

— Все у вас здоровы? — продолжал он. — Мне кажется, будто я целый век не был здесь.

— Все здоровы, сеньор.

— Слава Богу! Я не мог дождаться минуты, когда мы увидимся.

— И я также, сеньор, — ответил лесник глухим голосом. Теперь холодный прием невольно бросился дону Фелипе в глаза.

— Что с вами, друг мой? — спросил он с участием. — Вы мне кажетесь печальным, озабоченным; уж не приключилось ли у вас какого горя?

— Действительно, горе есть, сеньор, почему и прошу извинить меня. Я желал бы переговорить с вами, дон Фелипе, о важном деле; удостойте меня несколькими минутами разговора с глазу на глаз.

— С величайшим удовольствием, — весело ответил дон Фелипе, похлопывая по портфелю, который держал, — и мне надо переговорить с вами о важном деле.

— Важном для меня?

— Для кого же еще?

— Я не понимаю, какое это дело.

— Быть может, — лукаво заметил дон Фелипе, — мое дело и ваше — в сущности, одно и то же.

— Сомневаюсь, — пробормотал лесник, нахмурив брови.

— Мы будем беседовать здесь?

— Нет, это общая комната, здесь все проходят; лучше пойдемте ко мне.

— Как хотите, любезный друг.

Лесник прошел вперед и поднялся по лестнице, между тем как дон Фелипе следовал за ним.

К своему изумлению, гость заметил, что дамы не показывались, тогда как прежде этого не случалось никогда.

Лесник был как будто совершенно один в своем домике.

Наверху он отворил дверь, посторонился, чтобы пропустить дона Фелипе, и вошел вслед за ним, тщательно затворив за собой дверь, потом быстро надел на голову шляпу, которую все время держал в руках, выпрямился и надменно сказал гостю:

— Мы теперь наедине и можем объясниться.

— По-видимому, кузен, — улыбаясь, ответил дон Фелипе, — вам угодно наконец вспомнить, что вы — испанский гранд первого ранга и имеете право стоять перед королем в шляпе. Я очень рад этому за вас и за себя.

— Что это значит? — вскричал лесник, оторопев.

— Это значит, что я — Филипп Четвертый, король Испании и Индии, а вы — дон Луис де Торменар, граф Тулузский и герцог Бискайский. Разве я ошибаюсь, кузен?

— Ваше величество! — пробормотал дон Луис в страшном волнении.

— Выслушайте же меня, — с живостью продолжал король, ласково улыбаясь, — вы спасли меня, рискуя собственной жизнью. Я хотел узнать, кто вы; однако, упорно оставаясь непроницаемым, вы отказывались от всех моих даров, отклоняли все мои предложения. Такое упрямство подзадоривало меня; во что бы то ни стало хотел я знать о вас — и узнал! Герцог, мой покойный отец, король Филипп Третий, обманутый ложными наветами и легко поверив клевете ваших врагов, был жесток, неумолим к вам, я даже прибавил бы — несправедлив, если бы не говорил про отца, теперь уже находящегося на небе, в царстве Отца Небесного. Следовало исправить вопиющую несправедливость — я исполнил это. Ваше дело было пересмотрено в верховном суде, приговор над вами отменен, честь ваша восстановлена в былом блеске. Теперь, кузен, вы действительно дон Луис де Торменар, граф Тулузский, маркиз Сан-Себастьянский, герцог Бискайский; состояние ваше возвращено вам, позор снят с вашего имени, враги ваши наказаны!.. Довольны ли вы?

И он протянул ему руку.

Совсем растерявшись под влиянием тысячи разнородных чувств, нахлынувших на него, дон Луис преклонил колено и хотел поцеловать руку, которая так великодушно возвращала ему все, чего он был лишен, но король не допустил этого, он удержал его, привлек к себе и заключил в объятия.

— О, ваше величество! — вскричал герцог, и рыдание вырвалось из его груди. — Зачем надо…

— Постойте, кузен, — мягко прервал его король, — ведь я еще не закончил.

— Боже мой! С какой целью все это было сделано? — пробормотал герцог глухим голосом.

— Увидите.

— Я слушаю, ваше величество.

— Я буду говорить откровенно; принятый как друг, почти как сын в вашей благородной семье, я не мог не полюбить Христианы.

— А! — вскричал дон Луис, бледнея.

— Да, герцог, теперь говорит не король, но друг! Я люблю Христиану, как никого еще не любил; ее безыскусное чистосердечие, ее девственная чистота — все пленило меня в ней. Тогда…

— Тогда, ваше величество, — с горечью сказал герцог, — вы, друг ее отца, спасшего вам жизнь, решили отплатить за эту услугу.

— Тем, что прошу у герцога Бискайского, моего друга, руки его дочери, — с благородством сказал король, — неужели он откажет мне и спас мне жизнь только для того, чтобы осудить на вечное страдание? Теперь отвечайте мне, герцог, или, вернее, друг мой; я сказал все, что хотел сообщить вам.

— Но я, ваше величество, должен сообщить вам, что недостоин вашей доброты, что сомневался в вас, в вашем сердце, наконец, в величии вашей души; что еще вчера, когда мне открыли, кто вы, я думал, что вы намерены внести позор в мой дом.

— Молчите, дон Луис!

— Нет, ваше величество, не буду молчать! Вы должны узнать все: ненависть, которую я питал в сердце к вашему отцу, мгновенно пробудилась во мне сильнее, ужаснее прежнего, и — да простит мне Господь! — в моей голове мелькнула мысль смыть вашей кровью неизгладимое оскорбление, которое вы, как мне казалось, хотели нанести.

— Вы имели бы на это право, дон Луис; я был бы подлец и изменник, если б действительно замышлял то, что предполагали вы. Однако, герцог, вы не ответили еще на мою прось-бу.

— О! Ваше величество, такая честь… — пробормотал дон Луис, изнемогая от прилива разнородных чувств, которыми было переполнено его сердце.

— Полно, кузен, — ласково остановил его король, — разве впервые вашему роду вступать в союз с королевским домом? Поверьте мне, герцог, вашему счастью будут завидовать, но злобной зависти оно не возбудит, так как брак этот в глазах всех будет явным восстановлением вашего доброго имени и доказательством большого уважения к вам вашего короля и друга.

— Благодарю, ваше величество, вы велики и возвышенны душой.

— Нет, я благодарен, — возразил король, улыбаясь, — я справедлив, а в особенности — влюблен. Теперь же, когда между нами нет более недоразумения, поговорим о наших делах, чтобы и впредь не могло вкрасться ничего темного между нами.

— Я почтительно слушаю ваше величество.

— Садитесь возле меня.

— Ваше величество!

— Я так хочу.

Граф склонил голову и взял стул.

Положив портфель на стол, король отпер его золотым ключиком тонкой работы и достал из него несколько пергаментов с печатями разных величин и цветов.