Чистое сердце

Это сомнительное торжество заставляло президента крепко призадуматься; он начинал понимать неслыханные трудности войны против разъяренного народа и не мог смотреть без страха на ужасные последствия, которые для него приобрело бы поражение, если бы неуловимые враги, которых он так долго преследует, решились бы его подстеречь и разбить.

К несчастью, несмотря на опасения генерала Санта-Анны, было уже слишком поздно отступать, надо было испытать судьбу до конца, а главное, скорее покончить с войной.

Две воюющие армии разделяло расстояние не более пяти миль. Авангард мексиканской армии под командой полковника Мелендеса состоял из двухсот человек регулярных войск. На расстоянии около мили от этого авангарда расположился отряд, состоящий из всякого сброда, собирающий сведения о движении армии.

Это были просто-напросто степные разбойники, во главе которых находился наш старый знакомый Сандоваль, которого незадолго перед тем мы видели у Ягуара. Мы также слышали о странной сделке, заключенной ими.

Мексиканская армия не питала уважения к вышеупомянутому Сандовалю и его товарищам, не доверяя их честности, но все же генерал Санта-Анна был вынужден полагаться на этих плутов по причине их неоспоримых способностей как проводников и особенно как разведчиков.

Генерал был вынужден закрывать глаза на их ежедневные проступки и предоставлять им действовать по-своему, так как нуждался в них. Не замедлим отметить, что разбойники благополучно злоупотребляли данной им волей-неволей свободой и, не задумываясь, позволяли себе самые невероятные прихоти, о которых мы воздержимся рассказывать более подробно.

Эти бродяги стояли, как мы сказали, лагерем перед мексиканской армией. Так как они никогда не избегали доставлять себе удовольствия, если к этому представлялся случай, то не нашли ничего лучше, чем расположиться в селении, обитатели которого скрылись при их приближении и дома которых они разрушили, чтобы добыть дров для своих бивачных костров. Между тем, случайно или нет, один дом или, вернее, хижина избежала общего разрушения и стояла одиноко. Она не только уцелела и была не повреждена, но и имела часового перед дверью.

Впрочем, часовой, казалось, совершенно не заботился о данном ему приказе. Замученный жгучими лучами солнца, отвесно падавшими ему на голову, он преудобно расположился в тени навеса напротив дома и, положив возле себя ружье, курил, спал и мечтал, ожидая, когда его смена окончится и один из товарищей придет его сменить.

Этот дом служил в настоящее время жилищем доньи Кармелы, и мы попросим читателя войти в него вместе с нами.

Молодая девушка, грустная к задумчивая, небрежно покачивалась в гамаке, висевшем перед окном, открытым, несмотря на жару. Ее глаза, покрасневшие от слез, были неподвижно устремлены на пустынную, накаленную солнцем равнину я песок, блестевший, словно алмазы. О чем думала бедная девушка, пока слезы, которые она и не думала утирать, текли по ее побледневшим щекам, оставляя бледные следы? Может быть, в ее годы, когда воспоминания еще не заходят далее вчерашнего дня, она с горечью вспоминала веселые дни в венте дель-Потреро, когда, защищенная Транкилем и Ланси, этими двумя преданными сердцами, она чувствовала, что все улыбалось ей, а будущее казалось прекрасным и спокойным. Может быть, она думала о Ягуаре, к которому испытывала нежную дружбу, или о полковнике

Мелендесе, чья любовь, почтительная и глубокая, заставляла ее мечтать, как мечтают все молодые девушки.

Но, увы, теперь все исчезло. Прощайте прекрасные сны, где были Транкиль и Ланси, и Ягуар, и полковник Мелендес. Она была одна, без друга, без защиты, во власти человека, один вид которого приводил ее в ужас.

Между тем спешим заметить, что человек, которого мы нарисовали такими мрачными красками, Белый Охотник За Скальпами, такой страшный, говоря по справедливости, казался совершенно изменившимся. Тигр стал овцой перед молодой девушкой; для нее он находил неслыханные внимание и мягкость. Он не только шел навстречу всем ее желаниям (хотя бедное дитя никогда не осмелилось его ни о чем просить), но и старался угадать, что бы могло ей понравиться, и тогда исполнял это с беспримерной готовностью. Иногда он простаивал целые часы, скрестив руки, опершись о стену, устремив на нее взгляд с неописуемым выражением, не произнося ни слова; затем удалялся, качая головой, подавлял вздох и шептал;

— Боже мой! Боже мой! Если бы это была она.

Было что-то трогательное в боязливой и смиренной скорби этого страшного человека, заставлявшего всех дрожать перед собой и трепетавшего перед ребенком. Она же, с эгоизмом страдающих, даже не замечала впечатления, производимого ею на эту сильную и твердую натуру.

Дверь открылась, вошел Белый Охотник За Скальпами. На нем была все та же одежда, держался он так же прямо, но на лице его не было уже видно того выражения надменной и неумолимой жестокости, которое мы наблюдали раньше; глубоко ввалившиеся глаза потеряли блеск, придававший его взгляду такую гипнотическую силу.

Девушка даже не повернулась при звуке шагов Охотника За Скальпами.

Тот довольно долго стоял неподвижно, ожидая, вероятно, что она заметит его присутствие. Но девушка не двигалась.

Тогда он решил заговорить.

— Донья Кармела, — сказал он, стараясь смягчить звук своего голоса, — донья Кармела.

Она не отвечала, продолжая смотреть на равнину.

Охотник За Скальпами вздохнул, затем сказал громче:

— Донья Кармела!

На этот раз девушка услышала. Нервная дрожь пробежала по ее телу, и, обернувшись, она резко спросила:

— Чего вы от меня хотите?

— О! — воскликнул он, заметив ее лицо, залитое слезами. — Вы плачете?!

Молодая девушка покраснела и лихорадочным жестом провела платком по лицу.

— Ну, так что! — прошептала она, стараясь оправиться. — Что вам надо, сеньор? — спросила она. — Боже мой, если мне суждено быть вашей невольницей, нельзя ли хоть эту комнату оставить в моем распоряжении!

— Я хотел доставить вам удовольствие, — сказал он, — известив вас о посещении известной вам особы.

Горькая усмешка сжала губы молодой девушки.

— Кто станет беспокоиться обо мне? — сказала она со вздохом.

— Извините меня, сеньорита, у меня было доброе намерение. Часто, когда вы, как сегодня, бываете задумчивы и погружены в себя, некоторые имена без конца срываются с ваших губ.

— Ax! Это правда, — возразила она. — Значит, не только мое тело в плену, но вы хотели бы заковать и мои мысли?

В ее голосе звучали такой сдержанный гнев и горечь, что старик вздрогнул, и синеватая бледность покрыла его лицо.

— Хорошо, сеньор, — продолжала молодая девушка, — отныне я буду осторожнее.

— Как вам будет угодно, — ответил он, подавляя душевную боль, — повторяю, я хотел доставить вам радость, приведя полковника Мелендеса, но если я ошибся, то вы его не увидите, сеньорита.

— Как! — воскликнула она вскакивая. — Что вы сказали сеньор? Какое вы имя произнесли?

— Имя полковника дона Хуана Мелендеса.

— Вы его привели?

— Да.

— Он здесь?

— Он там и ждет вашего разрешения войти.

Молодая девушка с минуту смотрела на него с выражением крайнего изумления.

— Но значит… вы любите меня?! — воскликнула она, вспыхнув.

— Она еще спрашивает! — грустно прошептал старик. — Вы хотите видеть полковника?

— Сейчас, о, сейчас! Но раньше я хочу понять вас, знать, наконец, что думать о вас!

— Увы! Повторяю вам, сеньорита, я вас люблю, я вас люблю до обожания. О! Успокойтесь, в этой любви нет ничего обидного для вас: я люблю вас за неслыханное, сверхъестественное сходство с одной женщиной, умершей — увы! — в тот день, когда моя дочь была похищена индейцами. Дочь, которую я потерял, которую не увижу никогда, была бы ваших лет, сеньорита. Вот тайна моей любви к вам, моих постоянных усилий быть ближе к вам. О! Позвольте мне любить вас, обманывая самого себя. Глядя на вас, я думаю, что вижу мое бедное, дорогое дитя, и это заблуждение дарит -мне счастье. О! Сеньорита, если бы вы знали, что я вынес и как страдаю от этой неизлечимой раны, сжимающей сердце, вы бы сжалились надо мной!..