Авантюристы

Герцог бросился к дочери как тигр и, неистово схватив ее за руку, заставил поднять лицо, залитое слезами. Устремив на нее взгляд, полный злобы, раздиравшей его сердце, он закричал голосом, свистящим от бешенства:

— Дочь моя! Приготовьтесь через два дня выйти за человека, которого я назначаю вам в супруги. А ребенка вашего вы не увидите никогда, он для вас не существует.

Молодая женщина вскрикнула от отчаяния и упала без чувств на руки трактирщицы. Граф, в эту минуту выходивший из комнаты, обернулся к герцогу и, протянув к нему руку, закричал голосом, который заставил присутствующих похолодеть от ужаса:

— Палач! Будь ты проклят! Клянусь честным словом дворянина, что я так страшно отомщу тебе и твоим близким, что воспоминание об этом мщении останется вечно. А если я не смогу поразить тебя, вся нация, к которой ты принадлежишь, содрогнется от моей неутолимой ненависти. Между нами теперь война, война жестокая и беспощадная. Прощай!

Оставив гордого испанца в испуге от этого страшного проклятия, граф вышел твердой походкой, бросив последний взгляд на женщину, которую любил и с которой расставался, может быть, навсегда.

Коридоры, лестницы и сад гостиницы были заполнены вооруженными людьми; было просто чудом, что оба матроса успели убежать. Это придало графу надежду, и он сошел вниз твердыми шагами под внимательным надзором сбиров, не терявших его из виду. Сбирам давно сказали, что они будут иметь дело с морским офицером крайне вспыльчивого характера, необыкновенной силы и неукротимого мужества; поэтому добровольная покорность пленника, которую они считали притворной, не внушала им особого доверия, и они держались настороже.

Когда они вышли в сад, начальник сбиров заметил карету, все еще стоявшую перед дверью.

— Это именно то, что нам нужно! — сказал он, радостно потирая руки. — Мы так спешили сюда, что забыли взять карету… Прошу вас, садитесь, граф, — прибавил он, отворяя дверцу.

Граф сел, не заставляя себя просить дважды. Сбир обратился к кучеру, сидевшему на козлах.

— Сойди! — закричал он повелительным тоном. — Именем короля, я беру эту карету. Уступи свое место одному из моих подчиненных… Эвелье, — обратился он к высокому сбиру дерзкой наружности и такому худощавому, что тот, кто стоял возле него, казалось, всегда видел только его профиль, — садись на козлы вместо этого человека и поедем!

Кучер не стал сопротивляться такому решительному приказанию, сошел с козел, и на его место тотчас сел Эвелье, а начальник сбиров поместился в карете напротив своего пленника, закрыв дверцу, и лошади, погоняемые сильными ударами бича, тронулись, таща за собой тяжелую карету, около которой ехали двадцать солдат.

В течение довольно долгого времени между пленником и сбиром не было произнесено ни одного слова. Граф думал о своем, сбир спал, или, лучше сказать, притворялся спящим. В марте ночи уже коротки, и скоро широкие белые полосы начали показываться на горизонте. Граф, до сих пор остававшийся неподвижным, сделал легкое движение.

— Вы страдаете, граф? — спросил сбир.

Этот вопрос был сделан тоном совсем непохожим на тот, которым до сих пор говорил сбир. В голосе его слышалось такое живейшее сострадание, что граф невольно вздрогнул и пристально посмотрел на говорившего. Но насколько он мог заметить при слабом свете начинающегося дня, человек, находившийся перед ним, имел все такую же невзрачную физиономию и ту же ироническую и ничего не выражающую улыбку на губах. Подумав, что ошибся, граф откинулся назад и ответил сухим тоном, которым хотел пресечь всякое желание завязать с ним разговор:

— Нет!

Но сбир, вероятно, был расположен говорить, потому что сделал вид будто не замечает, каким образом принята его предупредительность, и продолжал:

— Ночи еще холодные, свежий воздух насквозь пронизывает карету, и я боялся, не озябли ли вы.

— Я привык переносить и холод и жару, — отвечал граф, — притом, если бы даже я и не вполне привык, то скоро, вероятно, должен буду привыкать безропотно встречать любые невзгоды.

— Кто знает, граф! — сказал сбир, качая головой.

— Как! Разве я не осужден на длительное заключение в крепости?

— Так значится в приказе, исполнение которого поручено мне.

Наступило минутное молчание. Граф рассеяно смотрел на окрестности, освещенные первыми лучами рассвета. Наконец он обратился к сбиру:

— Могу я вас спросить, куда вы меня везете?

— Почему бы нет? — отвечал сбир.

— И вы ответите на мой вопрос?

— Мне это не запрещено.

— Итак, куда же мы едем?

— На Леренские острова.

Граф внутренне вздрогнул. Острова Лерен уже в те времена пользовались почти столь же ужасной известностью, какую они приобрели впоследствии, когда служили тюрьмой таинственной Железной Маске, на которую было запрещено смотреть под страхом смерти.

Сбир пристально, не говоря ни слова, смотрел на графа. Тот продолжал:

— Где мы теперь?

Сбир наклонился к окну, выглянул и сказал:

— Мы подъезжаем к Корбейлю. Будут менять лошадей. Если вы желаете отдохнуть, я могу приказать остановиться на час. Может быть, вам угодно немного перекусить?

Мало-помалу графа начинала интересовать личность этого странного человека.

— Хорошо, — сказал он.

Ничего не отвечая, сбир опустил стекла и закричал:

— Эвелье!

— Что? — спросил тот.

— Остановись у гостиницы «Золотой Лев».

— Хорошо!

Через десять минут карета остановилось на улице Сен-Сир перед дверью гостиницы. Сбир вышел из кареты, граф — за ним, и оба вошли в гостиницу. Часть конвоя осталась на улице, остальные сошли с лошадей и поместились в общей зале.

По знаку сбира, по-видимому хорошо здесь известного, трактирщик провел его в комнату на первом этаже, довольно неплохо меблированную, где в камине жарко горел огонь, после чего ушел, не произнеся ни слова, против обыкновения своих собратьев.

Граф машинально последовал за сбиром и сел на стуле возле камина, слишком занятый собственными мыслями для того, чтобы придавать большое значение происходящему вокруг. Когда трактирщик оставил их одних, сбир запер дверь и, сев напротив пленника, сказал: