Последний Выстрел

Впрочем, бабушка наверняка не разделяла ее уверенность, поэтому Оля только неопределенно пожала плечами и, опустив глаза, сказала:

— Ну… он давно к этому шел. Я уверена, он выиграет.

— Угу, если не посадят… — ехидно хмыкнула бабушка. Она подозрительно посмотрела на беспечно улыбающуюся внучку и строго спросила: — Ты на развод подала?

— Ба, давай об этом потом, а? — Ольга нахмурилась и чуть покачала головой, выразительно покосившись на сына.

Теперь, после выдвижения Саши на выборы, о разводе ей не хотелось даже думать, а не то что обсуждать эту неприятную тему с агрессивно настроенной бабушкой.

— Мам, а после пятницы — суббота? — снова принялся за расспросы Ваня.

— После пятницы — суббота, — согласилась Ольга.

— А папа приедет в субботу? — Белов-младший, наконец, добрался до самого важного для него вопроса, ответ на который, впрочем, ему был прекрасно известен.

— В субботу, — Ольга рассмеялась и взлохматила непокорные вихры сына. — Ешь давай! А потом заниматься.

Ваня с тоской оглянулся на лежащую на диванчике скрипку и порывисто вздохнул. До субботы все-таки было еще очень и очень долго.

XXII

Из московского офиса своих чеченских друзей Каверин вернулся с подарком. Двое дюжих джигитов затащили в его квартиру огромную — два на три метра — картину, упакованную в оберточную бумагу. Кандидату в думское кресло явно не терпелось взглянуть на подарок, он быстро выпроводил гостей и разрезал на картине веревки.

Картина его ошеломила. На фоне залитых солнцем горных вершин бил копытом горячий вороной жеребец. На нем в роскошной белоснежной черкеске и такой же белой бурке гордо восседал он, Владимир Каверин, — невозмутимый и величественный. За его спиной высились некие странноватые конструкции, в которых Каверин не сразу узнал нефтяные вышки. Все это великолепие довершала шикарная золоченая рама.

Не отрывая восторженно горящих глаз от картины, Володя отступил от нее на несколько шагов. Сказать, что картина ему понравилась — значит ничего не сказать. Он был восхищен, возбужден, растроган. Он не замечал ни явных диспропорций, ни неестественных, фальшивых тонов, ни общей несуразицы композиции. Даже то, что нефтяные вышки больше походили на клоны Эйфелевой башни, не казалось ему недостатком. Главные достоинства полотна заключались в персоне всадника, в его величавой позе, в мужественном лице, в мудром взгляде.

Вволю насладившись картиной, Каверин решил ее немедленно повесить. Для монументального шедевра неизвестного живописца следовало освободить место, и Володя решительно сорвал со стены несколько репродукций.

Каверина охватило горячечное нетерпение. Он быстро переоделся в домашний халат, приволок стремянку, электродрель, другие инструменты и без промедления взялся за дело.

Однако уже через пять минут он понял, что справиться с бетонной стеной ему будет не просто. Сверло бетон почти не брало, но это еще полбеды. Хуже было то, что обходиться ему приходилось в основном только левой рукой — затянутый в черную перчатку протез был плохим помощником.

Помучившись с дрелью, Каверин взялся за молоток и шлямбур. Инструмент плохо держался в искусственной руке, Володя психовал, то и дело чертыхаясь сквозь стиснутые зубы. Но сдаваться он и не думал. Обливаясь потом, он раз за разом бил тяжелым молотком по головке шлямбура. В лицо летела бетонная крошка, руки налились свинцовой тяжестью, ноги подрагивали от напряжения…

Время от времени Каверин останавливался, приваливаясь мокрым лбом к непокорной стене.

— Шайтан!.. Падла!.. — задыхаясь, шептал он в изнеможении, а уже через минуту снова начинал махать молотком.

Упорства Каверину было не занимать, и спустя полчаса стена, наконец, сдалась. После очередного удара шлямбур провалился в полость — дыра была готова. Еще несколько минут ушло на то, чтобы вбить дюбель и закрутить шуруп.

Пошатываясь от усталости, Каверин повесил картину, медленно слез со стремянки, отдышался. Он отошел в глубь комнаты, переходя с места на место и под разными ракурсами любуясь картиной. Володя был горд — уже не только портретом, но и своей победой над стеной.

Из прихожей донесся звук открываемой двери.

— Володя, ты дома?! — громко спросила жена. Каверин промолчал.

Постукивая каблуками, Света вошла в гостиную и увидела своего донельзя довольного мужа напротив огромной картины.

— Ну как тебе, а? — с плохо скрываемой гордостью спросил Каверин. — Друзья подарили…

Света прислонилась к дверному косяку, недоуменно разглядывая нелепую мазню. Ее муж терпеливо ждал взрыва восторга, но Света совсем не торопилась восхищаться. Она достала сигарету и, закурив, устало покачала головой:

— Володя, ты ненормальный…

Каверин окаменел. Медленно наливаясь краской, он потянулся к лежавшему на стремянке молотку. К счастью, Света заметила это его движение. Ей стало страшно, она напряглась и растерянно пробормотала:

— Что с тобой, Володя?..

Каверин схватил молоток и, развернувшись к жене, яростно проревел:

— Убью, с-с-сука!!!

Вскрикнув, Света шмыгнула прочь, и в ту же секунду в дверной косяк, в то самое место, где она только что стояла, врезалась тяжелая сталь.

XXIII

В своем избирательном штабе Белов принимал двоих специалистов предвыборных технологий, которым предстояло заняться его избирательной кампанией. Их где-то раздобыл Пчела. Он позвонил и стал уверять Сашу, что эти двое — лучшие. Белов и сам думал о том, чтобы привлечь в свою команду спецов такого рода, поэтому он попросил друга привезти их к нему как можно скорее.

Пчела влетел в его кабинет спустя полчаса. Он жутко торопился, поэтому сразу вывалил на Белова как можно больше информации:

— Короче, Сань, эти двое — круче всех! — тараторил он. — Профессора, блин! Да что там профессора — волшебники! Их, кстати, Гудвинами зовут! Сколько они народу по всяким выборам протащили! И в Думу и в эти… мульти… ципалитеты… Тьфу, блин, язык сломаешь! Ну ты понял, да? В общем, люди толковые, сам увидишь — они там, в приемной у Людки…

— Пчелкин, погоди, ты что как на пожаре-то? — улыбнулся Белов.

— Да меня люди в банке ждут, а я тут с твоими имидж… — Пчела снова запнулся, но все-таки договорил почти по складам: — Имидж-мей-керами!

— А почему — Гудвины? Они что, братья?

— Сань, да хрен их знает! Слышь, я побегу, а?!.. — взмолился Пчела.

Ладно, беги! — махнул на него Белов. — Скажи там этим Гудвинам, пусть заходят.

Пчела выскочил из кабинета, а в двери появились двое мужчин лет тридцати. Они были удивительно похожи друг на друга. Оба невысокие, кучерявые, пухлые, круглолицые, в маленьких круглых очечках — их вполне можно было принять за братьев. Единственное, что их отличало — это цвет волос. Один был черным, как смоль, второй — бледно-рыжим.

— Гуревич, — представился один.

— Двинкер, — кивнул другой.

«Так вот почему Гудвины…» — догадался Саша. Он вышел гостям навстречу и пожал им руки.

— Белов Александр Николаевич, прошу…

Саша вернулся на свое место за столом, Гудвины сели рядком напротив. Белов достал свой избирательный плакат и развернул его перед специалистами.

— Ну, что скажете?

Этот плакат ему нравился, а девиз для него — «я научу власть отвечать за свои действия» — он вообще придумал сам.

Рыжеволосый Гудвин, прищурившись, осмотрел плакат и мелко закивал:

— Если я вас правильно понял, вы собираетесь строить свою избирательную кампанию на образе человека волевого, мужественного — словом, лидера! Посыл, по сути, верный, но слишком, как бы точнее сказать, агрессивный. Вы согласны со мной, Александр Николаевич?

— Трудно сказать, — уклонился от ответа Белов. — Для меня это дело новое, поэтому я вас и пригласил.

Второй имиджмейкер задумчиво подвинул плакат ближе к себе. Саша перевел внимательный взгляд на него.

— С моей точки зрения, Александр Николаевич, — начал Черный Гудвин, — нам следует дистанцироваться от образа человека, который живет в мире больших денег и всего, что с ними связано. Электорат обычно мало интересуют деловые качества кандидата.