Потаенный Город

– Мыслил я о тебе дурно, Сефрения из Илары, – покаянно проговорил бог дэльфов. – Анара моя убедила меня, что я жестоко ошибался. Ныне молю я тебя простить меня.

Оказывается, нежная Ксанетия при случае могла проявить нешуточный характер!

Сефрения благожелательно улыбнулась.

– Разумеется, я прощаю тебя, Божественный Эдемус. Признаюсь, я и сама не была безвинна.

– Помолимся же все нашим богам, дабы благословили они союз сего мужчины и сей женщины, – торжественно проговорила Ксанетия, – ибо мнится мне, что брак сей знаменует рождение веры и взаимопонимания для всех людей на всей земле.

Спархок не был в этом так уверен, однако, как и остальные, склонил голову, но не стал обращаться к эленийскому богу.

«Голубая Роза», – мысленно позвал он.

«Ужели ты молишься, сын мой?» – Беллиом явно забавлялся.

«Всего лишь говорю с тобой, Голубая Роза, – поправил его Спархок. – Прочие направят молитвы наши к эленийскому Богу, я же предчувствую, что очень скоро предстоит нам с тобой расстаться».

«Истинно так».

«Решил я использовать сию возможность, дабы попросить тебя об одном благодеянии».

«Ежели будет то в моей власти».

«Видел я всю мощь твою, Голубая Роза, – и в некой мере разделял ее. Неискрен был бы ты, предполагая, что нечто может быть не в твоей власти».

«Не вредничай, – пробормотал Беллиом. Похоже, это выражение пришлось ему по вкусу. – Какова твоя просьба, сын мой?» «Молю я тебя, дабы, уходя, забрал ты с собою всю свою силу. Се ноша, кою я не готов принять. Я твой сын, Голубая Роза, но я также и человек. Нет у меня ни терпения, ни мудрости, дабы принять ответственность за то, чем ты одарил меня. В сем мире, тобой сотворенном, и так в достатке богов. Еще один ни к чему твоей дочери».

«Подумай, сын мой. Подумай о том, от чего ты жаждешь отказаться».

«Я уже подумал, отец мой. Я был Анакхой, ибо сие было необходимо. – Спархок помолчал, стараясь уложить свои мысли и чувства в архаическую речь. – Когда я, будучи Анакхой, вступил в поединок со стириком Заластой, ощутил я в себе огромное отчуждение, и сие чувство все еще обитает во мне. Мнится мне, что дар твой изменил меня, сделав меня более – или же менее – чем просто человеком. Хотел бы я, ежели тебе то будет угодно, не быть более „терпеливым Анакхой“, или „любопытным Анакхой“, или же „неумолимым Анакхой“. Дело Анакхи закончено. Ныне всем своим сердцем хочу я быть снова Спархоком. Быть „любящим Спархоком“ или даже „раздраженным Спархоком“ мне милее, нежели испытывать ту пугающую пустоту, коя есть Анакха».

Наступило долгое молчание.

«Ведай, сын мой, что я весьма доволен собою. – В голосе, звучавшем в сознании Спархока, была явственная гордость. – В миг сей нахожу я в тебе гораздо более достоинств, нежели в какой иной». И с этими словами голос Беллиома умолк.

Церемония бракосочетания во многом была странной, но во многом же – очень знакомой. В ней было празднование любви между Вэнионом и Сефренией, но не было проповеди, так портившей эленийский венчальный обряд. В заключение Ксанетия нежно возложила руки в любовном благословении на головы двоих, которых она только что соединила. Казалось, этот жест означает окончание церемонии.

Но это было не так.

Второй силуэт, сопровождавший Ксанетию по сияющим водам озера, выступил вперед, источая сапфирное сияние, дабы прибавить и свое благословение. Он воздел свои руки над мужчиной и женщиной, и на краткий миг их окутало его лазурное сияние. Когда же свечение угасло, Сефрения чуть заметно переменилась. Следы забот и тревог, во множестве отразившихся на ее лице, исчезли, и теперь она казалась не старше Алиэн. Перемена, которую произвело касание сияющей Беллиомовой длани с Вэнионом, была куда виднее и разительней. Плечи его, слегка ссутулившиеся под тяжестью прожитых лет, вновь распрямились, морщины исчезли с лица, а серебристые волосы и борода вновь обрели прежний темно-каштановый цвет, какой смутно помнился Спархоку со времен послушничества. То был прощальный дар Беллиома, и ничто не могло бы более порадовать Спархока.

Афраэль взвизгнула от восторга, бурно захлопала в ладоши и бросилась в объятия сияющего туманного силуэта, который только что вернул юность ее сестре и Вэниону.

Спархок старательно скрыл усмешку. Богиня-Дитя наконец-то заманила Беллиом в такое положение, где она могла бы беспрепятственно обрушить на него всю мощь своих всесокрушающих поцелуев. Конечно, эти поцелуи могли быть лишь выражением неумеренной благодарности – но вряд ли…

Бракосочетание завершилось, но сияющие дэльфы не вернулись в свой опустевший город. Ксанетия, обняв надежной рукой хрупкие древние плечи анари Кедона, повела его прямо на светящуюся гладь озера, и прочие дэльфы последовали за ней, слитно запев уже иной гимн, а бессмертный Эдемус, источая сияние, парил над ними. Свет озера становился все ярче и ярче, неземное свечение дэльфов смешивалось с ним, и уже невозможно было различить в нем отдельные фигуры. Затем Эдемус стремительно, словно наконечник копья, взмыл в небеса, и его дети заструились за ним ввысь. Когда Спархок и его друзья впервые пришли в Дэльфиус, анари Кедон сказал им, что дэльфы странствуют к свету и сами станут светом, но есть препятствия, мешающие этому. Как видно, Беллиом устранил эти препятствия. Прочертив ночное небо сверкающей кометой, дэльфы устремились навстречу своему непостижимому странствию.

Чистое бледное сияние озера угасло, но тьма еще не наступила. Лазурная искра парила над озером – это Беллиом взглянул на то, что он сотворил, и нашел, что это хорошо. Затем и он взмыл в небеса, чтобы слиться с вечными звездами.

Они провели эту ночь в покинутом Дэльфиусе, и Спархок, как обычно, проснулся рано. Он бесшумно оделся, вышел из спальни, где крепко спала его жена, и пошел наружу, чтобы взглянуть на погоду.

У городских ворот к нему присоединилась Флейта.

– Почему ты не наденешь башмаки? – спросил он, глядя, как утопают в снегу ее босые, испачканные травяным соком ножки.

– К чему мне башмаки, отец? – Она протянула руки, и Спархок поднял ее.

– Удивительная была ночь, верно? – заметил он, поглядывая на затянутое тучами небо.

– Спархок, зачем ты это сделал?

– Что именно?

– Ты знаешь, о чем я. Ты хоть понимаешь, что ты мог бы совершить? Ты бы мог превратить этот мир в рай, а вместо этого отказался от всего.

– Не думаю, Афраэль, что из этой идеи вышло бы что-нибудь хорошее. Мое представление о рае наверняка не совпало бы с представлениями других людей. – Он втянул ноздрями стылый воздух. – Похоже, будет снегопад.

– Не увиливай. Ты обладал безграничным могуществом. Почему ты отказался от него? Спархок вздохнул.

– Мне это было не очень-то по душе. Я ничего не сделал, чтобы обрести это могущество, а когда что-то достается даром, его не ценишь. Кроме того, есть люди, которые имеют на меня права.

– Ну и что?

– А что, бы я делал, если бы Элана решила, что ей нужен Арсиум? Или если бы Долмант захотел обратить в нашу веру Стирикум? Или всю Дарезию? Я связан обязательствами, Афраэль, и рано или поздно мне пришлось бы принимать решения, зависящие от этих обязательств. Поверь мне, я сделал правильный выбор.

– Думаю, ты о нем еще пожалеешь.

– Мне в жизни довелось о многом сожалеть. Ко всему можно привыкнуть. Ты доставишь нас в Материон?

– Еще вчера ты мог бы сделать это сам.

– Не вредничай, Афраэль. Если тебе неохота этим заниматься, мы сами отправимся в путь по колено в снегу. Нам и прежде доводилось это делать.

– Ты отвратителен, Спархок. Ты ведь отлично знаешь, что я этого не допущу.

– Теперь ты понимаешь, что я имел в виду, говоря об обязательствах?

– Не читай мне нотаций. У меня для этого неподходящее настроение. Буди остальных и скажи им, чтобы собирались в дорогу.

– Как скажешь, Божественная.

Они отыскали большую кухню, в которой дэльфы стряпали себе еду, и кладовые, где хранилась провизия. Несмотря на тысячелетия вражды, вкусы дэльфов и стириков оказались на удивление схожими. Сефрении завтрак пришелся по нраву, зато Келтэн много ворчал. Впрочем, он съел три добавки.