Келльская пророчица

– Меня ни о чем не надо было предупреждать, Бельгарат, ведь, родившись, я уже знала, что в один прекрасный день ты придешь. Но ты, надо признаться, не спешил. – Она вновь оглядела помещение. – Думаю, мы немножко тут приберемся. А на окна непременно надо будет повесить занавески...

– Ну, что я говорил? – вздохнул Бельгарат.

Засим последовали поцелуи, объятия, рукопожатия, слезы прощания. Потом Сенедра подхватила на руки Гэрана, Гарион – волчонка, и семейство стало спускаться вниз по винтовой лестнице.

– Чуть не забыл, – на полпути спохватился Гарион. – Отдай мне бриллиант – я положу его на место.

– Разве нельзя положить на его место простой камушек? – Глазки Сенедры хитро блеснули.

– Дорогая, если тебе так уж нужен бриллиант, я подарю точно такой же.

– Конечно, Гарион, но если я оставлю у себя еще и этот, то у меня их будет целых два!

Он рассмеялся, но решительно разжал маленький кулачок жены, взял камень и возвратил его на прежнее место, под каменную ступеньку.

Внизу они сели на коней и шагом поехали по равнине, залитой ярким весенним солнцем. Сенедра прижимала к себе Гэрана, а волчонок трусил рядышком, то и дело бросаясь в погоню за кроликами.

Они еще недалеко отъехали от башни, когда Гарион расслышал знакомый звук, похожий на шепот. Он натянул поводья.

– Сенедра, – окликнул он жену и указал на двери башни. – Погляди... Она оглянулась.

– Но я ничего не вижу.

– Подожди. Они вот-вот появятся.

– Кто?

– Дедушка и бабушка. А вот и они! Два волка один за другим выскользнули из дверей и побежали рядышком по поросшей травой равнине. Они бежали, упиваясь свободой и ничем не омраченной радостью.

– Я уверена была, что они начнут с генеральной уборки, – удивилась Сенедра.

– Но это куда важнее, Сенедра. Это много, много важнее...

На закате они подъехали к дому Польгары и Дарника. Дарник все еще работал в поле, а из кухни доносилось тихое пение Польгары. Сенедра вошла в дом, а Гарион, сопровождаемый волчонком, направился прямо к Дарнику.

Ужин в тот день их ожидал королевский – гусь с пряной подливкой и роскошным гарниром из овощей трех видов. Был на столе и ароматный, свежеиспеченный хлеб, с которого еще стекали прозрачные капли горячего масла.

– Где ты взяла гуся, Польгара? – спросил озадаченный Дарник.

– Мой маленький секрет, – спокойно отозвалась жена.

– Пол!

– Объясню как-нибудь в другой раз, дорогой. А теперь давайте есть, покуда все не остыло.

А после ужина все долго сидели у камина. Собственно, огонь развели, казалось бы, без особой надобности – было тепло, даже окна и двери оставались открытыми, – но ведь именно огонь и очаг делают заурядное жилище родным домом, и тепло им необходимо не только для того, чтобы согреться...

Польгара держала на коленях Гэрана. Она прижималась щекой к его нежным кудряшкам, и лицо ее выражало полнейшее довольство.

– Это для практики, – тихонько сказала она, улыбнувшись Сенедре.

– Ну уж этого навыка вы никогда не утратите, тетушка Пол, – отвечала королева Ривы. – Ведь вы вырастили сотни мальчишек на своем веку!

– Ну, уж не сотни, дорогая моя, но полезно кое-что освежить в памяти...

Волчонок спал мертвецким сном у самого камина. Он то и дело тоненько взвизгивал во сне и сучил лапами.

– Наш малыш видит сон, – улыбнулся Дарник.

– Неудивительно, – ответил Гарион. – Всю обратную дорогу от дедушкиной башни этот грозный зверь гонялся за кроликами. Правда, ни одного так и не изловил. Кажется мне, он делал это просто ради забавы.

– Кстати, о снах. – Тетушка Пол встала. – Вам, вашему сыну и этому щенку завтра поутру рано вставать. Пора ложиться.

Поутру они поднялись с первыми лучами солнца, с наслаждением позавтракали, а потом Дарник с Гарионом отправились седлать лошадей.

Прощание было кратким – в сущности, в нем вовсе не было нужды, ибо они и не намеревались расставаться. Перекинувшись парой слов, женщины наскоро поцеловались, а Гарион с Дарником обменялись крепким рукопожатием.

На середине склона холма Сенедра вдруг обернулась.

– Тетушка Пол! – звонко крикнула она. – Я тебя люблю!

– Да, дорогая, – откликнулась Польгара. – Я знаю. И я люблю тебя.

Эпилог

Алорийский Совет состоялся на исходе лета в Риве и проходил бурно и шумно. На Совете присутствовала масса народа – съехались даже те, кого обычно не приглашали, и потому неалорийских монархов с их дражайшими половинами оказалось больше, нежели собственно алорийцев. Бедняжкам Сенедре и Польгаре приходилось ублажать целую стаю щебечущих дам, которые наперебой осыпали их поздравлениями, а детишки липли к Гэрану, привлеченные его дружелюбием, а заодно и тем, что озорник недавно обнаружил лазейку, ведущую в кладовую, полную самых настоящих сокровищ. Правды ради надо сказать, что на Совете не так уж и усердно обсуждались дела государства. Но вот осень напомнила о себе налетевшими штормами, уведомив гостей о том, что пора и честь знать. В этом всегда состояло преимущество Ривы – как бы ни жаждали гости помешкать, погода всегда напоминала о том, что пора собираться домой.

Постепенно в Риве все стихло. Разумеется, возвращение короля и королевы с кронпринцем ознаменовалось роскошными торжествами, но ведь люди, сколь бы эмоциональны они ни были, просто не в состоянии праздновать бесконечно. И вот недели эдак через две жизнь вошла в обычную колею.

Гарион теперь почти целыми днями обсуждал с Кейлом государственные дела. В его отсутствие приняты были многочисленные важные решения, и хотя король во всем доверял мнению Кейла, ему следовало войти в курс дел – к тому же многие бумаги требовали августейшей резолюции.

Беременность Сенедры развивалась без осложнений. Маленькая королева цвела и наливалась, словно яблочко по осени, но нрав ее неуклонно портился. Впрочем, одно утешало: страсть к экзотическим кушаньям, обуревающая большинство дам, пребывающих в интересном положении, не слишком обуревала королеву Ривы. Мужская половина человечества уже давно заподозрила, что гастрономические причуды их беременных жен – не более чем изысканная форма измывательства над мужьями. Чем причудливее было требуемое лакомство и чем сложнее мужу было добыть его, тем горячее жена уверяла, что просто умрет, если тотчас же его не отведает. Гарион был почти уверен, что тут крылось нечто большее: ведь если муж готов полмира обойти, чтобы принести жене зимой горстку земляники или же диковинное морское животное, обитающее на другом конце света, то это верный признак того, что жена горячо любима, невзирая на ее расплывающуюся талию. Однако Сенедра лишена была львиной доли удовольствия – ведь стоило ей ошарашить мужа невыполнимой на первый взгляд просьбой, как Гарион просто-напросто выходил в соседнюю комнату и, немного поколдовав, создавал желанный деликатес и подносил его супруге – обыкновенно на серебряной тарелочке. Сенедра раз от разу мрачнела, надувала губки и в конце концов отказалась от своей затеи.

Однажды холодным осенним вечером в гавань вошел маллорейский корабль с обледенелыми снастями. Капитан самолично доставил во дворец пергаментный свиток с печатью императора Маллореи Закета. Гарион тепло поблагодарил моряка, гостеприимно предоставил ему пищу и кров в цитадели и поспешил с письмом в свои покои. Сенедра сидела у камина с шитьем в руках. Гэран и юный волк спали у очага – оба сопели и вздрагивали во сне. Они всегда спали только вместе. Сенедра уже давно отчаялась разлучить эту парочку, ибо ни одна дверь в мире не запирается достаточно надежно с обеих сторон.

– Что это, дорогой? – спросила Сенедра.

– Только что пришло письмо от Закета.

– Да? И что же он пишет?

– Да я еще не читал...

– Открывай скорее, Гарион! Умираю от любопытства. Как дела в Мал-Зэте?

Гарион сломал печать и развернул пергамент.

"Его величеству королю Ривы Бельгариону, – принялся он читать вслух, – Повелителю Запада, Богоубийце, Господину Западного моря и его августейшей супруге королеве Сенедре, правительнице Острова Ветров, принцессе Толнедрийской империи и жемчужине королевского дома Боурунов от Закета, императора всего Ангарака.

Надеюсь, письмо мое застанет вас обоих в добром здравии. Шлю поздравления с появлением на свет вашей дочери – на случай, если она уже соизволила родиться. (Предвидя ваше удивление, сообщаю: нет, я не обрел дара ясновидения. Цирадис однажды сказала, что перестала быть прорицательницей. Я всерьез подозреваю, что она была со мною не вполне искренна.)

С тех пор как мы расстались, произошло много достойных упоминания событий. Мой двор с великой радостью и облегчением воспринял произошедшую во мне перемену, которая явилась результатом нашего совместного путешествия на риф Корим и всего, что там произошло. Видимо, дотоле я был невыносимым монархом. Однако не спешите делать вывод, что теперь на Мал-Зэт снизошло полнейшее благоденствие и всеобщее счастье. Мой генералитет рвал и метал, когда я объявил о мирном договоре с королем Ургитом. Ты ведь сам знаешь, каковы они, эти генералы... Если кончается война, они ноют и скулят, словно ребятишки, у которых отобрали любимую цацку. Мне пришлось некоторых, особо ретивых, как следует взять за горло. Кстати, недавно Атеска получил повышение – он теперь главнокомандующий всей маллорейской армией. Это также взбесило моих генералов, но ведь я не золотой, чтобы угождать всем сразу, правда?

Я постоянно переписываюсь с Ургитом – редкий, доложу тебе, парень: такой же забавник, как и его братец. Полагаю, мы вскоре совершенно с ним поладим. Моих министров и чиновников чуть удар не хватил, когда я объявил о том, что предоставляю полную автономию Далазийским протекторатам. Я совершенно убежден, что далазийцам надобно предоставить полную свободу. У многих моих министров мнение, надо сказать, было иным, и они бузили не меньше генералов. Однако все они в одночасье угомонились, когда я объявил, что Брадор вскоре проведет тщательную аудиторскую проверку всех министерств и ведомств. Полагаю, перспектива разоблачения всех их махинаций в протекторатах весьма развлечет моих чинуш.

Да, вот странность: во дворец явился престарелый гролим – сразу вскоре после нашего возвращения из Дал-Перивора. Я было собирался его прогнать, но Эрионд решительно настоял на том, чтобы старик остался. У этого деда какое-то неудобопроизносимое имя, но Эрионд зовет его просто Пелатом. Этот сморчок довольно мил, но говорит порой странные вещи. Язык его напоминает мне наречие, на котором написаны небезызвестные всем нам Ашабские пророчества или Маллорейские проповеди далазийцев. Весьма и весьма странно".