Страница 3 из 11
— Ты видел когда-нибудь императора Оана?
— Нет, нет, — с суеверным ужасом ответил он, — Оана могут видеть только сверх-сверх-сверх-сверх-сверхравные. — Он просчитал эти «сверх» по пальцам, чтобы не ошибиться.
— Но разве он никогда не показывается народу?
— Император Оан всегда думает о народе.
Наш разговор зашел в тупик, но я не терял надежды кое-чтo узнать от переводчика.
Мое состояние улучшалось, плечо почти не болело. Ко мнe вернулись подвижность и любознательность, и я захотел выйти из госпиталя и погулять. Но эквигом решительно воспротивился этому. Тогда я снова попытался больше говорить с ним, нё только расспрашивая его, но и рассказывая о Европе и Пекуньярии. Результат оказался неожиданным: пока я спал, в комнату внесли еще один топчан, и я обнаружил себя в обществе двух эквигомов. Второй был похож на первого, как бывают похожи братья, и я иной раз затруднялся, который из них находится в данный момент передо мной. Он тоже говорил попекуньярски, в чем я убедился, задав ему какой-то вопрос.
Но они теперь почти непрерывно говорили между собой по-эквигомски, не отвечая на мои вопросы и довольно бесцеременно прерывая разговор, если я пытался что-нибудь рассказать.
На третий день вновь появились сверхравный (то есть, очевидно, начальник) и его писарь. Оба переводчика встали в головах моей постели и переводили вопросы. Теперь у меня не было сомнения, что это допрос и что меня подозревают в каком-то злом умысле.
— Как твое настоящее имя? — спросил меня первый переводчик.
Я с некоторой обидой объяснил, что не привык лгать и в первый раз сказал им правду.
— Каковы действительные цели твоего прибытия в Эквигомию?
Снова все начиналось с начала. Опять битых два часа я рассказывал, кто я и откуда, с какими невинными целями я высадился на берег. Понятно, из нашей беседы ничего путного не вышло.
Они приходили еще два раза, и повторялась та же история.
Чтобы чем-то занять время, я рассказал сверхравному свою жизнь со всеми подробностями, а потом перешел к своему отцу и родственникам в Англии, к капитанам, которых я знал, и к их плаваньям. Но о чем бы я ни говорил, я слышал один вопрос: с какой целью высадился я в Эквигомии?
В одно далеко не прекрасное утро мне велели собираться и отправили из госпиталя в тюрьму. По дороге я жадно смотрел на людей и дома, но мало что мог увидеть: тюрьма была всего в полумиле ходьбы.
Меня заперли в камеру с пятью другими арестантами, из которых один, на мое счастье, кое-как говорил по-пекуньярски.
Я спросил его, за что его арестовали, и он рассказал мне следующее. В их краю несколько недель назад было сильное землетрясение. Он вытащил из дома своего двухлетнего сына и поежал еще раз, чтобы вытащить котенка, которого сын очень любял. Он сумел вытащить и котенка, но тут дом рухнул и похоронил среди домашней утвари также бюст императора Oaна, который является в Эквигомии обязательным укрзшенищ в каждой семье. На него донесли, и теперь он ждал, какое будет ему назначено наказание. У этого доброго и несчастного человека я усердно учился эквигомскому языку и кое-чего достиг за две недели, проведенные с ним.
Сверхравный оставил меня в покое, и мне стало казаться, что обо мне вовсе забыли. Но мой сосед, лучше знавший здешние порядки, предположил, что местные власти сделали обо мне запрос в столицу и ждут ответа. Столица страны — город Нотиак — находилась в 70 милях от побережья.
Так оно и оказалось в самом деле. Меня наконец вызвал сверхравный и через переводчика объявил мне, что меня отправляют на сельскохозяйственные работы «для очищения сознания». Осмелев, я решился спросить, исходит ли это распоряжение от его начальника в столице. Сверхравный пристально посмотрел на меня и что-то ответил. Переводчик как-то странно засуетился и пролепетал, что в столице занимаются более важными делами, а им приказано самим распорядиться моей персоной.
Гораздо позже я узнал, что именно в эти дни четырехкратно-сверхравный, ведавший подобными делами, впал в немилость, был обвинен в нарушении заветов Оана и потерял свой пост. Поэтому никто в столице не хотел брать на себя ответственнпсть за мое дело.
Мне показалось, что местный сверхравный и переводчик несколько растерянны, и я решил воспользоваться этим, чтобы узнать свою судьбу. Я спросил:
— Куда и зачем меня посылают?
— Ты будешь трудиться среди народа и для народа.
— Значит ли это, что я буду в тюрьме?
— Нет, нет. Ты будешь свободным и равным, как все дети Оана.
— И я смогу, если захочу, уйти оттуда?
— Конечно. Но при двух условиях. Во-первых, ты должен до конца овладеть учением великого Оана. Во-вторых, тебя должны отпустить люди, среди которых ты будешь жить и трудиться.
— Но я уже немолод! Я хотел бы вернуться на родину!
На это я не получил ответа. Утром следующего дня я пожелал бедняге, оставившему во власти стихии изображение Оана, легкого наказания и отправился очищать свое сознание.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ГУЛЛИВЕР ОЧИЩАЕТ СОЗНАНИЕ, ЗАВЕТЫ ОАНА. СОБСТВЕННОСТЬ У ЭКВИГОМОВ
За мной утвердилось здесь имя Нэмис, но произносили его немного иначе, чем в Пекуньярии. По случайному созвучию это имя означает по-эквигомски приблизительно «большая голова». Под этим именем я был записан в тех бумагах, с которыми меня отправили в деревню.
Я вышел из города рано утром вместе с тремя крестьянами, которые приходили в город по делам хозяйства и теперь возвращались домой. При желании я бы мог без труда сбежать от них, но это было бы чистым безумием в моем положении, и я решил покориться своей судьбе и дождаться лучшего случая.
Мы шли весь день по пыльной дороге, которая проходила порой через деревни, состоявшие из бедных хижин, сложенных из необожженного кирпича. Людей мы видели мало, так как все были на полевых работах. Заночевав в одной из таких хижин на полу, покрытом соломой и тряпьем, мы утром снова двинулись в путь и к полудню достигли цели.
Меня привели в дом, где я должен был жить. Это было казарменное помещение с низким потолком шириной около 15 футов. Вдоль стен в два яруса были устроены скамьи, на Которых лежали тюфяки и одеяла. В этой казарме размещалось до шестидесяти холостых мужчин разного возраста, но большей частью молодых и совсем юношей. Возможно, я был среди них самым старшим по возрасту.
За перегородкой была особая комната, квадратная в плане, во всю ширину здания. Она называлась «дом Оана». Там были развешаны по стенам те же изречения императора, какие я видел в госпитале, и имелось несколько его портретов, в том числе на каждой стене висел совершенно одинаковый Оан.
Ежедневная молитва, подобная той, какую я описал выше, происходила здесь.
Я уже хорошо знал, что в Эквигомии нельзя жить, не зная и не повторяя ежечасно к месту и не к месту изречения Оака.
Основу составляли тринадцать фраз, которые назывались «заветами Оана». Они так часто повторялись, что я запомнил бы их, даже если бы не хотел этого. Вы можете разбудить меня в любой час ночи, и я, еще не проснувшись, повторю их в любом порядке.
1. Чем меньше ешь, тем лучше можешь работать.
2. Приглядевшись внимательно, увидишь: что кажется столь необходимым, на самом деле излишне.
3. Бык нужен изредка, вол нужен всегда. Поэтому вол полезнее быка.
4. Человек отличается от животного тем, что он подчиняется сознательно.
5. Все изменяется: вчера — друг, сегодня — враг; сегодня — враг, завтра — друг.
6. Если ты не разобьешь голову врагу, то он останется жив. Если он останется жив, он разобьет голову тебе.
7. В сущности, бедность есть самое большое богатство.
8. Хороший беспорядок лучше плохого порядка…
9. Сначала сломай старый дом, тогда лишь думай о постройке нового.
10. Коси луг чаще, новая трава будет лучше старой.